Ася Петрова: мое правило – не навязывать детям правил

В Таллинне Ася Петрова приняла участие во встрече с детскими писателями, прошедшей в июне под эгидой Русского театра. Фото: Яанус Ленсмент

Популярный детский писатель, переводчик с французского и ученый – все это ипостаси петербурженки Аси Петровой, побывавшей в Таллинне на организованной Русским театром встрече с детскими писателями.

«Я очень много читала, когда была маленькой, и мне родители много читали вслух, – рассказывает Ася “ДД”. – Писать я стала рано, наверное, лет в восемь или девять. Сначала стихи, причем ни с того ни с сего. Отчетливо помню этот момент: я сидела на кухне, и мне показалось, что зеленые шторы похожи на крокодила, я побежала к себе в комнату и, стоя над столом, написала стихотворение. Потом перешла к прозе – лет в 13. К нам приходила соседка и спрашивала: Ася, что ты делаешь? Я отвечала: пишу роман. Гораздо позже в моей жизни появились семинар для молодых писателей Сергея Махотина и фестиваль “Молодые писатели вокруг “Детгиза””... Собственно, детская литература стала сочиняться почти на заказ: мне предложили поучаствовать в фестивале, я написала пару рассказов, дальше все пошло само собой...»

Из «взрослого» в «детское» и обратно

– Ваша книга «Волки на парашютах» получила престижную премию «Книгуру», и это, кажется, первый ваш значительный успех...

– Да, и к тому же это было первое вручение премии «Книгуру» в истории конкурса. Премия интересна тем, что лучших писателей выбирают сами дети. То есть – сначала жюри, состоящее из критиков, библиотекарей и литераторов, составляет шорт-лист, тот вывешивается в Интернете – и дети читают тексты, пишут комментарии и ставят баллы. Без комментариев баллы не учитываются. Комментарии бывают разные – смешные, дурацкие, иногда видно, что ребенку помогали родители... В общем, это первый подобный конкурс именно подростковой литературы.

– У детской и взрослой книги – разная интонация, разная лексика. Как вам удается настраивать себя на детскую волну?

– Меня как раз часто укоряют в том, что я пишу не совсем по-детски, использую порой сложную лексику, и непонятно, сколько моему герою лет. Честно говоря, во мне все больше зреет желание писать для подростков и взрослых – в детской литературе меня смущает именно то, что нельзя писать сложным языком... Я не упрощаю намеренно, у меня это выходит само собой, иногда я до такой степени вхожу в роль, что доходит до смешного: я не могу потом перестать разговаривать детским языком и с детской интонацией, говорю так с родителями, с мужем, они все жутко ругаются, а я никак не могу выйти из «детского» состояния, чуть ли не впадаю в детство. И, конечно, очень сложно потом перестроиться и написать научную статью или выступить на конференции.

– Процитирую отзыв на рассказы из «Волков на парашютах»: «Очень грустные рассказы. Даже те, которые вроде бы смешные». Это нормально для детской литературы? Наверняка найдутся люди, которые скажут, что детские рассказы должны быть веселыми...

– Мне кажется, что с детьми можно говорить обо всем. И о грустном тоже. Что до «Волков на парашютах», как-то раз поэт и писатель Сергей Махотин спросил меня, какой из двух моих рассказов больше нравится мне самой – «Эти ужасные родители» или «Волки на парашютах». Я сказала: «“Волки на парашютах“, потому что он смешнее». И увидела в глазах Махотина непонимание, ведь «Волки на парашютах» – очень серьезный рассказ про смерть... Но штука в том, что детское сознание работает немножко как инопланетное. Сталкивается ребенок с каким-то явлением, со смертью, например, – но он ведь не знает, что за этим явлением стоит. Это уже потом мы постепенно узнаем про разлуку, тоску, Бога, одиночество, несправедливость и страдания. А так выходит, что смерть – ерунда: «Бабушка, ты умрешь? – Умру. – Тебя в землю закопают? – Закопают. – Вот когда я буду твою швейную машину крутить!» Типичный пример инопланетного восприятия. И того, что подобное восприятие вызывает у нас смех. В моих рассказах много таких моментов. Когда я говорю «самый смешной рассказ», одновременно может иметься в виду и «самый трагичный рассказ».

