«Последняя жертва»: низости романтического жиголо

Семейный обед у Прибыткова (Леонид Шевцов) с китайскими палочками: нечто среднее между ритуалом и утонченным издевательством. Фото: Елена Вильт / архив Русского театрa

Премьера в Русском театре: режиссер Влад Троицкий поставил пьесу Островского, обладающую двойственной природой.

В советское время пьесы Островского ставили как «дела давно минувших дней». В 1990-е – как зеркало происходящего здесь и сейчас: у негоциантов Островского отменный аппетит и крепкие зубы; время овец, безопасно и стабильно блаженствовавших в стаде, миновало – и волки вышли на добычу, с боем вырывая у жизни жирный кус мяса.

Кружева и тенёта

У «Последней жертвы», поставленной Троицким, двойственная природа: персонажи одновременно и похожи на нынешних нуворишей, нуворишек и нуворюг, а также на рыб-прилипал, увивающихся возле крупных акул, и чем-то от них отличаются: хотя бы некоторые из персонажей не до конца утратили порядочность. Двойственна и эстетика постановки: режиссер ведет диалог с эпохами и традициями ставить Островского.

Спектакль напоминает о временах, когда публика приходила в театр не только за зрелищем, но и за тем, чтобы обстоятельно продефилировать по фойе в двух (а то и трех) антрактах; сегодня спектакли обычно идут в двух актах или вовсе без антракта. Троицкий пятиактную драму делит на три части: сначала первый и второй акты, потом третий, а в последней части – четвертый и пятый. Но если первые два слиты воедино, то четвертый и пятый резко отличаются друг от друга, между ними можно бы сделать еще один антракт, но тогда спектакль очень уж затянется.

И все-таки постановка делится на четыре части. Эстетика и стиль чередуются в шахматном порядке. Первая и третья части – один стиль, одна атмосфера, вторая и четвертая – иная.

Начало спектакля – это, условно говоря, Малый театр, издавна прозванный Домом Островского. Долгая и неспешная экспозиция, в которой из диалога преданной своей госпоже ключницы Михеевны (Татьяна Маневская) и разбитной сплетницы Глафиры Фирсовны (Елена Тарасенко) публика узнает о том, что происходит между молодой прекрасной вдовой Юлией Павловной Тугиной (Наталья Мурина) и неотразимым красавцем Вадимом Григорьевичем Дульчиным (Игорь Рогачёв).

Вообще-то в постановках классики экспозиция не убирается, только чтобы не разрушать структуру пьесы. В первой сцене «Чайки» Маша и Медведенко рассказывают друг другу то, что им и без того известно (и 99 процентам публики тоже). С «Последней жертвой» не так. Более или менее грамотные люди знакомы с чаще всего идущими (и включавшимися в школьную программу) пьесами Островского: им известно, что Катерина утопится, Ларису застрелят и... На этом список обрывается. Реакция публики, неожиданные смешки и перешептывания свидетельствовали, что многие понятия не имели, кто, кому и зачем будет приносить жертву. Конечно, это успех! Заставить публику искренне и непосредственно сопереживать, как сказали бы персонажи Островского, дорогого стоит.

Однако успех не только в этом. Постановка Троицкого при всех своих «но» привлекает элегантностью формы (правда, это обнаруживается только после первого антракта) и яркой актерской игрой. От главных героев до эпизодических лиц, которые помимо прочего составляют еще маленький бродячий оркестрик: контрабас, гитара, мандолина и ксилофон (Александр Жиленко, Даниил Зандберг, Иван Алексеев и Дмитрий Кордас).

В первом и в четвертом (по Островскому) актах оркестрик находится на балконе; музыкальные фразы подложены под выдержанные в духе традиционного театрального реализма диалоги. То тихое, под сурдинку, «плим-плим» ксилофона иронично комментирует отношения Юлии и Дульчина, то гудение басовой струны контрабаса вносит ощущение тревоги.

«Последняя жертва» – авторский спектакль. Влад Троицкий здесь и режиссер, и художник, и соавтор музыкального оформления; сценография и музыка, а также стилизованные костюмы Елены Петровой, скорее винтажные, чем отсылающие к определенному времени, подчинены единой идее.

Двойственность происходящего, жизнь с внешней стороны и с изнанки, подчеркнута сценографией. Мир Юлии – сплошь нежные кружева, а где не кружева, там схваченные морозным узором стекла. Действие происходит летом, но это неважно – во втором акте декорация обернется другой стороной, и окажется, что то, что мы принимали за узоры мороза, на деле – застывшая, спутанная, отвердевшая паутина. Дульчин плетет кружева вокруг Юлии. Фрол Федулыч Прибытков (Леонид Шевцов) в ухищрениях не нуждается. Он давно сплел вокруг себя прочную сеть, в которую попадется каждый, кто рискнет подойти слишком близко к этому уже очень немолодому, но крепкому и властному хозяину жизни.

Почти во всех пьесах позднего Островского драматург подводил героиню к черте, перед которой надо решать: как продаться молодой, красивой, но пережившей крах всех надежд женщине: оптом и задорого – или в розницу и задешево? В эпоху победоносного наступления товарно-денежных отношений женщина – ходкий товар. Мужчина при определенных обстоятельствах – тоже! О чем и «Последняя жертва».

Герои своего времени

Игорь Рогачёв играет Дульчина виртуозно. В первой сцене с Юлией его Дульчин кажется героине благородным, смелым, искренним; актер как по лезвию ножа проходит по той тонкой грани, на которой героиня все принимает за чистую монету, а из зала видно изощренное мастерство мужчины-альфонса, мужчины-жиголо: фальшивить, успешно скрывая фальшь.

