Спектакль «Возвращение к отцу» в Таллиннском городском театре оставляет в душе чувство, которое редко возникает после спектакля – и которым дорожишь и держишь его в глубине памяти. Чувство счастья.
«Возвращение к отцу»: тени утраченного времени
Обращаем ваше внимание, что статье более пяти лет и она находится в нашем архиве. Мы не несем ответственности за содержание архивов, таким образом, может оказаться необходимым ознакомиться и с более новыми источниками.
И тут не важно, трагедия это или комедия; важны гармоничность постановки, ее полетность, легкость, изящество, глубина творческого послания к зрителю. Это нечастый и радостный случай прикосновения к абсолюту, понимания, что все ожидания – сбылись.
Пьесу Мадиса Кыйва (1929 – 2014), удивительного человека, который был выдающимся физиком, философом и писателем, поставили режиссер Адольф Шапиро и художник Владимир Аншон. Постановщик и сценограф – соавторы, пространство здесь – полноправная составляющая наряду с режиссерской концепцией, работой с актерами и работой актеров, музыкой. Очень важен и зыбкий, меняющийся, дополняющий мистику, которой насыщено пространство, свет (мастер света Эмиль Каллас).
Сквозь туманную дымку
Сюжет пьесы Кыйва можно изложить в нескольких фразах. Главный герой, Возвратившийся (так он назван), много лет спустя оказывается в доме, который когда-то в детстве по причинам, не названным впрямую, но легко угадывающимся, вынужден был покинуть. Странноватый Хозяин предлагает ему снять пустую, еще не убранную после ремонта квартиру. Возвратившийся остается один – и вокруг него начинают роиться воспоминания, тени тех, кого уж нет.
Возвратившегося окружает простор пустого пространства, окаймленный двумя рядами прозрачных панелей (между рядами протискиваются – нет, проскальзывают! – образы прошлого). Панели отделены друг от друга поставленными вертикально лодками: в детстве Возвратившийся катался с Отцом на лодке, удил рыбу...
Пространство дышит, играет. На сцену проецируются фотографии тех, кого вспоминает Возвратившийся, фотографии когда-то стоявшей здесь мебели, кадры кинохроники времен Второй мировой войны. Все это не резко, чуть размыто, не завершено. Память не сохраняет всю последовательность событий, она фрагментарна, яркие вспышки чередуются с неясными видениями – происходящее увидено сквозь туманную дымку, как в видоискателе зеркальной камеры, если объектив не наведен на резкость.
Это свойство визионистской, мистической драмы Кыйва точно воплощено в постановке Шапиро. То, что важно для Возвратившегося, то, что тревожит его память и сознание, давно размыто, не резко. Когда герой вспоминает безоблачные картины детства, спокойную идиллическую жизнь буржуазной семьи, все становится четким, картина восстанавливается в подробностях. Отец не упускает случая наставлять детей, оба сына безобразничают напропалую, мать беспокойна, хлопотлива, служанка безнадежно глупа и непредсказуема. Такая жизнь, в которой есть и радости, и конфликты, и мелкие скандальчики, и визиты самодовольной соседки, раздражающие отца, – норма. А оттого – счастье.
Упражнения для памяти
В 1993 году «Возвращение к отцу» ставил в Эстонском театре драмы Прийт Педаяс. Это был умный, убедительный, хотя малость тяжеловесный спектакль. В постановке Шапиро заметнее изящество писательской манеры. Здесь каким-то образом лучше ощущается, что драма перекликается с прозой Кыйва, с его циклом воспоминаний Studio memoriae («Упражнения для памяти»), одна из частей которого, «Рыбы и книги», оставила глубокий след в пьесе.
В пьесу вошел рассказ отца о том, как он голодал в Петрограде 1918 года, ел лошадиное копыто, сваренное с неотодранной подковой, питался несвежими яблоками, расстроившими ему желудок. (Как любое воспоминание о давнишних невзгодах, монолог Отца звучит в спектакле Шапиро не драматически, а юмористически.) И опорными вехами здесь становятся моменты счастья, перешедшие из прозы в драму: эпизод рыбной ловли и книга «Золотой лес», которую отец читал сыну...
...Не дочитал. Осенью 1944-го Отец уехал в Таллинн, чтобы потом, как многие, переправиться морем в Швецию. Ждал семью до последнего момента, но заболел младший брат героя – и семье пришлось остаться. Возвратившийся предъявляет Отцу счет. В постановке Педаяса это был скорее упрек. У Шапиро – попытка разобраться, что творилось с людьми в дни всеобщего смятения.
