Новый год принес Эстонии несколько сюрпризов, среди них – один политический: режиссер Ильмар Рааг стал советником по психологической защите в коммуникационном бюро правительства.
Ильмар Рааг: я – не раб государства
Обращаем ваше внимание, что статье более пяти лет и она находится в нашем архиве. Мы не несем ответственности за содержание архивов, таким образом, может оказаться необходимым ознакомиться и с более новыми источниками.
Договориться об интервью оказалось не так-то просто: Ильмар Рааг всегда был занятым человеком, а сейчас – особенно. На прошлой неделе он побывал на Украине, правда, к его чиновничьей должности эта поездка отношения не имела. «Я по-прежнему кинорежиссер, – говорит он. – Просто сейчас занимаюсь кое-чем еще – тем, к чему у меня есть склонность, и в чем я компетентен...»
– Все мы понимаем, что такое психологическая защита на личном уровне – но что это такое на уровне страны?
– Это сфера, цель которой – обеспечить условия, чтобы люди могли принимать решения самостоятельно. Деятельность советника по психзащите сводится к тому, что на Западе именуется стратегической или кризисной коммуникацией. У нас с ней были проблемы – вспомним, как мы реагировали на гибель парома «Эстония». Достаточно ли у нас было кризисных психологов? Как мы рассказывали международной общественности о расследовании причин произошедшего? Для нас это была новая ситуация, и нельзя сказать, что мы справились с ней хорошо.
Второй, более выигрышный для нас пример, – события «бронзовой ночи». Тут я разделил бы политическое решение, о котором можно спорить, и эскалацию уличных выступлений. Моя работа – сделать все, чтобы избежать эскалации: если люди друг друга убивают, добиться мира очень трудно. Взять случай «Шарли Эбдо» – он вполне может спровоцировать спираль насилия: они убивают нас, мы убиваем их и так далее. Однако французам удалось добиться единой позиции очень разных политических партий.
Люди различных убеждений вышли на улицы и сказали, что не поддерживают теракт. Мусульмане заявили, что террористы исповедуют какие-то другие, неисламские убеждения... Государство разговаривает с людьми, координирует их, договаривается о том, что в данный момент все едины.
– Иными словами, вы – своего рода серый кардинал, координирующий действия различных людей.
– Моя задача – координировать коммуникацию между различными учреждениями.
– Почему советником по психзащите стали именно вы?
– Десять лет назад, когда государство стало готовить первые документы в сфере психологической защиты, я участвовал в работе соответствующих групп. Мы тогда ориентировались на Швецию. Потом я читал госчиновникам лекции о коммуникации. Честно говоря, не знаю, почему выбрали именно меня.
Никакой госпропаганды
– Ваш мотив ясен: «Ситуация с госбезопасностью стала такой, что я понял: нужно внести свой вклад». Идет ли сейчас психологическая война? От кого мы защищаемся?
– Угрозы Эстонии существуют как в самой Эстонии, так и вне ее. В первую очередь мы угрожаем сами себе. Прежде чем обвинять других, нужно посмотреть, не даем ли мы повода угрожать нам. Далее: к сожалению, географически мы являемся частью противостояния Запада и нынешней путинской России – хотим мы того или нет. В интересах Кремля – использовать Эстонию и другие страны Балтии как пешек, чтобы отменить санкции против РФ и вбить клин между ЕС и НАТО, не дать им выступить против РФ единым фронтом. Кремлю нужно нас дискредитировать, чтобы отношения Эстонии с ЕС и НАТО ухудшились... Подчеркну: одно дело – российская власть, другое – народ. Точно так же нельзя отождествлять устраивающих теракты исламистов с мусульманской общиной.
– Эстонию хотят дискредитировать как члена НАТО или как члена ЕС?
– И так, и так. Экономические санкции ввел ЕС, и пока конфликт на Украине не придет к мирной развязке, страны, граничащие с Россией, не смогут вести с ней business as usual (обычный бизнес – прим. Н.К.) Вот почему Кремль подвергает нас информационным атакам.
– Чем мы можем ответить на эти атаки?
– Нам нужно каждый день говорить себе: мы говорим, что мы хорошие, но так ли мы хороши на самом деле? Теория гласит, что когда для разговора собираются люди, думающие почти одинаково, к концу разговора они обретают более радикальные взгляды. Иначе говоря, чтобы мы не теряли контакта с реальностью, нужен кто-то, кто думает не так, как мы. Этот reality check (проверка реальности – прим. Н.К.) важен и для Эстонии...
– Что это означает на практике?
– Возьмем разговоры о новом русскоязычном телеканале. Людям, которые им занимаются, я могу дать лишь один совет: ради бога, никакой пропаганды! Единственная возможность создать хороший телеканал – это хорошая журналистика, опирающаяся на кодекс журналистской этики. Ругайте кого угодно, разоблачайте чиновников-коррупционеров, только делайте это честно и подтверждайте сказанное фактами.
– Не должен ли телеканал пропагандировать «эстонские ценности»?
