Отнятые дети: так ли страшен шведский черт?

В Швеции серьезно заботятся о благополучии ребенка. Фото: SCANPIX

Скандинавские соцслужбы в последние годы регулярно обсуждаются в русскоязычном медиа-пространстве. А поскольку я живу в Швеции, то мне не раз приходилось отвечать на расспросы взволнованных знакомых, начитавшихся очередных ужасов.  

Это рассказы о страшных социальных работниках Скандинавии, которые спят и видят, как бы отнять ребенка у родителей, о соседях, только и ищущих повода настучать на нерадивую мать,  о работниках детсадов и школ, с лупой разглядывающих синяки и царапины у ребенка с той же целью – забрать его и вручить в патронажную семью, которая за это получает от государства миллионы.

Определимся с терминами

До поры до времени эти вопросы меня забавляли, но чем дальше, тем меньше веселья они вызывают. После прочтения статьи из прошлого номера «ДД» о выступившей в Таллинне шведской правозащитнице я решила подойти к делу серьезно и отправилась за ответами к людям, не первый год работающим в этой сфере. Тема эта очень обширная и интересная, но я ограничилась небольшим количеством вопросов.  

Но давайте сначала разберемся с самим понятием «ювенальная юстиция». Почему-то в русскоязычном варианте под этим термином подразумевается некая особая служба, занимающаяся контролем за семьями и наводящая ужас на родителей. На самом же деле ювенальная юстиция занимается несовершеннолетними лицами, совершившими проступки и преступления. 

В Швеции не существует отдельного органа, подобного советским комиссиям по делам несовершеннолетних. Полиция обязана проводить расследование уголовных дел, в которых замешаны несовершеннолетние, в первоочередном порядке, а затем передавать их в прокуратуру. Надо заметить, что в Швеции несовершеннолетние несут ответственность за противозаконные поступки уже с 15 лет, а до этого возраста за действия ребенка отвечают его родители. 

Детскими же проблемами в семьях занимается социальная служба, которая контролирует соблюдение прав и обеспечивает защиту не только детей, но и инвалидов, пожилых, женщин и других. 

Мифические миллионы

Одна из моих собеседниц – Ольга Гранлёф, социальный работник, уже более двадцати лет работающая в отделах соцрасследований одного из шведских муниципалитетов (коммун) – в Уппсала. В коммуне почти 208 000 жителей, в службе социальной защиты около 2000 работников, которые занимаются населением с социальными проблемами – алкогольной и наркотической зависимостями, психическими заболеваниями, проблемами в семье. Сейчас Ольга служит в отделе патронажной работы с семьями.

– Давайте начистоту – какие бешеные миллионы получают местные социальные службы от государства на контроль за семьями?

– Тот, кто говорит о каком-то государственном финансировании, либо не знает шведской системы, либо намеренно вводит людей в заблуждение. Шведские коммуны независимы, налоги собираются внутри коммуны, а затем самоуправление решает, сколько выделить на социальные нужды. Из этой выделенной части бюджета финансируется всё – от строительства школ и детсадов до найма работников для поддержки пожилых людей. Никаких централизованно выделяемых денег от государства мы не получаем.

– То есть золотых гор, которые необходимо оприходовать, нет?

– Наоборот, нам приходится вертеться, чтобы обеспечить всю необходимую помощь людям.

– Говорят, что после принятия в 1979 году закона о недопустимости применения физического насилия к детям в Швеции родители лишились и права голоса, и всех средств воздействия на ребенка…

– Давайте по порядку. Шведский закон 1979 года говорит о том, что детей бить нельзя. Затем в 1989 году ООН приняла Конвенцию о правах ребенка, принципы которой начали внедрять во всем мире, в том числе, и в Швеции. В конвенции понятие насилия над ребенком растолковано более широко и подробно – как физическое, так и психическое, эмоциональное и пр. Да, в Швеции серьезно относятся к насилию над детьми и в первую очередь заботятся о благополучии ребенка.

– Расскажите немного о том, как выбираются патронажные семьи.

