«Смерть идеальной фразы»: случайная жертва тихой войны

Фото: Pm

Увидел свет новый роман писателя и япониста Рейна Рауда «Смерть идеальной фразы» («Täiusliku lause surm»), повествующий о последних днях ЭССР.

О чем (среди прочего) эта книга, сказано в самом ее начале автором: «Не было так, как в то время казалось власти: разрозненные, маленькие, сломанные люди свыклись с ее объединяющим, возвеличивающим, оздоровляющим пониманием счастья и их исторической судьбы – говорить на другом языке, считаться победителями на других войнах. Но не было и так, как приятно вспоминать ныне: под любым клочком пепла тлела гордая искра, готовая по первому призыву трубы возгореться обширным пламенем. Была тихая война, да, была, но такая тихая, что самое чуткое ухо могло иногда позабыть о грохоте ее пушек, и даже умные дяди за границей решили меж собой: этих там согнули дугой так, что им не распрямиться никогда. Потом дяди прочли о своей ошибке в газетах и не смогли ее объяснить. Была тихая война, без линии фронта, которая металась бы туда-сюда по размеченной местности, вместо окопов было кровообращение, грибница, тысячи, сотни тысяч маленьких фронтов, проходивших через комнаты для совещаний, гостей на свадьбе, семейный фотоснимок, через отдельного человека...»

Тем, кто был лишь на одной стороне

Есть два способа писать романы. Первый – увидеть мир глазами «отдельного человека», предложить читателю погрузиться в восприятие единственного героя; так написан предыдущий роман Рауда «Реконструкция», в котором умирающий от рака герой пытается понять, отчего погибла его дочь. И второй, куда более трудный: описать не историю одного, но Историю, показать именно что грибницу, взаимодействие многих воль, каждая из которых уникальна. С этой нелегкой задачей автор «Смерти идеальной фразы» справился практически идеально.

Нелегкой, потому что писатель в этом случае становится немножечко Богом, которому ведомы судьбы смертных, и это большая ответственность: придумывать можно, а врать нельзя. Древние китайцы уподобляли мир рыбацкой сети, которая «редка, но не пропускает ничего». Писатель, решившийся отразить полноту мира на данном отрезке пространства-времени, не имеет права пропустить ничего существенного, а такой подход требует самоотречения: автор должен понять всех – и, может быть, всех простить.

«Смерть идеальной фразы» в этом отношении – прекрасная книга. Ее действие происходит летом 1991 года, накануне путча и восстановления независимости. Персонажей тут добрых два десятка: борцы за свободу и охотящиеся на них гэбэшники, герои и предатели, эстонцы и русские, финны и шведы, обыватели и пассионарии. Нити тянутся во все стороны: в какой-то момент на окраине повествования возникает председатель комитета по внешним связям ленинградской мэрии некто Vladimir Vladimirovitš.

Чего здесь нет – так это черно-белых картонно-ходульных манекенов, абсолютных ужасов СССР и абсолютной чистоты одежд борцов с ним. Текст снабжен авторскими комментариями, и один из них таков: «Как, видимо, и у всех, у меня в жизни время от времени случается что-то такое, чем я не могу гордиться, о чем иногда сожалею... Эту цену я готов платить хотя бы за понимание, которого не вижу у тех, кто был лишь на одной стороне». Среди многого прочего роман дает эстонцам узнать, как ощущали себя в то время русские, и наоборот. Приблизиться к пониманию другой стороны – есть ли акт познания благороднее?

Нам нужно напоминать о том, что мы – сложные люди, живущие в сложном мире. И делающие адски сложный моральный выбор. Идеалы идеалами, а этот выбор ты совершаешь, потому что такой ты есть человек.

Между национализмом и человечностью

Завязка сюжета – на деле книга о другом, но это понимаешь ближе к финалу – такова: некто Эрвин предает камрадов по борьбе за независимость, и КГБ берет с поличным Карла, который должен передать шведам снимки избиения мирных демонстрантов на тбилисском проспекте Руставели. Карлом занимается капитан Сярг, не подозревающий о том, что его сын Антон – член подполья. (История семьи Сярга, женившегося на русской, по-местному парадоксальна: родной язык Антона – русский, но сам он считает себя эстонцем и ни в грош не ставит отца, ибо «о чем настоящему эстонскому мужику говорить с каким-то обрусевшим ментом?»)

Подпольщики решают внедрить новую схему: через местную девушку Маарью и питерского русского Алекса, сотрудника Ленбумпрома, часто мотающегося в Хельсинки по делам, они передают в Финляндию переснятые дела сотрудников местного КГБ. Фотографирует  дела Лидия Петровна, бывшая учительница русского языка, работающая в Комитете. Она делает это по просьбе Райма, который когда-то был ее учеником, а теперь становится ее любовником. Впрочем, любовью это назвать сложно, речь скорее о страсти. Другое дело – чувство, возникающее между Алексом и Маарьей...

Маленький спойлер: «идеальная фраза» – это, разумеется, признание в любви. Любви, которая оказывается обреченной. И, конечно, можно сказать, что обрекает ее на смерть война в целом, что ответственность за все жертвы той войны несет СССР (который автор описывает не мифологически, а реалистично, так что немало открытий ждет поколение с прочищенными Мартом Лааром и Ко мозгами). Но по сути убийство любви происходит после пары слов, сказанных не по злому умыслу, а вследствие банального бытового шовинизма, в данном случае эстонского. «Убийца» даже не понимает, что ради национализма отринул человечность, – этот выбор задан всей его системой мышления, из которой вырваться непросто; многие так и до сих пор не смогли.

В итоге у морали книги – «дурак тот, кто выбрасывает прекрасное яблоко из своего сада лишь потому, что в нем есть какая-то червоточина» – есть, по меньшей мере, два смысла. Яблоко может быть Эстонией, и тогда это слова о любви к родине. Но яблоко может быть человеком – и тогда это слова о том, что любовь и доверие тут, в Эстонии, национализм убил уже давно, и, в общем-то, «нет повести печальнее на свете».

Покойся с миром, идеальная фраза. Когда-нибудь Эстония тебя воскресит. Когда-нибудь.