«В заброшенном себе»: стихи Геши Ламволя

Хейнрих Ламволь на поэтическом турнире «Пушкин в Британии» в «городе Ло», то бишь Лондоне. Фото: livejournal.com

Давным-давно, кажется, много тысяч лет назад, когда газетой «День за Днем» руководила Яна Литвинова (ныне Яна Тоом, депутат Европарламента), ее замом был Хейнрих Ламволь, и все называли его Генрихом или просто Гешей. Я был тогда простым репортером, сидел от Геши в трех метрах и каждый божий день слушал его шутки. Геша был неистощим на остроты, анекдоты и частушки, по большей части неприличные, чаще матерные, но всегда смешные. Для него не было, кажется, ничего святого, – и это было по-своему прекрасно.

Где уж точно для Геши не было ничего святого – так это в политике. Как-то раз он взялся сочинять страницу юмора в форме газеты в газете под характерным названием Tiblatäht – «Звезда Тиб­лы». Рубрика, одним своим оформлением нарушавшая все каноны эстонского приличия (чего стоила ку-клукс-клановская символика, намекавшая на дискриминацию негров-неграждан), продержалась три номера и вскорости завяла, как и многие Гешины газетные начинания. Ничего смешнее и неполиткор­ректнее в местной русской журналистике, я думаю, не было за всю ее историю.

До сих пор, глядя на какого-нибудь унылого политикана в г(л)адком отутюженном костюме – какой контраст с Ламволем, костюмы не любившим пуще уныния! – я вспоминаю матерные эпитеты, которыми награждал этих людей Геша, и истории, которые Геша о них рассказывал, и понимаю: нет, с этими людьми говорить мне не о чем. С Гешей – было бы о чем, а с ними – нет. (Еще раньше, когда Геша работал в «Молодежке», он основал знаменитую Партию дураков Эстонии и назвался главным Дураком. Жаль, я то время не застал. Еще жаль, что настоящие дураки в силу своей неизбывной дураковатости так ничего и не поняли.)

А в головах сплошной бултых

Мы проработали бок о бок несколько лет, потом разошлись по разным газетам. Геша, промаявшись тут еще какое-то время, эмигрировал. Сам он отразил этот момент в краткой автобиографии так: «Хейнрих Ламволь. Рожден в Эстонской Советской Социалистической Рес­публике. В 1981 году закончил Ростовский-на-Дону педагогический институт по специальности “учитель русского языка и литературы”. Преподавал, 15 лет отдал журналистике и... все бросил. Работал грузчиком, скорняком, складским рабочим. И продолжаю работать. Над собой, словом, и по ночам – мойщиком посуды в ресторане при лондонской гостинице».

Геша лукавил – в Великобритании он стал даже главным редактором издательского дома. Увы, у него начались проблемы со здоровьем. Геша успел вернуться в Таллинн, устроился в приют для животных – он очень любил собак. В марте прошлого года Хейнриха Ламволя не стало. И осталась от него – кроме памяти всех тех, кто Гешу знал и продолжает любить, – как ни удивительно, книга стихов.

О том, что Геша пишет стихи, я, как и многие наши коллеги, узнал поздно, уже когда мы были в разных газетах, а то и жили в разных странах. Однажды Геша завел блог, Живой Журнал, под ником konjabal (ник в духе Геши: малоприличный и с игрой слов). Там он, как говорят блогеры, постил стихотворения. Чаще смешные, иногда – далеко не. После смерти Геши его друзья собрали книгу стихов «В заброшенном себе» и издали ее крохотным тиражом. Тонкому томику предпосланы такие строки:

Моя дорога к небесам

Лежит среди цветов и трав,

Навстречу солнечным часам

Я улечу, не отгуляв.

А там, у сказочных ворот,

Я закурю в последний раз.

Моя ж звезда не упадет,

Она еще согреет вас.

Многие стихи напоминают Гешу, которого я знал, – вечного балагура, который как-то изрек: «Начальником я для Коли был хреновым. Он так и не научился пить водку...» Геша обожал играть словами, и многие его вирши отталкиваются от известных, но переиначенных фраз: «Люди ходят по гробы», «Плач ярых славен, если это плач», «Не буди психо, пока тихо», «Пойду схожу с ума, пока не поздно»... Есть в сборнике и эротические стихи, и очень забавный цикл про Пиндыка Пиндыковича Пиндыку, и откровенный стеб:

Люблю деревню липким ранним утром,

Когда в рассветной дымке видно, как

Крестьянин отливает перламутром

Вчерашний пятизвездочный коньяк...