– Вопрос в том, как их пропагандировать. Если просто говорить, какие хорошие у нас ценности, это ни к чему не приведет. Разоблачая коррупцию, мы тем самым утверждаем и ценности – честное чиновничество само по себе ценность... Далее: важно больше работать с ложной информацией и ее опровергать. Нет смысла делать вид, что другая сторона не врет. Тот, кто об этом умалчивает, превращается в подельника лжеца.
– С внешней угрозой понятно, а что можно сделать с внутренней?
– Это несколько выходит за пределы моей компетенции, но для демократии опасно то, что политики часто зацикливаются на пребывании у власти и теряют контакт с избирателем, и мы не можем быть уверенными на сто процентов в том, что их речи отражают волю электората. Это, безусловно, угроза государству. Но тут я могу действовать как гражданин. Для того и существует гражданское общество, чтобы сохранялось некое равновесие.
Кроме того, у нас есть радикалы. Ежегодники КаПо сообщают об эстонских националистах и русских националистах, а также о том, что в будущем нам могут угрожать исламские фундаменталисты. Когда я в рамках европейской миротворческой миссии был в Центральноафриканской Республике (в качестве переводчика – прим. Н.К.) и наблюдал столкновения христиан и мусульман, то осознал в полной мере: общество, не контролирующее радикалов, кончает войной. Я считаю, что в обществе должно господствовать понимание: радикалы – это не мы.
Демократия vs «министерство правды»
– Каково конкретное наполнение вашей новой работы? Вы можете сказать премьеру: «Веди себя так, а не иначе»?
– В числе прочего – да, я могу это сказать, но гарантировать ничего не могу. Я же советник, а не премьер-министр. (Смеется.) Если взять кризисные ситуации – гибель «Эстонии», отравление метанолом в Пярну, «бронзовые ночи», – у пресс-секретарей госучреждений появляется столько работы, что они не успевают продумать, чего мы хотим добиться и как это сделать. Не было единой коммуникационной стратегии.
Моя задача – координировать работу людей, которые должны продумать на случай кризиса то, что по-английски называется framing (обрамление – прим. Н.К.): что мы должны говорить и делать, чтобы положение стабилизировалось. Моя работа – профилактическая. Грубо говоря, каждый должен знать, кому звонить, если что-то случится.
– Ваша работа связана с секретностью? Вы сотрудничаете с КаПо?
– Частично моя работа связана с засекреченной информацией. КаПо – тоже часть коммуникационной сети.
– СМИ писали про вашу должность, что вы стоите во главе «министерства правды», как называется пропагандистская машина в романе Оруэлла. В самом деле: а судьи кто? Кто определяет, что вот это – враждебное влияние, а это – нет?
– Гражданское общество. Избиратель. Конституция гарантирует жителям Эстонии свободу слова. Как только человек ощущает, что его свобода слова ограничивается, тогда да, можно говорить о министерстве правды. До тех пор, пока другие мнения появляются в газетах или на Facebook и с людьми ничего не случается, я не понимаю, какие могут быть разговоры о министерстве правды. Facebook куда сильнее влияет на людей, чем все то, что говорит правительство.
Я могу стать «министром правды», только если буду контролировать сети Facebook, «ВКонтакте» и «Одноклассники». (Смеется.)
– Если психзащита у нас ограничена демократией, не означает ли это, что ее словно бы и нет? Когда писатель Индрек Харгла призвал не покупать продукты с русской маркировкой, мы поставили эту новость на наш портал. В перевод вкралась ошибка, исказившая слова Харгла, и мне как дежурному редактору позвонили из КаПо с просьбой ее исправить, чтобы не разжигать рознь и так далее. Я это сделал – и поинтересовался, не разжигают ли рознь речи самого Харгла. Работник КаПо сказал, что он лично с этим согласен, но у нас свобода слова...
– Да, это великий парадокс свободы слова. Возьмем «Шарли Эбдо». Когда я жил во Франции, это издание казалось мне непристойным и пошло оскорбляющим людей. Но как только мы вводим цензуру, сразу встает вопрос о том, что подвергать цензуре, а что нет. Где провести границу? Что именно разжигает рознь? Это ведь оценочная характеристика. Сегодня практика в Эстонии такова, что если человек призывает кого-то сжечь или расстрелять, считается, что эту угрозу кто-то может принять всерьез...
– Помнится, Юку-Калле Райд и Ээрик-Нийлес Кросс щеголяли в футболках с надписью «Коммуняк в печь».
– Именно. В этом случае общественные интересы могут потребовать ограничить свободу высказывания. Но где проходит граница – никто не знает. При демократии в ситуации неопределенности скорее сохраняют свободу слова, чем внедряют цензуру. С другой стороны, если кажется, что нечто тебя ущемляет, всегда можно привести свои аргументы.
– КаПо обожает приводить в своих ежегодниках «аргументы» без доказательств...
– Государство всегда функционирует так, что каждое учреждение внедряет свою логику. Поэтому у нас есть принцип разделения властей: если КаПо считает так, а Яна Тоом с этим не согласна, она может подать в суд.
