Андрей Макаревич: Власть в России никогда не доверяла деятелям культуры

Андрей Макаревич Фото: Михаил Колосок

Известный российский музыкант, лидер группы «Машина времени» Андрей Макаревич провел два дня в Тарту, где выступал перед студентами философского факультета Тартуского университета с лекцией о том, что такое красота.

Но поскольку наша беседа состоялась за два дня до 9 мая, было бы странно не поинтересоваться, как музыкант воспринимает торжественные мероприятия в своем городе.

– Вы будете 9 мая в Москве?

– Я как раз в этот день возвращаюсь в Москву.

– Парад на Красной площади смотреть собираетесь?

– Нет, я не пойду смотреть парад. Меня не интересует демонстрация военной техники.

– Почему вы в последнее время отказываетесь в интервью говорить о политике?

– Надоело. В последнее время стараюсь не тратить силы на вещи, которые от меня не зависят. Есть так много других, зависящих от меня вещей, они гораздо важнее.

– Вы уходите от прямого ответа.

– Это и есть мой прямой ответ. Я не могу сказать президенту: сделай так – и чтобы он сразу это сделал. Плевать ему на мое мнение. В России власть никогда деятелям культуры не доверяла. Хотя я сам совершенно не претендую на объективность своих выводов: если кто-то захочет со мной поспорить, показать свою картину мира, мне это будет только интересно.

– А что вам больше нравится – слушать, говорить, спорить?

– Мне нравится понимать, что человек, с которым я беседую, находится в мыслительном процессе. Все споры возникают оттого, что люди не определились в понятиях. Задай вопрос человеку: что такое красота? Как ответить быстро? Мы это слово употребляем постоянно. Что это такое? Получается, что каждый понимает по-разному. У Даля в словаре вообще нет слова «красота». «Краса» есть женская, а «красоты» нет. Даль не взялся объяснять это понятие. А я на протяжении тридцати минут пытаюсь объяснить студентам, как я это понимаю, что красота значит для искусства. И вообще для эстетического восприятия окружающей среды.

– В данном случае российской окружающей среды?

– Я живу в России, а не на Луне. Сталкиваюсь с этим каждый день.

– Иными словами, статус известного культурного деятеля огромной страны не дает вам почувствовать себя гражданином мира?

– Я прекрасно себя ощущаю гражданином мира, вполне. Но чтобы об этом постоянно думать, надо быть о себе слишком высокого мнения.

– Чем займетесь в ближайшее время?

– Я все планирую, это мне помогает в творчестве, потому что я занимаюсь достаточно разными вещами. Во-первых, сейчас надо подготовиться к лекции. Во-вторых, я буду дописывать песню, которая в голове все равно будет крутиться, хочу я этого или нет, пока я ее не закончу. В-третьих, надо подумать о том, как провести следующие три дня в Москве. Потом будут гастроли, работа над книжкой, новые записи песен.

– Звукозапись, сделанную в России или при участии российских продюсеров, можно сразу вычислить благодаря неважному качеству. Почему в русской музыке до сих пор не возникло культуры адекватного обращения с высокими и средними частотами звукового спектра?

– В России есть очень разные так называемые продюсеры. Большая часть из них производит ужасные результаты. Но и в Америке не все продюсеры хорошие, и в Англии тоже могут быть проблемы. Мы записывались и там и там. В России мы работаем с очень хорошими специалистами, которые понимают задачу, которую мы ставим. Если говорить о моих последних записях с джазовой командой, то я не слышу разницы.

Есть, конечно, разница в качестве, между, например, студией Abbey Road и студией Театра на Таганке. Но это касается всего звукового частотного спектра, который изначально закладывается в фонограмму. Потому что когда ты поешь в микрофон Marconi 1947 года, а их там в Abbey Road осталось штук семь, в этот микрофон пела Элла Фицджеральд, потом Джон Леннон, а теперь ты, то понимаешь, что они его не зря берегут, потому что другой микрофон так твой голос не запишет. И вообще мы там многому научились.

А в России задирают частоты потому, что приспосабливаются к скверному среднему вкусу, не говоря уже о том, что в большинстве своем такая музыка проигрывается на отвратительном оборудовании. На самом деле людей среднего вкуса не бывает. Бывает вкус развитый и недоразвитый.

Зайдите в любую сувенирную лавку мира. Огромное количество людей туда заходит и покупает сувениры, которые делают, по-моему, на одной и той же фабрике. Хотя в Лондоне это будет Биг-Бен, в Нью-Йорке Статуя Свободы, в Москве – матрешки с Путиным. Это средненародный уровень вкуса, культуры. Потому что этих людей в детстве никто не научил. Некому было. А если в детстве не научить, потом уже бесполезно: у человека годам к пяти уже сложилось представление о прекрасном. Как правило, вот такое, исходя из предметов, которые его окружали. Потому что родители, может быть, были замечательными инженерами, но в живописи совершенно не разбирались.

Меня всегда интересовало качество. И поэтому я крайне осторожно отношусь к современному концептуальному искусству. Потому что современное искусство может быть очень простым способом дурить голову людям, особенно неподготовленным. А я подготовлен, мне повезло, я получил в свое время замечательное художественное образование.

– Вы имеете в виду архитектурное образование?

– Да, у нас были превосходные преподаватели и по живописи, и по рисунку. Поэтому я могу увидеть, что некий современный художник на самом деле мошенничает, обманывает половину мира с помощью галеристов и критиков.

– В этом ничего нового ведь нет.

– Эта ситуация продолжается с конца XIX – начала ХХ века. До этого искусство было достоянием очень ограниченной части населения планеты. Бах играл в своей капелле – и только люди, которые в этой капелле бывали, могли услышать, как он играл. А все остальные не слышали и никогда уже не услышат. Но потом появились носители звука, радио, хорошая печать. С тех пор искусство стало возможным тиражировать для всего населения. Однако само искусство не было готово к такому повороту событий, и для него наступил настоящий шок, потому что Мону Лизу надо было переделывать в угоду массовым ожиданиям, например, в шоколадку.

– Где на этой временной шкале располагается «Машина времени»?

– Я надеюсь, что в промежутке от конца 1960-х до сегодняшнего дня.

– Вас ведь не интересуют только шестидесятые.

– Меня очень увлекает музыка 1920‑х, 1930-х, 1940-х, начало джаза. Но в шестидесятых произошел взрыв, в эпицентре которого оказались «Битлз», которые невероятным образом расширили стилистические рамки этого жанра. Они больше слышали, они были Богом поцелованы, для них были открыты двери небесные. Они сюда принесли очень много информации. Все бросились им подражать, отчасти поэтому рок и умер. Но рок-н-ролл ведь никогда искусством и не был. Это был такой специальный шум для возбуждения молодых людей. Производился он очень просто, там было высоко развито энергетическое, эротическое начало.

– Похоже, что «искусству» эксплуатации сексуальной составляющей поп-музыки и сегодня ничто не угрожает.

– Да, но сейчас работает противоположный принцип – сделать что-нибудь, что на сегодняшний день можно продать, а это значит, что ты всегда будешь вторым. Потому что то, что покупают сегодня, кто-то уже придумал до тебя. К счастью, есть другой вариант – сделать что-то, что будет продаваться завтра, в этом случае ты идешь на эксперимент. В этом случае ты обыгрываешь всех.