– Это долгий и серьезный процесс. Скажем, из ста семей, решивших временно принимать нуждающихся в помощи детей, после первого же собеседования, на котором они подробнее узнают о своей ответственности и возможных сложностях, отпадает процентов семьдесят. Далее начинается более тщательный отбор: с супругами беседуют по отдельности, выясняя детали их собственного детства, взгляды на воспитание и пр. Потом смотрят на отношения самих супругов, насколько они стабильны. В итоге остается не более десяти семей. При этом нам постоянно не хватает патронажных семей, приютов и даже контактных лиц (взрослых, общающихся с ребенком и помогающих ему). Сейчас это особенно острая проблема, потому что в страну прибывает много беженцев-детей без сопровождения взрослых. Только в моем ведении около тридцати таких детей.  

– Как вы узнаете о проблемах в семьях?

– В большинстве случаев – из детских учреждений или от полиции. Например, соседи вызвали полицию из-за драки и воплей в одной из квартир. В квартире, помимо нетрезвых скандалящих родителей, есть маленькие дети. Полицейские обязаны уведомить об этом социальную службу и вызвать социального работника, если жизни детей угрожает опасность.

– А как ведется само расследование? И насколько просто социальной службе изъять ребенка из семьи?

– Если налицо факт опасности для жизни и нормального развития ребенка, например, нетрезвый агрессивный родитель угрожает ему ножом, то соцслужба обязана обеспечить ребенку безопасность и в течение 24 часов провести срочное расследование. В таких случаях ребенка помещают в дежурную патронажную семью. В ходе расследования с ребенком и родителями беседуют отдельно. Главная цель этих расспросов – выяснить наличие и причины насилия в семье, а также степень вмешательства полиции: это единичный случай или же скандалы и драки в семье случались уже не раз.

Обоим супругам в ходе расследования предлагается помощь, а если у ребенка есть отклонения в развитии, вызванные семейной ситуацией, то предлагается помощь ребенку. Если же ребенку не угрожает опасность, то расследование дела по закону ведется до четырех месяцев, при этом без изъятия из семьи. В течение этого времени мы неоднократно беседуем с родителями, с самим ребенком, со школой или детсадом, с соседями – в общем, собираем максимально разностороннюю и детальную информацию. Затем, если социальная служба считает необходимым в интересах ребенка временно поместить его в патронажную семью, дело передается в суд. На заседании суда у родителей есть свой адвокат, у ребенка – свой, а социальная служба выступает самостоятельно. И суд после слушания дела выносит решение – помещать ребенка в патронажную семью или нет. То есть социальная служба ничего не решает в одиночку.

– И что делать родителям, если решение не в их пользу?

– В Швеции никогда не забирают детей насовсем. Во-первых, родители могут подавать апелляцию на каждом этапе рассмотрения. Во-вторых, каждые шесть месяцев дело пересматривается, и родители могут ходатайствовать о воссоединении с ребенком.

– А пока ребенок живет в патронажной семье, могут ли родители поддерживать с ним контакт?

– Разумеется. Это одна из главных обязанностей социальной службы и патронажной семьи – обеспечивать контакт ребенка с родителями и братьями-сестрами, кроме случаев, когда такие встречи опасны для жизни ребенка. Например, даже в случаях, если отец ребенка отбывает наказание за убийство матери, мы все равно обязаны предлагать ребенку встретиться с отцом. К сожалению, порой родители не придерживаются договоренностей и правил: не приходят в оговоренное время, оправдываясь потом болезнью, забывчивостью и прочим, или пытаются встретиться с ребенком самостоятельно или тайком. В результате процесс возвращения ребенка в семью затягивается, и страдает и сам ребенок, и родители.

– Насколько значимо слово ребенка в этих разбирательствах?

– В любом деле главное – интересы и права ребенка. Несколько лет назад система немного изменилась. Теперь социальный работник беседует с помещенным в патронажную семью ребенком наедине, без посторонних, чтобы тот мог безбоязненно и откровенно рассказать о том, что с ним происходит, что он чувствует, чего он хочет. Это как раз моя работа. Раньше соцработник приходил в патронажную семью и беседовал со всеми за одним столом, но после недавно всплывших случаев издевательств над детьми в приемных семьях, имевших место в 1950-60-е годы, было решено изменить систему собеседований, чтобы обезопасить детей и получить от них максимум достоверной информации.