– Что вы можете сделать, если врагом Эстонии становится ее же власть: политики ошибаются, делают глупости и так далее?
– Можно углубленно анализировать заявления политиков перед тем, как они делаются. Ну а если политик отвечает на вопрос журналиста и слова потом выдергиваются из контекста, тут ничего не сделаешь. Остается damage control (борьба с последствиями – прим. Н.К.) Если же возникает кризис, следует продумывать каждое слово.
Я всегда могу уйти
– Рассмотрим случай с Джульетто Кьезой, гражданином ЕС: его де-факто выгнали из Эстонии, хотя он не преступил закон. Теперь Кьеза может развязать кампанию против наших властей. Должны ли мы реагировать?
– Реагировать мы должны в любом случае, но и права Кьезы на ответ никто ограничить не может. Что до нашей реакции – государство должно четко понимать, чего оно желает добиться и как мы это обоснуем. Я не знаю подробностей и не могу вынести суждение, но то, что в случае Кьезы Эстония плохо обосновала свое решение, – факт.
– Я верно понимаю: чего Эстония добивается – решать не вам, вы отвечаете за то, как это сделать?
– Всё так, но я занимаюсь этим не из-за денег. Как режиссер я в последнее время зарабатывал больше. И я сразу сказал, что не буду делать то, что искренне считаю неправильным.
– Любопытная позиция для госчиновника.
– Я сознаю, что в реальности часто приходится выбирать меньшее из двух зол.
– Нельзя не согласиться с вами в том, что «лучшее противодействие чужой пропаганде – слова и дела, объединяющие жителей Эстонии». Но, как показали «бронзовые ночи», у нас есть по крайней мере две группы людей с абсолютно не совпадающими взглядами. Что делать, если, какой бы выбор ни сделало государство, оно восстановит против себя часть общества?
– Начинать нужно с восстановления общественного порядка. Когда человек бьет витрины магазинов, диалог прекращается. Дальше действует та логика, что мы не можем игнорировать проблемы меньшинств. Если их игнорировать, рано или поздно начнутся беспорядки...
– Но что делать, если есть реальные проблемы? Гражданство, языковая политика, русские гимназии – все эти вопросы не в вашей компетенции.
– Чиновники спорят в том числе и по этим поводам, и эти споры отражают различные мнения в обществе. В конечном счете всё решает гражданское общество. Граждане организуются и выбирают политиков, которые им нравятся. Я не могу изменить политиков, потому что не я один их выбираю. Но я могу сказать политикам, что, по моему мнению, правильно, а что нет.
– Считается, что люди искусства должны быть независимыми, особенно от государства, которое часто – главный источник пропаганды. Вы не потеряете свою независимость?
– Нет, не потеряю. Если исходить из того, что государство – это нечто плохое, мы моментально создаем себе врага. Разумнее исходить из другой посылки: государство дает возможность реализовать общие интересы. Часть моих взглядов совпадает с государственными, и я готов сотрудничать с властью в этих пределах. Если что-то пойдет не так, я всегда могу уйти. Я – не раб государства.
– Вы сможете уйти даже в разгар кризиса?
– Особенно в этом случае. Даже солдат не обязан выполнять противозаконные приказы.
– Вы сняли последний фильм в России, а власти РФ считаются нашими главными противниками. Не повредит ли ваша новая работа дальнейшему сотрудничеству с Россией?
– Это возможно. Хотя моим отношениям с российскими друзьями она явно не помешает – они думают почти так же, как я. С другой стороны, в июне прошлого года на кинофестивале «Зеркало» российские продюсеры говорили мне, что снимать авторское кино в России почти невозможно по идеологическим и финансовым причинам. Остаются сериалы и коммерческое кино. У «Левиафана», получившего «Золотой глобус», были проблемы с прокатом – формально потому, что его герои говорят так, как они говорят в жизни, то есть матом, а на деле за критику строя.
– Вы надолго оставили кинематограф?
– Я должен реализовать пару проектов, после чего мне скажут, нужны мои услуги государству или нет. Один из этих проектов – выработка коммуникационной структуры в кризисных условиях.
– Наше кино играет какую-то роль в психологической защите Эстонии?
– Разумеется. Важнейший аспект психзащиты – чувство комфорта: «Мне нравится тут жить». Чем богаче культурная жизнь, тем больше шансов, что у людей появится такое чувство. Министерство культуры, поддерживая эстонский язык и эстонскую культуру, поддерживает также и культурное разнообразие. У нас снимаются фильмы с самой разной идеологией – и это хорошо.
Справка «ДД»:
• Ильмар Рааг родился 21 мая 1968 года в Курессааре. Окончил Тартуский университет по специальности «история искусства». Учился киноведению в Париже, получил степень магистра в Университете Огайо.
• Работал корреспондентом газет Rahva Hääl и Eesti Päevaleht в Париже, ведущим на ETV, был директором этого телеканала. В 2014 году был переводчиком европейской миротворческой миссии в ЦАР.
• Режиссер фильмов «Август 1991», «Класс», «Эстонка в Париже», «Керту»,
«Я не вернусь».