/nginx/o/2015/11/27/4742943t1ha409.jpg)
Автор знаменитых моноспектаклей «Как я съел собаку», «Дредноуты» и других приезжает в Таллинн, чтобы 19 декабря сыграть моноспектакль «Прощание с бумагой».
«Обычно моноспектакли – это история артиста, у которого нет больших ролей, которого, может быть, тянет читать стихи – и он в отсутствие серьезного бюджета делает моноспектакль, – говорит Евгений в интервью «ДД». – У меня было практически так же. Я работал в студийном театре в Кемерово, делал там спектакли как режиссер и как актер, но на сцену выходил мало. Потом я остался один, и если бы у меня была возможность пригласить актера или актеров, если бы у меня был театр, я бы в одиночку на сцену не вышел...»
Придумать спектакль за пять дней
– Ваша история необычна еще и тем, что вы являетесь автором своих моноспектаклей...
– Как было верно сказано в одной научной работе, Владимир Высоцкий написал не тысячу песен, а тысячу маленьких спектаклей. Это очень точно: у Высоцкого всегда есть персонаж, который не совпадает с автором, и актерски исполненная история. Со мной примерно то же самое. Так что можно сказать, что я написал шесть песен, которые длятся по два часа.
– Психологически трудно было выйти на сцену в одиночку?
– Нет, внутренне это было абсолютно естественно. Я же неслучайно вышел на сцену. Артист обычно понимает, что участвует в общем деле, выучил чужие слова и исполняет чужое задание. Я в этом смысле не артист. Для меня все то, что я делал в спектакле «Как я съел собаку», было естественно и, мало того, жизненно необходимо. Внутреннее замешательство было только одно: мне поначалу было очень неудобно брать со зрителей деньги... (Смеется.) Я не понимал, за что, собственно, люди платят. Чтобы на меня посмотреть и меня послушать? Но это странно.
Вначале я не ощущал себя вправе пригласить большое количество людей, чтобы играть для них этот спектакль. Маленький зальчик на 50-60 мест – это еще куда ни шло, но когда начались первые спектакли на 700, 800, 1000 человек, ощущения были самые странные. А так – я не испытывал ни страха, ни сомнений. Я был совершенно уверен в том, что я это делать хочу – и даже должен. И что моноспектакль может существовать только в этом виде, и в никаком другом.
– Как вы репетируете – перед кем-то или наедине с собой, перед зеркалом, может быть?
– Нет-нет, я вообще не репетирую. Такие спектакли невозможно репетировать. Нельзя. Иначе получится шизофрения, раздвоение личности. Доверить кому-то смотреть на тебя со стороны тоже нельзя. Я спектакль не репетирую – я его делаю. Сначала пишу большой текст, долго его редактирую и в процессе запоминаю – не текст, нет, а композицию и смысл. Я говорю не текстами, я говорю смыслами, которые жестко мизансценированы и композиционированы. Когда есть монолог на два часа без четкой линейной истории, композиция должна быть очень жесткой. По сути, она и есть сюжет. Работа над ней идет очень долго. Если большой роман я пишу за семь-восемь месяцев, то над спектаклем работаю два-три года. Не постоянно и беспрерывно, конечно, а все свободное время.
Потом изготавливаются декорации – для больших спектаклей их делала художница Лариса Ломакина. Я говорил ей, что мне нужно, и она помещала меня в некое пространство. Мне нужно увидеть это пространство до того, как я придумаю сам спектакль. И только потом я придумываю остальное, как будет звучать текст, как мне перемещаться по сцене, как сидеть. Я получаю декорации за пять дней до премьеры и живу в них, продумываю свет и музыку. Премьера становится и первой репетицией.
А посторонние люди, которые могут сказать, красиво что-то или нет, мне не нужны – я это и сам понимаю. Когда мне нужно что-то проверить, мне делают макет декораций и человечка – и я его перемещаю по «сцене», смотрю, как спектакль будет выглядеть со стороны. Правда, бывает так, что я сомневаюсь: а вдруг что-то в моем спектакле будет непонятно и неинтересно? Вдруг это сугубо мое, очень личное переживание? Тогда я в какой-нибудь компании рассказываю этот кусок – и смотрю, как люди реагируют. Если они не понимают, я стараюсь подобрать другие слова, чтобы рассказать о том же самом. Если и после этого люди не понимают, я думаю, вставлять в спектакль данный фрагмент или нет. Чаще я такие куски убираю.
О вреде чтения всякой фигни
– Спектакль «Прощание с бумагой», который вы покажете в Таллинне, посвящен расставанию с эпохой бумаги...
