Незваный гость в читательской среде

Биография Иосифа Бродского – яркое событие, вызывающее тем не менее множество вопросов. Фото: Pm

Супруга американского издателя Иосифа Бродского написала биографию великого русского поэта, для которого соблазн американской карьеры оказался непреодолимым.

Сегодня у наследников великого писателя есть возможность позаботиться о его посмертной репутации: виртуозные законы об авторском праве запрещают биографу самовольно цитировать любые тексты и письма, публиковать фотографии; всякий факт может быть оспорен через суд.

Наследники Иосифа Бродского по-американски скрупулезны в этих вопросах, оттого до сих пор и не вышло ни одной полноценной биографии гения, где творческие обстоятельства были бы пропитаны бытом, поведенческими особенностями, теми мелочами, даже недостатками и странностями, словечками и присказками, которые в нашем сознании создают портрет не только художника, но и обычного человека. (Слово «обычного», если угодно, беру в кавычки.)

О Бродском-поэте написано бесконечно много, о человеке – почти ничего. Тем ценнее только что вышедшая в российском издательстве Corpus книга Эллендеи Проффер Тисли «Бродский среди нас», которая (к сожалению, ни в чем не нарушая закона о посмертной тайне) все-таки что-то объясняет в судьбе русского гения, да и нам, читателям, дает очень важные советы.

Долгие годы русскому поэту Иосифу Бродскому, нобелевскому лауреату, открывшему новую интонацию в поэзии, которая преобразила саму структуру русского стиха, хотелось стать полноценным участником литературы американской, англоязычной. Он переводил сам себя на английский, он писал на английском, читал лекции, получал даже премии как американский поэт. Но то, что делал гений на чужом языке, все-таки вызывало у знатоков недоумение, а порой и насмешку. Разговоры об этом ходили давно, но мне все время казалось, что это – сплетни завистников, свидетельство же Проффер Тисли не вызывает сомнений: усилия Бродского стать американским литератором были по высшему счету бесплодными.

Родословная дружбы

Карл и Эллендея Профферы, создатели издательства «Ардис», в котором, в частности, выходили запрещенные в Советском Союзе русские книги, были очень близкими друзьями и покровителями Бродского на протяжении многих лет. Перед смертью Карл Проффер написал воспоминания о Бродском, но Бродский запретил их публикацию. Не посмела их опубликовать и вдова Проффера, она написала собственную книгу с учетом всех ограничений.

Мне кажется, эта книга объясняет одну глобальную вещь, над которой я давно думаю: родной язык невозможно поменять на другой, как невозможно вытравить татуировку. Были, разумеется, периоды в истории живой речи, когда от своего языка можно было и отказаться: русское дворянство, например, говорило чаще и чище на французском, чем на своем родном. Но литература и культура создается только на своем родном языке, а без литературы и культуры язык отмирает и немеет.

Еще совсем недавно география определяла нравственность: страна проживания определяла свободу творчества. Сегодня язык становится нравственным вектором – кто-то отрекается от своей речевой родословной и повторяет карьеру Бродского в американской литературе, хотя, думаю, даже в неудаче с гением трудно соперничать.

На родном языке человек равен самому себе, живет в привычном пространстве, в котором может ориентироваться вслепую. На чужом языке человек всегда вступает в диа­лог с необозримым пространством иной стихии, наталкиваясь на скалы нюансов, рифы идиом, садясь на мели оговорок, он постоянно находится в состоянии диалога, борьбы, разведки... Раньше в книгах была такая сноска: «непереводимая игра слов».

Проффер Тисли описывает несколько ситуаций, когда Бродский, не сомневавшийся в своем английском, натыкался на полнейшее непонимание американской аудитории. То есть люди буквально не могли понять, что именно он говорит.

Бродский, переводя свои стихи на английский, пытался добиться зеркального отражения, но тексты, исковерканные пластическими операциями, просто умирали.

Надо заметить, что с такой же проблемой сталкивался и куда более скромный Корней Чуковский – и он думал, что в совершенстве владеет английским языком, успешно и блестяще переводил с него, но его живая английская речь оказалась никуда не годной.

В детстве Бродского повели к логопеду – он картавил, у него был характерный еврейский выговор; он отказался переучиваться, сохранил свою индивидуальность. На русском. Но соблазн американской карьеры оказался непреодолимым.

Стихи о любви

Почти вся любовная лирика Бродского посвящена Марине Басмановой. Из-за нее он пытался покончить с собой, ей писал в бесконечной разлуке. Проффер Тисли ставит такой диагноз: «Бывало, Иосиф увлекался благородными женщинами, которым требуется верность. Когда наступали неизбежные тягостные четверть часа, он удивлялся и недоумевал: почему они смотрят на жизнь не так, как он. Эти женщины – Марининой породы – были и умны, и красивы, и он не мог или не старался их удержать. Мне казалось, что настоящими причинами были в этих случаях его эмоциональная клаустрофобия и чувство, что он все еще женат на Марине... Много лет она – или идея ее – имела над ним фантастическую власть...»

Честно сказать, я не совсем понимаю подобные пассажи в книге. То есть понимаю, конечно, что Бродский всю жизнь любил одну женщину, но все остальное крайне неточно и необязательно. Неужели только благородным женщинам требуется верность? Любой из нас знает, что есть масса благородных женщин, равнодушных к изменам, и столько же панически ревнивых особ, совершенно лишенных благородства. Да и выяснения отношений далеко не всегда длятся именно четверть часа, никто в таких случаях не следит за минутной стрелкой.

У меня такое чувство, что всё, что имело отношение к личности Бродского, подвергалось проверке и цензуре, которые переводили стрелки на нечто общее и абстрактное, да и перевод Виктора Голышева (простите за тавтологию) не только не проясняет странные пассажи, но и превращает их порой в нечто совсем туманное, отраженное в мутном зеркале: «Иосиф очень постарался восстановить нас против Марины и в то же время хотел, чтобы мы ею восхищались...» Воля ваша, так по-русски сказать нельзя...

Конечно, как и многие другие люди, знающие десятки стихов Бродского наизусть, я читала эту книгу взахлеб; в Москве и Петербурге, откуда я только что вернулась, все мои знакомые непременно о ней говорили. Эта книга – событие, поскольку немеркнущим событием является поэзия Иосифа Бродского для всех, кто ценит русскую литературу. А все-таки жаль, что так затруднен путь к правде: вдова Достоевского, как известно, вымарывала из дневников мужа места, которые казались ей лишними. Полагала, что ей виднее. У последующих вдов самомнение было еще выше, и сегодня многие документальные свидетельства и фильмы создаются с помощью их неуклонных дирижерских указаний.

...Пройдет несколько десятилетий – и не останется на свете людей, которые лично знали Бродского, Довлатова, Любимова, Высоцкого, Ахмадулину, Вознесенского. Истечет срок авторского права. И начнут сочиняться биографии классиков людьми свободными, но мало разбирающимися в обстоятельствах времени и места действия. Так спрямляется и отчасти фальсифицируется история литературы и – шире – культуры.