Культура. Евгений Судьбин: Я хотел бы встретиться с Рахманиновым

Фото: Сергей Трофимов

Одним из самых ярких открытий VII международного фестиваля Klaver 2010 стало выступление молодого пианиста Евгения Судьбина.

С первых тактов стало ясно, какого уровня музыкант перед нами. Его игра восхищала – красотой и многообразием звуковой палитры, почти зримой образностью, тонкой и изысканной нюансировкой, проникновением в разные стили и атмосферу сочинений – от клавирных сонат Скарлатти до мистической «Черной мессы» (Девятой сонаты) Скрябина. Публика устроила настоящую овацию уже в конце первого отделения – после блестяще сыгранного цикла Равеля «Ночной Гаспар».

От Скарлатти до Скрябина

– Сам концерт я плохо помню, –  говорит Евгений Судьбин, – потому что в тот момент обычно нахожусь в несколько ином измерении. Но реакция публики, судя по аплодисментам, была очень теплой. У меня остались самые позитивные впечатления и от того, как сосредоточенно слушали, какая тишина была в зале. Хотя программа была очень сложная, большая. Я буду ее играть 7 ноября в Амстердаме, в «Концертгебау».

– Очень интересная и разноплановая программа, целый срез фортепианной музыки – барокко, романтизм, импрессионизм, русская музыка XX века, включая «мелодии-дали» Рахманинова, полные гротеска прелюдии Шостаковича и такой разный Скрябин.

– В Скрябине я хотел показать разные стороны: мазурки – это ранний Скрябин, напоминающий нам Шопена, поздний Скрябин с его «Черной мессой» не имеет с ним ничего общего. Мой предпоследний диск тоже представляет разные периоды творчества Скрябина. Этого композитора очень трудно поместить в какие-то рамки, он сам по себе целый мир. Скрябин мне особенно близок. Он так гениально писал для рояля! Я очень люблю его Вторую, Пятую, Девятую сонаты, мне доставляет огромное удовольствие их играть.

– Вы ведь были названы лучшим инструменталистом 2008 года именно за запись сочинений Скрябина?

– Да, эта пластинка была, наверное, самой успешной из всех, какие я записал. Правда, мой первый диск, с сонатами Скарлатти, тоже был хорошо принят, но, я думаю, это потому, что тогда меня никто не знал. Когда я записывал Скрябина, у меня на счету было четыре или пять пластинок, и ко мне были уже иные требования, от меня ждали чего-то нового. Но главное: я сам остался доволен записью Скрябина.

– А Скарлатти? Кто вам привил любовь к его клавирным сочинениям? Наверно, это идет с детства?

– Да, действительно, в детстве я слушал много записей Горовица – у него феноменальный Скарлатти! Есть замечательные записи Плетнева, но он играет его сонаты в ином ключе. В этом особенность Скарлатти: у каждого пианиста он звучит просто как другой композитор, ибо у каждого свой подход, своя точка зрения на то, как их исполнять. Я всегда любил играть Скарлатти в концертах и считал, что не нужно имитировать клавесин, играя его на рояле. Мне хотелось, используя все краски, которыми располагает современный «Стейнвей», записать Скарлатти на пластинку. Поэтому я сел за рояль, сыграл все его 555 сонат и выбрал из них 18. Мой эксперимент, кажется, удался, и после записи я понял, что это мой композитор.

– А вам никогда не хотелось сыграть его сонаты на клавесине?

– Я играл Скарлатти на клавесине – просто из интереса. Но там совсем другая техника, другой размер клавиш, другие краски, другие способы звукоизвлечения. Учиться игре на клавесине – это как учиться игре на флейте. Совсем другой мир.

Когда музыка превращается в сумбур

– Вы разделяете мнение Бузони, который считал рояль лучшим актером между инструментами, ибо на нем можно подражать флейте, фаготу, арфе?

– Да, возможности современного рояля безграничны, и было бы жаль их не использовать.

– Какой инструмент у вас дома?

– «Стейнвей», модель В. Я предпочитаю рояли этой фирмы. Мне предлагали играть на «Фациоли», «Ямахе», но по качеству, краскам, теплоте и яркости звучания они, на мой взгляд, уступают «Стейнвею». Впрочем, это дело вкуса, все очень индивидуально.

– Вы не ограничиваете себя в плане репертуара? Играете все, начиная от композиторов XVIII века вплоть до современной музыки?