Мое правило – не навязывать детям правил. Принципы – это хорошо, и мы все знаем, что такое добро и зло, я уверена, что каждый ребенок это знает. Но не бывает в жизни однозначно плохих и хороших людей. Мне нравится думать, что в любой ситуации можно найти что-то смешное и что-то серьезное. И в любом человеке можно найти что-то хорошее и что-то плохое. И многие плохие поступки можно оправдать. Вы же не встречали людей, которые бы считали себя плохими... Это сложно понять даже во взрослом возрасте. Но ребенок – существо космическое и очень восприимчивое – неоднозначность, амбивалентность всех и вся должен как-то интуитивно чувствовать. Моя задача – ткнуть в правильную точку, подобрать правильный ракурс, чтобы детская интуиция сработала.

Чем сложнее перевод, тем лучше

– Михаил Яснов в интервью 2010 года говорил: «Недавно на наш переводческий семинар пришла удивительная девочка Ася Петрова, которая знает французский, немецкий, испанский, итальянский...» С чего начался ваш роман с переводами?

– С любви к французскому языку. А может, и к английскому... Моя бабушка преподавала английский, дома она все время говорила по-английски. Дедушка, когда она ему говорила: «Я приготовила тебе обед – почему ты не ешь?» – отвечал: «Ай эм!» (I am – англ. «Я (есть)» – Н.К.) Меня она третировала лет с трех! Заставляла ставить с игрушками спектакли, в которых игрушечные звери должны были говорить по-английски. Ужас!

И так меня достал английский в детстве, что папа решил отдать меня во французскую школу. Я училась в билингвистическом классе, где половину предметов преподавали французы на французском. Так что я, как старинная барышня, французский знала чуть ли не лучше русского. Потом был французский филфак, магистратура в Сорбонне, путешествия по Франции, мне стали предлагать работу устного переводчика, а переводить тексты я мечтала всегда. Мне казалось, что художественный перевод – что-то невероятное, хотя все прагматики отговаривали меня от этого, прямо скажем, неприбыльного занятия... На втором курсе университета я попала в студию художественного перевода Михаила Яснова при Французском институте. Он предложил мне переводить рассказы для сборника прозы Аполлинера, и после этого бросить перевод было невозможно.

– Сколько языков вы знаете?

– Мало! Я свободно владею английским и французским, три года учила немецкий, но все перезабыла. В Париже пару лет учила итальянский, но практики почти не было. В питерском университете учила испанский, но почему-то он смешался у меня с итальянским. Поэтому в Испании я изъясняюсь так: строю французскую фразу с вкраплениями итальянских слов, затем коверкаю все на испанский манер и при этом красноречиво жестикулирую.

– Часто у переводчиков есть некая специализация. Какие тексты вы любите переводить?

– Сложные. Я обожаю Аполлинера и все время ищу его непереведенные прозаические тексты...

– В том числе порнографические романы, которых он сотворил немало?

– За них я не бралась, хотя тема порнографии меня волнует – с ней связана моя диссертация. Я бралась за другие его вещи, перевела много рассказов, два романа и хочу сейчас составить книжку статей, отрывков из сценариев и пьес.

Я пытаюсь потихоньку открывать своих авторов. Как переводчик я выбираю книги по сложности языка – мне интересно бросать себе вызов. Недавно взялась переводить Маилис де Керангаль – она получила несколько премий во Франции и считается интеллектуальным писателем, о ней пишут, она издается огромными тиражами. Я перевожу роман «Рождение моста». Сложный синтаксис, предложения на страницу – как у Пруста, но не совсем, скорее это джойсовский синтаксис, хочется даже убрать всю пунктуацию и оставить поток сознания... Лексика у Керангаль – арго, но не современное, а старинное французское, смешанное с современным языком, с высоким штилем, с подрифмовками и почти стихотворными описаниями. Плюс ко всему это книга сложна по тематике – речь о строительстве моста, а Керангаль обожает описание деталей и технических процессов. Я перевожу ее уже больше года и понимаю, что у меня получается достаточно корявый русский текст. Пока не знаю, стану ли сглаживать перевод или, наоборот, еще больше отдалю его от русского языка, приблизив к шершавому оригиналу.

– А детскую литературу вы переводите?

– С детской литературой все еще сложнее, чем со взрослой: нужно подбирать книги, которые понятны и интересны нашим детям, иначе писатель «не пойдет». Мне кажется, именно на примере детской литературы видны различия в менталитетах. Я перевела пять книжек французского писателя Бернара Фрио и очень долго не могла пристроить перевод – российские издатели говорили, что никто такое читать не будет. Во Франции это живой классик, в Италии его называют французским Джанни Родари. Он сочиняет короткие истории, часто абсурдистские, и в них нет морали – либо ты принимаешь описываемую ситуацию, либо нет. Плохим человеком у Фрио может быть взрослый, родитель, учитель, но и ребенок тоже. Я знаю, что многие дети принимают его книжки на ура, а родители его терпеть не могут. И у нас он в общем-то плохо продается.