У Педаяса Возвратившегося играл 39-летний Юри Крюков, трагически рано ушедший из жизни (он умер четыре года спустя). Отца – Айн Лутсепп. В том спектакле Отец был для сына суровым вершителем высшей справедливости, при всей любви к нему сын ощущал, что Отец давит на него, время от времени образ Отца являлся герою во вспышках алого (адского) пламени. Для Шапиро очень важно, что герой в момент своего возвращения старше (намного старше!), чем Отец, каким он остался в памяти сына.
Возвратившегося играет Лембит Ульфсак, Отца – Эльмо Нюганен.
Год назад Адольф Шапиро поставил в питерском ТЮЗе инсценировку «Вина из одуванчиков» Рэя Брэдбери. Это был глубоко личный и ностальгический спектакль – ведь прошлое всегда прекрасно, потому что оно – наша юность. Интонация (только интонация, но не художественные приемы!) того спектакля отчасти перешла в «Возвращение к отцу».
Блистательный ансамбль
Эта интонация в спектакле Городского театра дополнена загадочностью и многослойностью происходящего.
В эстонском сценическом искусстве сложилась традиция того, как именно играть пьесы Кыйва. Шапиро как человек со стороны извлекает пьесу из привычного (локального) контекста и перемещает ее в более широкий, общечеловеческий.
Возникают новые связи и пересечения. Ульфсак-Возвратившийся заставляет вспомнить «Земляничную поляну» Ингмара Бергмана. Герой Ульфсака напряженно вслушивается в себя и в звуки ушедшего мира, всматривается в окружающие его тени с таким же драматизмом, как это делал в фильме герой Виктора Шёстрема. Все слишком конкретное, слишком определенное – отодвинуто. Таинственный Хозяин, который в старой постановке мог быть стукачом, завладевшим квартирой после доноса на прежних жильцов, здесь в исполнении Райна Симмуля превращен в инфернальное существо, загадочного Мелкого Беса, у которого много имен и ни одного настоящего.
«Называйте меня госпожа Карп», – говорит он. «Если так, то господин Карп», – уточняет герой Ульфсака. «Нет, господина Карпа в природе не существует». Хозяину в спектакле отдан монолог из другой пьесы Кыйва «Когда мы с Моонзундским Васселем торговали грецкими орехами, никто не хотел покупать». К сюжету он не имеет никакого отношения, зато сильнее подчеркивает странность происходящего на сцене, природу мира, в котором живые и мертвые могут сидеть за одним столом и непринужденно беседовать. Возможно, Хозяину мы обязаны возможностью оказаться в этом мире?
Ульфсак и Нюганен – великолепный дуэт; между их персонажами возникает необычная, колеблющаяся как маятник, связь, и если в спектакле 1993 года ведущим в паре был Отец, а сын был созерцателем, то здесь они равноправны, роль первой скрипки переходит то к одному, то к другом, причем способ существования главных героев парадоксально различен: живой, существующий в настоящем времени Ульфсак мистичен, он приносит с собой отзвуки того мира, из которого вернулся через много лет, а Нюганен удивительно реалистичен и уж никак не призрачен.
По волнам нашей памяти
В спектакле много юмора. Брат (маленького мальчика воплощает очень взрослый и бородатый Калью Орро) и Возвратившийся радостно хулиганят, как положено детям из хорошей семьи в те нечастые минуты, когда родители не следят за ними. Чтобы подчеркнуть, что самые взрослые артисты играют детей, их усаживают за обеденный стол на низенькие табуретки, и головы двух солидных бородатых мужчин едва видны над столешницей. Мать (Анне Реэманн) героически тащит на себе хозяйство. Служанка Хермине в гротескном исполнении Кюлли Теэтамм – настоящие 33 несчастья, иллюстрация к закону Мёрфи: если что-то можно сделать не так, как надо, именно так она и поступает. А светски щебечущая и преисполненная сознания своей значительности подруга Матери г-жа Клауди (Эпп Ээспяэв) просто бессмертна в своей назойливости.
Юмор и трагизм в спектакле Шапиро не теснят друг друга, а дополняют. Когда в монологе Матери звучат даты: «39-й, 40-й, 44-й, 49-й», слишком памятные, чтобы боль от них утихла, интонация спектакля меняется, становится строже. Невозможно постоянно влагать персты в открытые раны; дни горя не стереть из памяти, но театральная постановка должна завершиться катарсисом. Потому-то в финале все персонажи в белых лодках плывут на волнах памяти туда, где вечная весна и вечное счастье.
В Городском театре слабых или посредственных спектаклей не бывает. Бывают хорошие, очень хорошие и шедевры. «Возвращение к отцу» – шедевр.