– А эти пострадавшие в 1950-60-х дети получили какую-либо компенсацию от государства?

– Да, сумма компенсации – 250 000 крон на человека, но, к сожалению, из-за давности происшествий и сложности доказательств ее довольно непросто получить. Так что получили, но не все.

– Кто и как проверяет работу социальных служб?

– Есть особая инспекция (IVO, Инспекция защиты и лечения населения), которая рассматривает все жалобы и проводит свое расследование, результаты которого передаются в органы местного самоуправления. Если IVO обнаружила факты ошибочных действий и решений работников соцслужбы, то муниципальные органы самоуправления выносят решение о наказании, например, о денежных штрафах. Также к решению прилагается ряд обязательных для исполнения мер по предотвращению подобных служебных ошибок в будущем.

– Все громкие дела последних лет, освещавшиеся в прессе, представлены исключительно со слов родителей. Я правильно понимаю, что представители социальных служб не могут публично отвечать на обвинения и сообщать детали расследования?

– Да, у нас связаны руки обязательством сохранять конфиденциальность личных данных участников дела. Поэтому остается молча наблюдать за тем, как нас обвиняют во всевозможных проступках, и продолжать работать в интересах ребенка.

Оговор – не приговор

Евгения Горелик – спецпедагог, она работает с персоналом разных школ Стокгольма, обучая и консультируя учителей, как себя вести при наличии проблем с детьми – от семейных жалоб до несчастных случаев в школе. По роду ее деятельности ей часто приходится общаться с социальными службами, так что она не понаслышке знает, как они работают.

– Евгения, расскажите, пожалуйста, что может вызвать у учителя подозрение, что у ребенка в семье что-то не так, и как учитель в таких случаях действует?

– Например, учитель видит, что ребенок в его классе постоянно голоден, складывает в сумку еду после школьного обеда, или на первом уроке так устает, что засыпает. Он первым делом спрашивает ребенка, все ли в порядке, почему он так устал. Ребенок, к примеру, отвечает: «Я всю ночь не спал, папа с мамой кричали и ругались». После этого учитель может на еженедельном педсовете поговорить с коллегами, рассказать о разговоре и попросить последить за ребенком на других уроках. Учитель также может позвонить родителям ребенка и обсудить ситуацию с ними. Если за несколько недель состояние ребенка не меняется, то учитель пишет заявление в т.н. школьный комитет здоровья, в который обычно входят директор, медсестра и спецпедагог-координатор. Один из участников комитета беседует с ребенком и выясняет, что с ним происходит.

– И как часто дело передается в социальную службу?

– Большая часть проблем решается внутри школы. Но если ребенок жалуется на насилие в семье, то расследование проводится более тщательно и серьезно. В первую очередь мы узнаем, единичный ли это случай, при каких обстоятельствах это произошло, как именно родитель ударил: был это простой шлепок или же удар ремнем или иным предметом. Мы обязательно спрашиваем, можно ли поговорить об этом с родителями – тут очень важна реакция ребенка. Если ребенок начинает плакать и умолять, чтобы ни в коем случае ничего не рассказывали маме или папе, то ясно, что дело довольно серьезное, раз ребенок так боится. В зависимости от ответов ребенка можно отправить заявление в социальную службу. А служба, в свою очередь, связывается с учителем, с которого все началось, узнает подробности и решает, что делать дальше.

– И часто детей забирают сразу?

– Честно говоря, сама ни разу с такими случаями не сталкивалась и даже о них не слышала. Обычно ребенка в присутствии представителя школы опрашивает полицейский психолог. И уже по итогам этой беседы принимается решение – вызвать ли родителей для дачи разъяснений.  

– Насколько я понимаю, дальнейшее развитие событий во многом зависит от поведения родителей.