– Современную музыку я играю редко и мало: слишком велик выбор, и трудно найти хорошее произведение. Стараюсь расширять репертуар за счет классики и романтики. Сейчас я записываю на пластинки все концерты Бетховена с оркестром Миннесоты и Осмо Вянска – замечательный оркестр и дирижер. Его записи симфоний Бетховена считаются сегодня одними из лучших современных записей Бетховена.

– Как вы относитесь к разделению пианистов на классиков и романтиков и кто вам ближе?

– Очень сложно провести какую-то границу между разными типами музыкантов, тем более трудно охарактеризовать себя: я ведь слышу себя изнутри. Наверно, пока я молодой, мне ближе романтика, мне ее легче играть. Хотя я очень люблю классику – Бетховена, Моцарта и, особенно, Гайдна. Мне интересно исполнять те произведения, в которые я могу привнести свой собственный взгляд, эмоции и чувства, сказать что-то новое.

– Где граница допустимого для исполнителя? Помните, что говорил Равель: «Я не хочу, чтобы меня интерпретировали, достаточно меня исполнять»?

– Мне кажется, если трактовка убедительна, границ не существует. Конечно, нужно уважать автора и соблюдать некий баланс – тут все зависит от вкуса, чувства меры, культуры исполнителя. С одной стороны, понятно, почему Равель так сказал: если не очень удачно интерпретировать его музыку, она может превратиться в полнейший сумбур. А с другой стороны, я не слышал интересного Равеля без того, чтобы музыкант не внес в его произведение собственное видение, трактовку.

– Кого из пианистов прошлого вы любите слушать? Чьи концерты постараетесь не пропустить?

– Я ни за что не пропущу возможность послушать Григория Соколова – к сожалению, его трудно поймать, он не везде играет, но тем ценнее его концерты. Очень люблю Марту Аргерих и Кристиана Цимермана. Да, это пианисты старшего поколения, но и среди молодых много хороших, даже выдающихся пианистов, однако только Соколов способен меня по-настоящему потрясти, после его концерта я выхожу другим человеком. Я люблю слушать записи великих пианистов прошлого – Циффры, Фридмана, Горовица, Софроницкого, Гофмана и, конечно, Рахманинова. Это мои любимые пианисты.

Талант плюс труд плюс удача

– Вашу карьеру уже сейчас можно назвать успешной: вы выступаете в лучших залах Европы и Америки, ваши пластинки получают престижные награды, о вас пишут в серьезных изданиях. Как вы думаете, от чего зависит успех музыканта? Только от таланта и трудолюбия?

– Здесь очень много факторов, которые трудно предугадать. Я никогда не стремился к такому сумасшедшему успеху, как, например, у Ланг Ланга. Я всегда хотел играть 40-50 концертов в год – этого мне вполне достаточно. Конечно, мне приятно, что меня приглашают туда, где мне интересно играть, но я вовсе не гонюсь за успехом. В классической музыке не может быть такого безумного успеха и популярности, как в поп-музыке. Я стараюсь контролировать только то, что от меня зависит: быть как можно лучше подготовленным к концерту, выбирать интересную программу – а об остальных вещах даже не думаю. Я считаю, что имя у музыканта со временем появится.

– И талант в любом случае будет замечен?

– В конечном итоге – да. Я верю в это – иначе было бы очень грустно. Хотя есть музыканты, которые почему-то не всемирно известны, хотя заслуживают этого. Но, возможно, со временем к ним придет известность. Как везде, здесь есть доля удачи.

– Можно сказать, вам повезло: вы ведь родились в музыкальной семье?

– Да, мои мама и папа учились в Петербургской консерватории, там и познакомились. Оба – пианисты. Первые уроки игры на фортепиано я получил от мамы. А в семь лет поступил в школу-десятилетку при консерватории.

– В детстве вас считали вундеркиндом?

– Были какие-то статьи, где это слово употреблялось. Но сам я никогда так не считал. Вундеркинд – это просто красивое, магическое слово (смеется). Если есть какой-то талант, нужно много часов трудиться, чтобы этот талант развить и приумножить и потом применить.

О русской школе и воспитании

– В десять лет вы с родителями уехали в Германию, а потом в Англию, где продолжили учебу. Но в основе у вас – русская фортепианная школа?

– Русская школа у меня точно есть. Моя петербургская учительница Певзнер очень много в меня вложила. Она потом переехала в Берлин, где я продолжил с ней занятия. Кроме того я ведь учился в лондонской Королевской Академии музыки у Кристофера Элтона, ездил на мастер-классы в Италию, на озеро Комо, брал уроки у Дмитрия Башкирова, Александра Саца, Леона Флейшера, Клода Франка, Мюрейя Перайи, Стивена Ковачевича – от них я тоже много получил. Думаю, что у меня не одна школа, но основы, безусловно, были заложены в детстве. Очень многое зависит от воспитания. Когда я приехал на Запад, то был очень удивлен тем, что многие мои сверстники не читают книг, не занимаются музыкой, а в основном только телевизор смотрят. В России всегда было по-другому.

