/nginx/o/2015/05/18/4082179t1h4fa5.jpg)
В преддверии 216-го дня рождения Александра Сергеевича Пушкина «Postimees на русском языке» беседует с Георгием Василевичем – директором Государственного мемориального историко-литературного и природно-ландшафтного музея-заповедника «Михайловское», лауреатом Государственной премии РФ и обладателем премии «Хрустальный Дедал».
Георгий Николаевич, официально «Михайловское» называется достаточно пространно. Не отдаляет ли это Пушкина от обычного человека, который пришел поклониться любимому поэту?
Не отдаляет – обычный человек говорит «Пушкинский заповедник», это словосочетание ему хорошо знакомо. Оно пришло на смену другому, дореволюционному – «Пушкинский уголок». А серьезное официальное имя появилось лишь в 1990-е. Его дали, чтобы защитить святое место, когда все кругом рушилось, чтобы напомнить гостям и чиновникам, что музей-заповедник – это не только домик, стоящий на берегу Сороти, но и окружающее пространство, и если его не сберечь, то и домика не будет, ничего не будет.
Долгие годы душой заповедника был директор Семен Гейченко, имя которого навсегда останется в анналах пушкинианы. Семена Степановича называли нередко романтиком. Вы можете отнести себя к таковым?
Каждый директор за сто с лишним лет существования заповедника внес в него свой вклад. То, что удалось Семену Степановичу, было подготовлено более чем полувековой историей музея. В первую очередь нужно было сделать заповедник общедоступным. История заповедника сильно напоминает историю страны в ХХ веке, порой мы были на волоске от гибели, а на долю Семена Степановича выпало сделать музей общим домом, куда можно приходить, где можно найти себя, Пушкина, историю, прошлое и будущее.
Вы пришли в заповедник в середине 1990-х, время это было непростое. Что вы тут увидели, с чем столкнулись?
Я не знал, куда иду, более того, если бы знал, скорее всего, как любой нормальный человек, не пошел бы. Боюсь, героями не рождаются – ими становятся вынужденно.
Я пришел в музей, который умирал после смерти Семена Степановича, как умирало тогда все связанное с эпохой расцвета. Я пришел в музей, где знали, что такое миллион посетителей в год, и куда теперь приходило всего 30 тысяч. Тогда казалось, что заповедник никому не нужен, что сюда больше никто не придет. Нам предстояло двигаться дальше, в который раз восстанавливаться, в канун 200-летия Пушкина мы планировали одно, в итоге получилось другое: как оказалось, половину зданий, построенных после войны в ходе восстановительных работ, требовалось восстанавливать заново.
Три наших парка оказались подвержены болезням, о которых мы и не подозревали, рассчитывая в них только прибраться, а потребовалось лечение, которое продлится еще лет 30-40. И все же во время подготовки к юбилею музей получил главное – людей, которые пришли сюда в момент испытаний, и это самое большое наше достижение. Наши люди прекрасно делают свою работу, потому сюда хочется возвращаться снова и снова.
Мы не успеем оглянуться, как придет 2022 год, столетие «Михайловского». Наверняка вы уже думаете об этой дате...
Мне больше нравится думать о 2024-м, когда мы будем отмечать двести лет возвращения Пушкина в эти края. В 1824-м он вернулся сюда, чтобы посмотреть, что тут без него сталось, и нам хотелось бы, чтобы в 2024 году наши гости увидели хорошо знакомое Пушкину место, в котором он не чувствовал бы себя чужим. Это и есть концепция, и суть ее – это любовь тех, кто влюблен в заповедник.
Наш музей – это художественное произведение, которое существует лишь потому, что люди, погрузившиеся в пространство заповедника, ощущают: это их среда, и для них она абсолютно органична. Конечно, есть некая официальная концепция музея, это не один десяток листов, но, как замечательно сказал когда-то один министр культуры на коллегии министерства: «Пусть это утопия, но давайте, господа, сделаем так, чтобы она хотя бы отчасти осуществилась!»
Однажды вы сказали, что пришло время сделать музей местом, где главное не идеология, а истина. Что вы имели в виду?
Я имел в виду жизнь. Просто жизнь. В музей ведь приходят не за идеологией, не за тем, чтобы обсуждать, что музей должен, а чего не должен. Сюда приходят, чтобы благодаря Пушкину понять самого себя.
Есть такая формула: Пушкин – наше всё…
Когда я ее слышу, мне хочется придушить того, кто это придумал. Не Пушкин – наше всё, это мы отчасти всё его. Мне кажется, это повод задуматься о том, что у каждого из нас есть обязанности. В михайловскую скуку Александр Сергеевич, как известно, приехал не по своей воле, а уехал он отсюда изменившимся, полным сил, и потом рвался обратно в свою «тюрьму», чтобы ощутить свободу, которой прежде не замечал. На земле есть места, это не только Михайловское, позволяющие ответить на самые сложные вопросы и принимать самые сложные решения.
Порой тут можно наблюдать нечто мистическое, связанное с людьми, оказавшимися в пространстве заповедника, особенно с детьми – в наушниках, с сережками в носах и телефонами, в которых для них сосредоточен весь мир. Они мучительно ищут «макдональдсы» и wi-fi, и кажется, что они безнадежны, что не услышат даже, как шелестят листья. Но проходит время – и всё, что было важно для них до сих пор, оказывается несущественным. Потому что они попадают туда, где можно стать абсолютно непохожим на самого себя, и, главное, они хотят сюда вернуться. Мистика! Она мудрее и сильнее всех нас вместе взятых. А началась она с одного-единственного человека, который умудрился наполнить это место чем-то, чего хватит на многие поколения.
Как складываются отношения музея с гостями? Речь, разумеется, не о табличках «Не курить!» и «Не сорить!»...
Мы люди счастливые, у нас случаются периоды, когда можно перевести дух и отдышаться. Самое сложное время – сентябрь и октябрь, и я уже не удивляюсь вопросу: «Когда у вас начинается болдинская осень?» Всегда говорю: если хотите побыть наедине с собой и Пушкиным, не приезжайте осенью. Приезжайте зимой, или в марте, когда еще не сошел снег...
Так вы приглашаете в Михайловское или нет?
Безусловно. Даже осенью. Посмотрим, что из этого выйдет.