– Разумеется. Если родители сразу начинают кричать о произволе властей, проявлять агрессию и впадать в истерику, ничего хорошего из этого не выйдет. Нужно сохранять спокойствие и постараться ответить на все вопросы. И помнить, что в первую очередь здесь исходят из интересов и прав ребенка. Пока длится расследование, родители всегда могут встретиться с ребенком, кроме тех исключительных случаев, когда его жизни явно угрожает опасность – например, родитель крайне неадекватен или находится в состоянии опьянения. 

– А бывает такое, что дети оговаривают родителей?

– Бывает, конечно. Но обычно это выясняется довольно быстро, максимум – при беседе с психологом в полиции. Хотя я считаю, что если ребенок и после всех расследований и отселения от родителей продолжает стоять на своем, что-то тут не так. Например, сам ребенок не совсем здоров, либо в семье действительно что-то нехорошее происходит. Патронажные семьи тоже проходят обучение и всевозможные тренинги, и они замечают, когда в поведении их подопечного есть странности, например, он за все время пребывания у чужих людей ни разу не вспомнил о маме.

– Вы регулярно работаете с социальной службой. У них действительно неограниченный бюджет и полная власть?

– Нет, конечно. Более того, у них постоянная нехватка и средств, и персонала. Часто расследования дел ведутся около двух месяцев, а это очень долгий срок. Кроме этого, не хватает ни семейных домов, ни временных приютов. Мало кто готов круглосуточно быть в распоряжении коммуны и в любой момент принять ребенка или подростка. При этом заранее неизвестно, в каком состоянии он будет: это может быть и подросток с наркозависимостью или ребенок в истерике. Это огромная ответственность, которую не всякий способен взять на себя.

– То есть, массовых изъятий из семей при первой жалобе ребенка на злых родителей нет?

– Кто же будет это финансировать? Большинство случаев решается на собеседованиях и встречах с психологами.

Всего лишь лишил еды

Элиас Мерей 12 лет работает учителем в школе и дежурным педагогом в интернате. Его интернатские подопечные – подростки и молодежь 12-19 лет, у каждого своя страшная история. Есть здесь жертвы инцеста и домашнего насилия, многие пытались покончить с собой. Элиас не говорит и не читает по-русски, поэтому мои вопросы во многом стали для него сюрпризом.

– Погодите, кто-то говорит, что в Швеции часто забирают детей из нормальных семей и распределяют по приемным родителям, чтобы на этом заработать?

– Да, есть и такое мнение. Вы знаете систему изнутри, сталкивались ли вы с такими случаями?

– Нет. Я часто общаюсь с новоприбывшими из других стран семьями, особенно с Ближнего Востока. Они поначалу возмущаются и не понимают, почему с ними беседовали в школе или в садике: «Я ведь всего лишь ударил его ремнем за то, что он не вынес мусор!» или «Я просто лишил ее еды на день за то, что она не выполнила домашнее задание!» С такими семьями проводят разъяснительную работу, объясняют, что в Швеции нельзя физически наказывать детей. Социальные службы этим и занимаются – проводят семинары, беседы. Это разница культур. Но чтобы ребенка забрали из семьи, должно случиться что-то очень серьезное – постоянное насилие, психический прессинг, еще что-то подобное.

– Вы работаете и в обычной школе с обычными учениками. Насколько соответствуют истине рассказы о вседозволенности и неуправляемости нынешних шведских детей?

– Конечно, проблемы с дисциплиной есть. Последние десятилетия школьная система менялась – вместо строгих правил и требований к поведению перешли на развитие мышления и заинтересованности учеников. К сожалению, в результате упал авторитет учителей, потому что сейчас очень многие родители считают, что за все, что дети делают в школе, несут ответственность исключительно учителя. Ученик плохо себя ведет, мешает другим – виноват учитель, не смог заинтересовать.

– Перегнули палку.

– Да, можно и так сказать. К сожалению, родители зачастую умывают руки, предоставляя решение проблем с учебой и дисциплиной одной только школе.

P.S. Кстати, статистика работы соцслужб находится в открытом доступе в Интернете. И каждый может сам прочитать, подсчитать и решить, так ли страшен шведский социальный черт, как некоторые его малюют.