Виктор Добронравов – родом из детства, пропитанного театром

«Дефлопе! Лучший в Москве! Ха-ха-ха-ха-ха!..» Кадр из фильма «О чем говорят мужчины», в роли гламурного официанта – Виктор Добронравов. Фото: wikimedia.com

Тот, кто смотрел комедию «О чем говорят мужчины», наверняка помнит сцену в дорогом ресторане, в которой гламурный официант говорит: «А гренка в нашем ресторане называется “крутон”. Это такой же поджаренный кусочек хлеба, только гренка не может стоить восемь долларов, а крутон – может!» Эпизодическую роль официанта сыграл московский актер Виктор Добронравов.

В родном Театре им. Вахтангова Виктор играет самых разных героев – наш зритель мог видеть его в роли молодого Онегина в спектакле Римаса Туминаса, который при­возили к нам во время последнего фестиваля «Золотая Маска в Эстонии».

«Меня стали узнавать на улицах задолго до фильма “О чем говорят мужчины”, после сериала “Не родись красивой”, – говорит Виктор. – И это было страшно! Тяжело было ходить по улицам, меня узнавали в Литве, в Америке – куда б я ни приезжал... Сейчас, куда ни придешь, все сразу вспоминают “дефлопе” и... я уже забыл второе название... “крутон”, да. Но такая популярность – она проходит. И я не стыжусь ролей, которые сыграл. В театре у меня большой диапазон ролей, позволяющий мне как артисту раскрываться. В кино такого пока нет. Ну и что? Закусили удила – и вперед...»

В театре вы играете и в комедиях вроде «Мадемуазель Нитуш», и в трагедиях – Яго в «Отелло»...

Да, причем «Отелло» – спектакль пластический, без единого слова, тяжелый физически и эмоционально. Когда мы десять лет назад выпус­кали «Мадемуазель Нитуш», я сильно уставал – спектакль большой, три акта, в третьем – длинная кульминационная сцена, очень смешная. Я пос­ле нее рубашку менял – ее можно было хоть выжимать. Пос­ле того, как мы выпустили «Отелло», я вдруг понял, что играю эту сцену в «Мадемуазель Нитуш» – и я сухой! Организм мне сказал: старик, то, что ты сейчас делаешь, не нагрузка, а отдых, нагрузка – это «Отелло»... Все познается в сравнении!

Трудно переключаться, когда комедии и трагедии идут вразнобой?

Мне – нет, наоборот, я радуюсь, когда такое случается. Перестройка ведь происходит заранее. Днем ты знаешь, что именно играешь вечером, и внутри тебя все перестраивается, перекраивается... Это та часть профессии, которая нам, артистам, доставляет удовольствие. Это же здорово – постоянно играть разное!

Работая в мюзикле «Красавица и Чудовище», я познал ощущение театрального конвейера, когда каждый день играется один спектакль, и не по разу. Тридцать четыре раза в месяц одно и то же! Артиста такой конвейер обязывает быть вдвойне профессио­нальнее. Нельзя терять легкости, натурализма, свободы, но когда ты делаешь одно и то же десять, тридцать, сто, триста, пятьсот раз подряд, с ума сойти можно. Я участвовал в «Красавице и Чудовище», будучи артис­том театра Вахтангова.  Я каждый день играл еще что-то. Сегодня спектакль, завтра мюзикл, потом съемки, озвучка... Это кайф. А представьте, что вас, журналиста, все время аккредитовывают на пресс-конференцию, где одни и те же вопросы – и одни и те же ответы. Да вы обезумеете!

Римас Туминас известен тем, что, преображая тексты в спектакли, вынимает из этих текстов самую суть – и часто эта суть оказывается весьма неожиданной.

Да, во время репетиций «Евгения Онегина» Римас постоянно придумывал новые ходы. Была у него такая идея: когда Онегин просит прощения у Татьяны, он стоит на подиуме, весь окруженный женщинами, и говорит одно, а делает другое. Говорит, что любит Татьяну, и целуется с другими женщинами. В спектакль эта сцена, увы, не вошла...