– К сожалению, сейчас многое меняется не в лучшую сторону. Классическая музыка становится все более элитарным искусством, и в концертных залах видишь все меньше молодежи.

– Думаю, что к классической музыке приходишь с возрастом. Публика, посещающая классические концерты, всегда была определенного уровня интеллекта. Эта публика осталась. Плюс подрастает новое поколение. Так что, я думаю, все нормально. В таких странах, как Германия, Италия, на концерты классической музыки приходит очень много молодежи. Я играл в Италии в школах, и меня поразило, как ребята слушали. Все зависит от воспитания: там с детства привыкли ходить на оперу, слушать классику.

– Вас какие жанры привлекают – кроме классических?

– Мне нравится джаз. Сам я его не играю, но иногда хожу послушать в клуб. Любой жанр достоин внимания, если это качественная музыка.

– Чем увлекаетесь, что читаете, смотрите?

– Я с детства привык много читать, особенно книги на русском языке – Булгакова, Чехова. Перечитываю их, наверно, в сотый раз. В последнее время перечитал Достоевского. Очень люблю архитектуру и живопись. Часто хожу в Лондоне в Национальную галерею и в Галерею современного искусства. А еще очень люблю фотографировать (Евгений не расставался с фотоаппаратом во время нашей прогулки по Старому городу, стараясь запечатлеть на память красивейшие уголки Таллинна, который произвел на него не меньшее впечатление, чем Прага. – Т.У.) Правда, времени на какие-то увлечения совсем немного: четыре месяца назад у меня родилась дочь.

– Наверно, у вас интернациональная семья?

– Да, моя жена наполовину англичанка: мама у нее из Англии, а папа – из Тайваня. Мы с ней учились у одного педагога, Криса Элтона, в Королевской Академии музыки. Сейчас она преподает и, конечно, занимается ребенком.

Ностальгия по прошлому

– Евгений, вы привезли с собой пластинки, на которых записаны ваши транскрипции. А сочинять музыку не пробовали?

– В детстве я сочинял, а сейчас не хватает времени. Но я пишу транскрипции, часто исполняю их «на бис». У меня есть транскрипции романсов Рахманинова и Метнера, вальсов Шопена, они записаны на нескольких дисках.

– Знаю, что вы играли и записали на пластинку Четвертый концерт Рахманинова в первой редакции 1926 года, которая крайне редко исполняется.

– Да, эта версия очень сложная, особенно в плане ансамблевой игры с оркестром. Партия фортепиано там на сто с лишним тактов длиннее, чем в окончательной версии. Я играл ее с Шотландским оркестром и записал с одним американским оркестром. Мне кажется, первая редакция интереснее окончательной.

– А сам Рахманинов был недоволен: в письме Метнеру писал, что слишком длинно, и оркестр почти не молчит.

– Он всегда был собой не доволен. Он и свою Вторую сонату переписал, сделал вторую редакцию. А я записал Вторую сонату, взяв за основу оригинальную версию, но использовав и вторую. Мне кажется, зря Рахманинов переписывал. Но все гениальные композиторы постоянно испытывали недовольство собой и творческую неудовлетворенность. Хотя, например, Метнер ни одной ноты не переписал. Да и невозможно поменять у него даже одну ноту – сразу будет слышно.

– Представьте, что у вас появилась возможность, скажем, с помощью машины времени пренестись в прошлое. С кем из великих пианистов вы бы хотели встретиться?

– Сто процентов – с Рахманиновым. Он самая великая фигура в истории пианизма, такая огромная энигма… Конечно, было бы интересно пообщаться со всеми моими любимыми пианистами прошлого. Все они были очень интересными и неповторимыми личностями. Таких сейчас нет и, думаю, никогда больше не будет.

Справка «ДД»:

Евгений Судьбин родился в 1980 году в Ленинграде (Санкт -Петербурге). В 1987 году поступил в специальную музыкальную школу при Ленинградской консерватории.

В 1990 году вместе с родителями уехал в Берлин, где продолжил учебу в Высшей школе музыки имени Хайнца Эйслера и затем – в лондонской Королевской Академии музыки.

Лауреат нескольких международных конкурсов, обладатель премий Vendom Prize (2000), MIDEM Classical Awards (2008). С 1997 года живет с семьей в Лондоне. Хобби: фотография.