Опять же, насколько Керангаль будет интересна российскому читателю – я понятия не имею. У российской и французской публики – разный вкус, у нас мозги устроены, пардон, совсем по-разному – многие книги, изданные во Франции, никогда не будут изданы и прочитаны в России...

«Видели курицу с картошкой фри в клетке...»

– Разве переводчик не исходит из того, что мозги у представителей всех народов устроены одинаково – в отличие от языка? Иначе перевод был бы невозможен по определению...

– Просто Франция – довольно особенная страна в плане чтения. Не так давно я узнала, что больше всего книг на душу населения издается в Аргентине, а мне всегда казалось чисто интуитивно, что во Франции. Заходишь в Париже в метро – читают все. Повсюду книжные магазины, огромное число новинок... У журналов мод есть литературные приложения, что у нас немыслимо. Во Франции есть ряд популярных писателей, которые у нас не издаются. Скажем, безумно известный писатель Эрик Орсенна – член Французской академии, автор очень оригинальных текстов, вряд ли нашел бы в России своего читателя. Его не переводят и не стремятся издать. Или та же Керангаль – я уверена, что в России три интеллектуала скажут, что книга талантливая, но никогда Керангаль не будет столь же популярна, как Марк Леви или Амели Нотомб.

С другой стороны, мне кажется, французы относятся к языку не так, как мы. Видимо, у них более открытое сознание, в том числе – для лингвистических опытов. Считается, что русский богаче французского, однако мы почему-то в меньшей степени любим эксперименты с языком, чем французы. Недавно на Чеховском фестивале писатель Денис Драгунский говорил: «Как же неприятно, когда писателя хвалят за то, что он хорошо пишет! Мол, как написано! А вы посмотрите, как просто пишет Антон Павлович Чехов...» Я понимаю его мысль, но мне интересно, когда написано хорошо и сложно, когда форма не отстает от содержания и творит его.

Тот же Фрио говорил мне, что главное в детской литературе – сделать так, чтобы у ребенка открылись глаза, открылось сознание, чтобы он понял, что слова могут сцепляться и так, и вот так. У Фрио есть рассказик «Свободный текст». Он начинается словами: «В понедельник мы ходили к дяде и тете, ели курицу с картошкой фри. Потом были в зоопарке и видели тигра в клетке. Чудесный денек». Дальше: «Во вторник мы ходили к тигру, видели курицу с картошкой фри в клетке. Потом ели дядю и тетю. Чудесный денек». И так далее. Родители читают этот рассказ и говорят: бред! А дети смеются. Они интуитивно чувствуют, что при перестановке слов можно получить неожиданные образы...

– Как вы сочетаете, казалось бы, несочетаемое? С одной стороны – детские книги, с другой – переводы Аполлинера и Гензбура, исследования по французскому эротическому роману...

– Мне очень интересно всем этим заниматься – и у меня склад характера такой, что хочется всего и сразу. К тому же, все, что вы перечислили, складывается в одну литературную картину. Когда у меня спрашивают, чем я занимаюсь, я всегда отвечаю: литературой.

– На вашем аккаунте в соцсети «ВКонтакте» в графе «Мировоззрение» значится: «Бог спустился ко мне и сказал: “Ты знаешь, я очень, очень, очень занятой человек”. И исчез». О чем это?

– Это цитата из песни Billy’s Band «My Jesus Gonna Be Here» – они перепели Тома Уэйтса, и там идет смешной речитатив по-русски:

Люди, у меня было видение

Иисус спустился ко мне прямо с картинки

Которая висит у меня в ванной комнате

Он сказал: сын мой, ты знаешь

Я очень, очень, очень занятой человек

И исчез

Это про мое отношение к жизни. Я верю в существование чего-то выше нас, но как в том анекдоте: чтобы Бог помог выиграть в лотерею, надо купить лотерейный билет.

Справка «ДД»:

Ася Петрова

• родилась в 1988 году в Ленинграде.

• Окончила филфак СПБГУ и аспирантуру университета Сорбонна – «Париж IV» (литературоведение/лингвистика).

• Автор детских книг «Девочка с флейтой», «Волки на парашютах», «Чувства, у которых болят зубы», «Кто не умер, танцуйте диско!», «Короли мира» и ряда переводов с французского.

• Участник семинара прозы Сергея Махотина и семинара литературного перевода Михаила Яснова.

• В 2015 году вышла замуж за Михаила Яснова.