– Нет, эпоха меня интересует в меньшей степени. Мне важно, с какими аспектами жизни расстается человечество, расставаясь с бумагой. Для меня это весьма болезненный процесс. Каких-то двадцать лет назад мы читали только с бумаги. Человек куда меньше читал и писал – и при этом гораздо лучше умел и читать, и писать! А сейчас человек в течение дня пишет много sms, электронной почты и всякой фигни – и пишет куда больше. Литература и, назовем его так, осознанное письмо вступили в конкуренцию с чтением всякой фигни. Поэтому человек сегодня читает меньше литературы. И читает ее быстрее, то есть некачественнее. С такими навыками он пытается читать большую литературу, у него не получается, и он от этого отказывается. У наших детей уже нет индивидуального почерка. Это все равно как люди без отпечатков пальцев, без неповторимой сетчатки глаза. Это не прощание с эпохой, а прощание с образом жизни...
– А свои тексты вы пишете на бумаге?
– Конечно! Я вообще не пользуюсь компьютером.
– Но у вас ведь есть блог.
– Записи в блоге я либо диктую, либо записываю на бумаге и потом диктую с написанного. У меня даже нет адреса электронной почты – я от нее отказался. И компьютера нет. Я ортодоксально отношусь к этим вещам. Пять лет назад я отказался от Интернета – и с тех пор меня не интересует, кто и что пишет про меня в Сети. Моим сайтом занимаются другие люди, я им поставляю тексты. Если кто-то пишет мне важное письмо, его распечатывают – и я читаю его с бумаги.
– Не секрет, что вы стали объектом пародий – в КВНе, «Большой разнице» и так далее, о вас сочиняют анекдоты, писатель Владимир Сорокин упомянул вас в своем «Сахарном Кремле». Что вы, актер, который сам иногда смешит публику, испытываете, когда смеются над вами?
– Я нормально отношусь к таким вещам. Когда пародия точная, мне весело. Когда неточная – невесело. Когда пародия злая, как у Сорокина, она не имеет ко мне никакого отношения: она не похожа – и мне не смешно. На моих спектаклях зрители все время смеются. Я постоянно хочу сделать грустный спектакль, но и на «Дредноутах», спектакле, который описывает гибель моряков, людям смешно. При этом я не юморной человек, и природа юмора на моих спектаклях – неюмористического свойства. Люди смеются от радости узнавания: они понимают, что вот это точно сказано, что они думали примерно так же или, может быть, забыли о чем-то, а им напомнили, – и от радости смеются. Такой смех куда более весом и ценен, чем юмористический смех. И с пародиями то же самое. Все анекдоты про меня – смешные, пародии в КВНе – более-менее смешные, а другие пародии на телевидении – нет, потому что они не похожи.
– В вашем блоге 1 ноября появилась запись о том, что вы выходите на сцену во Владивостоке – и понимаете, что часть спектакля «Шепот сердца» о боязни полетов на самолете нужно читать совершенно по-другому. Спектакли часто приходится корректировать на ходу?
– Да, это бывает связано с трагическими событиями. Люди покупали билеты в одном мире, а спектакль им приходится смотреть в другом. После катастрофы самолета в Египте играть большой кусок спектакля, где смешно описывается боязнь полетов... Там сердце говорит человеку: «Ты боишься летать на самолете – и, тем не менее, когда летишь с семьей, всех подгоняешь, чтобы и детей, и жену туда же, чтобы, если что, всей семьей...» Это смешная фраза – но не назавтра после трагедии, которая никого не оставила равнодушным. И не в русском обществе. Наверное, в Англии или во Франции, где иронии больше, чем у нас, эту фразу можно было бы сказать – но не у нас. Я знаю своего зрителя, я сыграл полторы тысячи спектаклей... В итоге я переделал эту часть. Сохранил тему, но изменил интонацию, усилил страх. И люди, конечно, это почувствовали.
– Легендарному спектаклю «Как я съел собаку», за который вы получили «Золотую маску», уже шестнадцать лет – и, как я понимаю, публика не устает его смотреть и слушать, кто-то знает его наизусть. Чем, по-вашему, «Собака» так цепляет зрителя?
– Зрители не могут знать его наизусть – сейчас играется уже четвертая редакция, а наизусть они знают видео, которое было снято десять лет назад. Спектакль все время меняется. На него и тогда ходили, и сейчас ходят люди 25-35 лет, и постановка меняется вместе с ними. Они – ровесники человека, о котором «Как я съел собаку» задумывался. Это спектакль про детство, про взросление – и про то, как человек впервые встречается с государством. Любое государство – Америка, Россия, Эстония, Швейцария – не интересуется индивидуальными чертами человека. В спектакле описан экстремальный момент: человек попадает в армию, на службу, и государству интересно только, какой у него размер обуви и одежды, чтобы выдать форму. Такие вещи универсальны, их понимают все.
Герой, который хочет жить
– Не могу не спросить, потому что это многих задело. В свое время вы ополчились на «Квартет И» – сравнили их с электронными часами без души, а себя – с часами механическими. Прошло сколько-то лет, с расстояния что-то, может быть, виднее. В чем была суть этого конфликта?