Или:

Мы есть сообщество палаты

Бессмертно творчески больных,

На стенах черные квадраты,

А в головах сплошной бултых.

Во времена лихих сомнений

Набоков, Лондон, Оноре

И я – покорный Чистогений

Все ищем истину в дыре...

Рядом – страшная и смешная баллада о том, как труп вождя мирового пролетариата по весне набух и породил кошмарного Чужого из голливудских фильмов ужасов:

В инкубаторе на Красной

Под направленным лучом

Тело мучилось напрасно,

Звали тело Ильичом.

(...)

Как из маминой из спальни

Дыркой в список послужной,

Разрушая план ментальный,

Выполз для Москвы Чужой.

Эх, прости-прощай, столица,

Хвост, когтищи, два клыка,

Как тут, господи, не спиться

По пути на облака?

Признать в себе ненужность

К слову, на лондонском поэтическом турнире «Пушкин в Британии» его неоднократный участник Хейнрих Ламволь как-то поразил всех своими пародиями на других поэтов – сколь точными, столь и неприличными, местами даже обидными. Но это была лишь одна из граней Геши. Другая – поэт-абсурдист под стать Джорд­жу Гуницкому, автору текстов ко многим песням «Аквариума» («15 голых баб» и т.д.):

Где семикрылый дилижанс

Сожжен несовместимой фазой,

Все пораженные проказой

Уходят в свой последний шанс.

Но и это, кажется, была лишь маска, еще один повод для рифмованного самовыражения. Неожиданно другое: огромная часть стихотворений «В заброшенном себе» – лирика и серьезная поэзия. Серьезная не значит «унылая» и «скучная», как это часто бывает с такими стихами. Фирменная Гешина игра словами тут на месте, как и прекрасное чувство ритма, и в то же время читатель словно прикасается к оголенному нер­ву, по которому автором пущен душевный ток:

Хоронили колокол,

Хоронили волоком

С высоты серебряной –

К праздничным ногам,

Разбивали кирками,

Раздирали криками,

Звонарей отправили

В слуги к сапогам...

Одно из лучших стихотворений сборника начинается, как пародия, а заканчивается, наоборот, как гимн неприкаянности, ну или эмигрантский блюз, назовите как хотите:

Земля... Земля... Как много в этом грязи

Дождливой ночью полем напролом,

Когда все мысли тонут в непролази,

А вместо сердца пламенный облом.

Куда ни шаг – везде одни итоги,

Куда ни два – земля опять кругла,

И постоянство внутренней тревоги,

И неизменность тупости угла.

Чему не быть, того и быть не должно,

Все лишнее за борт, на дно, в изгой,

Признать в себе ненужность просто-сложно,

Но лучше сам, чем кто-нибудь другой.

Земля... Земля... Как много в этом – вечно,

Последней точкой станет город Ло,

И никого шагающих по встречной,

И тишина.

И страшно.

И светло!

Город Ло – это Лондон, о котором Геша думал как о последнем пристанище. Другие стихи о Лондоне в книге есть, а вот об Эстонии – ни одного. Не то чтобы Ламволь не любил Эстонию, просто хорошего он тут нашел немного. Да и писал чаще не о сиюминутном, а о – как бы пафосно это слово ни звучало (и я уже вижу Гешину усмешку) – вечном:

Когда рука отпустит стоны

По растворившимся в Аду,

Я разноликие иконы

Развешу в праведном саду.

(...)

А им – начавшим все сначала

По воле страшного суда

Сержант Библейского централа

Расправит крылья в никуда.

«В заброшенном себе» – название точное. Стихи, напечатанные в этой книге, сочинил искренний, талантливый, но не слишком счастливый – и достаточно остро ощущавший свою несчастность – человек. Важнее, конечно, что их сочинил человек, не смирившийся и не испугавшийся. «Наш папа – Фрэнк Заппа, нам ли бояться смерть? / Не киснуть, братья, есть еще порох во флягах!» Это то, что можно говорить себе, когда плохо. И вспомнить ухмыляющегося Гешу Ламволя. Как ты там, на небесах?