Если Юлия ради него идет на последнюю жертву, то Дульчину ничего не стоит, словно в порыве раскаяния, сказать: « Вот тебе честное, благородное слово, что это последняя низость в моей жизни. И я сдержу свое слово. Пора быть честным человеком!» – что не помешает ему совершить еще одну низость, и еще одну… Потому что каждая его низость не последняя, а всего лишь крайняя.

Дульчин может оказаться на краю пропасти, ногтями уцепится за землю и не сорвется. Может попробовать застрелиться – револьвер окажется не заряжен. Живучий тип! И... при всем своем цинизме и пустоте – обаятельный. Неслучайно на его облик романтического героя, Чайльд-Гарольда, которого случайностью занесло в век раннего капитализма, клюют и нежная идеалистка Юлия, и агрессивная Ирэн, мечтающая об африканской страсти. Алина Кармазина рисует Ирэн гламурной идиоткой, но при всей своей агрессивной глупости хваткой девицей, которая своего не упустит и вмиг перейдет от возвышенных чувств к такой житейской прозе, что хоть топор вешай.

Дульчин в этой постановке – центральный герой, непотопляемый лузер, каждое свое поражение умеющий обернуть успехом. Герой нашего времени? Если хотите – да!

Другой герой нашего времени (с известной оговоркой) – Прибытков, столь же блистательно сыгранный Леонидом Шевцовым. Островский прекрасно знал хозяев жизни, но время от времени рисовал их не такими, как они есть, а такими, какими он хотел их видеть. Шевцов нимало не скрывает того, что Прибытков – образ противоречивый. Он суров, но красота Юлии способна растопить лед его души (самую малость, только верхний слой льда, но и это немало). Когда Юлия, пытаясь убедить его одолжить 6000 рублей, необходимые погрязшему в долгах Дульчину, прибегает к приемам обольщения, свойственным скорее куртизанке, чем порядочной женщине, Прибыткову становится неловко за нее – и он уступает, хотя давать в долг человеку легкомысленному не в его правилах. Зато в кругу своих Прибытков холоден и тираничен, он знает цену всем этим многочисленным родственникам-нахлебникам. Семейный обед у Прибыткова выглядит то ли ритуалом, то ли утонченным издевательством – всем выданы китайские палочки, и, не успев окунуть их в миски, домочадцы по знаку хозяина строем выходят из-за стола.

Уже не Малый театр

Ритуальным обедом заканчивается первый акт постановки – и он обещает стилистический слом: нельзя же, в самом деле, сегодня откровенно имитировать Малый театр. Подражание старой-престарой традиции утомляет. Первый акт явно принесен в жертву и выглядит растянутым; некоторые (к счастью, немногие) зрители, заскучав, ушли в антракте.

Изнанка традиции – яркая театральность, откровенная условность происходящего, ритм, метафоры. Во втором (третьем у Островского) акте все скрытое, вся нечисть, которой переполнены и эпоха Островского, и наше время, вылезла наружу. Сценография резко меняется: решетки сада, за которыми человек чувствует себя словно в клетке, обрыв, над которым шествует с кружевным зонтиком Ирэн. Меняет свое назначение огромная маска, которая в доме Прибыткова висела на стене (приобретенное хозяином «произведение искусства»); теперь она покрыта пятнами, словно изъедена проказой.

В последней картине маска вновь изменится: глазницы загорятся зловещим красным цветом – и от маски вверх, созданные лучами прожекторов, протянутся красные же «рога». Бесовщина заявит о себе в полный голос. Хотя и в сценах в саду ей вольготно. Салай Салтаныч (Юрий Жилин) – то ли ростовщик, то ли мафиози, а точнее, то и другое вместе. Прихлебатель Дульчина Дергачев (Дмитрий Косяков) – бомж, знававший лучшие времена. Потрясающе сыгранный респектабельный проходимец Лавр Мироныч (Александр Кучмезов), племянник Прибыткова, с таким восторгом заказывает ужин, что его монолог звучит поэтическим гимном чревоугодию. Второй акт весел, стремителен и... страшноват. Потусторонняя сила, управляющая героями, совершенно распоясалась. Они уже не властны над собой. Особенно Дульчин.

Сцена, в которой он проигрывает в карты последние деньги, придумана восхитительно. Оркестрик – это уже шулера, вовлекающие героя в игру. Вместо стола с зеленым сукном – барабан. У всех в руках палочки; Дульчину протягивают палочки, отличающихся от других. (У шулеров крапленые карты, у Дульчина обычные?) Игроки колотят по барабану, выбивая им одним понятный ритм. Дульчину никак не вклиниться между ними, в редких случаях, когда ему дозволено ударить по барабану, он делает это невпопад. Минута – и он проигрался в пух и прах.

В заключительном акте мистика вступает в свои права в момент, когда за черным зеркальным стеклом возникает Юлия, о смерти которой извещен Дульчин. Прибытков появляется вслед за ней – словно из подземного царства. Юлия принесла последнюю жертву уже не неверному любовнику, а себе. Подбитая дорогим мехом бархатная шуба и алая диадема, украшенная условными бриллиантами, – ее цена.

«Последняя жертва» – драма. Жестокая, но веселая. Хотя и не всегда.

А о Дульчине не беспокойтесь. Такой не пропадет!