– Конфликта не было. Было единственное высказывание: я намеренно и с позиции мэтра сказал, что ребята занимаются вторичным делом. Претензии у меня были скорее к зрителям, которые нас с «Квартетом И» сравнивают и находят похожесть. Я буквально говорил следующее: если вам нравится «Квартет И» и нравлюсь я, я не хочу, чтобы вы продолжали меня читать, ходить ко мне на спектакли и так далее. Наша похожесть – кажущаяся, разница на деле глобальна. «Квартет И» – это никакой не квартет, это монолог, расписанный на четырех человек. Цельный монолог они написать не способны, для этого надо заниматься не коллективным творчеством, а индивидуальным. Их лирические герои, начиная со спектакля «Разговоры мужчин среднего возраста...», – люди, уставшие от жизни. Они прекрасно все понимают, они разобрались в жизни, устали от женщин, от денег, от того, что все вокруг дураки. Устали от того, что они такие классные, здоровские, умные. Они пресыщены, ничто им не нравится, они бегут от этой жизни...
Мой же герой постоянно демонстрирует, что не понимает, что такое жизнь. Он не знает, как жить дальше, не понимает ничего в деньгах, в женщинах, он очень неустроенный в этом смысле человек. Но он очень любит жизнь – и он жить хочет! И никуда не бежит. Разница – диаметральная: герой «Квартета И» – жлоб, а мой герой – совсем другой. И сравнение для меня было неприятно и оскорбительно.
Повторю, это все я написал тогда. Сейчас я ничего такого не написал бы, мне все это безразлично. Ребята на меня обиделись, а я как относился, так и отношусь к ним вполне ровно. Даже существуем мы по-разному: «Квартет И» – модный коллектив, у них спектакли в Москве, дорогие билеты, большие гонорары, я в Москве играю мало, езжу по городам и весям. Будучи человеком провинциальным, я хочу играть для провинциальной публики в основном. Только вернулся из Магадана, до этого был в Комсомольске-на-Амуре, Хабаровске, Владивостоке. Никакой «Квартет И» до Магадана никогда не доедет – а я доезжаю. Мне так хочется. В этом разница позиций. И публика у нас сейчас разная. Тогда я отреагировал на глупости людей, которые нас сравнивали, повелся на эмоции. Сегодня я жалею о том, что написал тот текст.
Я же одиночка. Одинокий волк. Меня обидеть, вывести из равновесия можно, но трудно. Сейчас, наверное, и невозможно. А ребята из «Квартета И» и их поклонники обиделись, не пожимали руку, говорили гадости. Бог им судья. Я не обижаюсь. Обращался я не к ним, а к зрителям.
– «Мои спектакли нужно воспринимать так, а не эдак» – насколько это правомерная позиция для автора?
– Это неправомерная позиция, но... Мы все живые люди и иногда совершаем ошибки. Андрей Тарковский был уверен, что делает народное искусство, и раздражался, когда сталкивался с непониманием или заумью по поводу своих фильмов. Вот и я отреагировал на слова зрителей. Я ведь знаю, что в моих спектаклях есть все, чтобы их можно было понять. Когда ко мне после представления подходят и говорят: «Спасибо, есть над чем подумать...» – это самая расхожая и глупая фраза, которую можно себе представить. Над чем тут думать? Тут чувствовать нужно! Спектакль уже продуман. Искусство – оно не про «думать», а про «чувствовать». Искусство – не ребус. Это как с музыкой: либо ты ее слышишь, либо не слышишь.
– В свое время вы пытались эмигрировать, но быстро вернулись. Каково ваше отношение к понятию «родина»? Можете ли вы уехать, если в России произойдет что-то совсем плохое?
– Если бы, не дай бог, мне поставили условия, что либо я навсегда уезжаю из России и могу перемещаться по всему бескрайнему миру, который люблю, либо остаюсь в России, но не смогу никогда выехать за границу, – для меня вопрос не стоял бы ни секунды. Разумеется, оставаться! Ничто меня так не интересует, как родина. Ни одну область мира я так не люблю – и ни одни люди мне не интересны так, как соотечественники. Я люблю заграницу, мне нравятся зарубежные фестивали, я хочу быть понятым иностранцами – но как самобытный русский писатель.
Справка «ДД»:
Евгений Валерьевич Гришковец родился 17 февраля 1967 года в Кемерово. Учился на филфаке Кемеровского государственного университета. В 1990 году организовал в Кемерово независимый театр «Ложа».
В 1999 году сыграл в Москве свой первый моноспектакль «Как я съел собаку», за который был удостоен премии «Золотая маска» в номинациях «Новация» и «Приз критиков». Также создал и исполняет спектакли «ОдноврЕмЕнно», «Дредноуты», «+1», «Прощание с бумагой», «Шепот сердца».
Автор книг «Рубашка», «Реки», «Зима», «Следы на мне», «Асфальт» и ряда других. Записал в соавторстве несколько музыкальных альбомов. Сыграл несколько ролей в кино, в том числе в телесериале «Азазель» и фильме «Не хлебом единым».