Отличительная черта нашего спектакля – сцены без текста: по пять-десять минут герои не говорят ни слова. А это ведь Пушкин! Но у вас, зрителей, нет ощущения, что на сцене тишина, вас увлекает действие. Римас не любит штампы, все эти «Мой дядя самых честных правил...», все то, что мешает восприятию материала. Когда приходишь в теа­тр и слышишь про дядю, понимаешь, что это школьная программа, что ты это слышал сто раз – и все, на сцену уже можно не смотреть.

Насколько сложно произносить со сцены стихи, которые многие помнят наизусть?

Это самое тяжелое в нашей профессии – пробиться через стереотипы. «Быть или не быть?» – и все зевают... Это воп­рос к режиссеру: как сделать так, чтобы письмо Татьяны, «Я к вам пишу...», по-настоящему прозвучало. Мне кажется, у нас в спектакле это получается – он звучит.

На репетициях я был в шоке – я ведь тоже читал «Онегина» в школе. Но что я мог понять в 14 лет? Я не мог понять смысла текста, не мог оценить его красоты. У меня друг пишет стихи – и он мне сказал, что писать онегинской строфой почти невозможно. А у Пушкина текст льется, как вода. Как музыка! Ощущение, что это пишется очень просто, но ты поди напиши хоть одну такую строфу. Фиг там! Не получится. В 14 лет красоты текста не видишь.

Это все равно как в этом возрасте ходить по музеям. Ну съездишь ты в Лувр, в Уффици – ты ж ничего там не поймешь: нарисованы дяди-тети, и что? Потом уже ты учишься воспринимать высокое искусство, и к тебе приходит осознание. Это сложный момент, индивидуальный: картина может тебе нравиться или не нравиться, но ты должен уметь ее воспринимать. Не зря мы, артисты, проходим курсы теории и истории культуры, истории зарубежного, русского театра... Допустим, умом я понимаю, что – да, Караваджо, шедевр, о-о! Светотень, о-о!.. Сердцу это ничего не дает. Иногда мы куда-то приезжаем с театром – и я по музеям даже не хожу. Не хочу насыщаться духовно. Хочу отдыхать.

Как бы вы охарактеризовали стиль работы Римаса Туминаса?

 Это такой вахтанговский стиль XXI века. Художественный фантастический реализм, гротеск, острая форма при полном проживании – и четкая, отточенная, конкретная структура. Много символов. Я много говорю слов, которые противоречат друг другу, но это и есть театр. В этом – весь смак. Это и есть Римас.

 Ваш отец – известный актер, ваш младший брат тоже стал актером. Это влияние отца, или семейная традиция, или, может быть, гены?

Это безысходность. 90-е годы, тяжелые времена, недостаток средств. Все свободное время ребенок проводит в театре, от подвалов до колосников театр – это мое, родное. Детст­во, пропитанное театром. Если бы родители имели возможность послать меня учиться в Лондон, может, я и стал бы кем-то другим. Но я учился в музыкальной школе, ходил в театр, ну и, как любой мальчишка, занимался спортом – дворовый футбол, баскетбол. У меня было прекрасное бедное детство.

У моей дочери будет куда более обеспеченное детство, и я не знаю, как сделать так, чтоб ребенок знал цену деньгам. Как родитель я хочу обес­печить дочку, но я хочу также, чтобы ребенок понимал всему этому цену.

Вы еще и поете, и для вас это значимая часть творческой жизни...

 Для меня важна музыка, я ее слушаю где угодно: в машине, в самолете. Мне всё сложнее находить новую музыку, которая меня бы заинтересовала, тронула, даже изменила. Слушаю я классическую меломанскую музыку. Queen, The Beatles, Рэй Чарльз. Джаз, рок, фанк. Жанр неважен – важно, чтобы музыка была цельной. Музыка Pink Floyd бессмерт­на, она на все времена. Я тут во время полета включил первые треки «The Dark Side of the Moon» – и сошел c ума! Ничего лучше я в жизни не слушал...

Виктор Федорович Добронравов

• Родился 8 марта 1983 года в Таганроге в семье актера Федора Добронравова.

• В 2004 году окончил

Театральное училище

им. Щукина (курс Е.В. Князева) и принят в труппу теа­тра им. Вахтангова.

• В 2009 году стал победителем телекастинга «Найди Чудовище» и получил главную мужскую роль в мюзикле «Красавица и Чудовище».

• Сыграл более чем в тридцати кинофильмах и телесериалах.

• Поет в группе «Ковер-Квартет».