«Аргонавт»: жизни в сослагательном наклонении

Андрей Иванов написал книгу, в которой есть Эстония, Джойс, Набоков, поиски истины и просветление. Фото: Обложка книги

Новый роман Андрея Иванова, выходящий в таллиннском издательстве «Авенариус», открывается мистификацией и завершается откровением.

Как театр начинается с вешалки, к спектаклю никакого отношения не имеющей, так и «Аргонавт» начинается с розыгрыша, отсеивающего «не своего» читателя уже на входе. Капкан здесь имеет форму аннотации: «Роман “Аргонавт” – это вереница видений человека, который находится под воздействием мистического вина аяхуаска». Читатель, привыкший не только сверяться с рекламой, но и верить ей, дальше не пойдет. Аяхуаска-шмаяхуаска. Нам и без чужих галлюцинаций тошно, так что иди-ка ты, автор, подальше, в леса Амазонки или где там балуются этой твоей экзотической наркотой.

Прощай, легковерный читатель! Остальные приглашаются на борт «Арго» в поход за золотым руном. Мы пересечем житейские моря, уйдем за внутренний горизонт и увидим то, что увидим, – может, все то же самое, но зато по-новому.

Люди, лица, личины

«Аргонавт» рассказывает вовсе не про галлюциногенный трип. На первом уровне это вполне бытописательский роман о людях, живущих в Таллинне в наше время. Роман полифонический, и в первой трети придется разбираться в многоголосице персонажей, но это, право, не столь уж сложная задача.

Все главные герои многогранны и ярки, но самый-самый из них – это, пожалуй, Павел Боголепов, учитель английского в частной школе языков «Верба». Павел пытается сохранить рассудок, будучи терзаем буквально всем на свете: он катастрофически беден, считает свою жизнь «образцово потерянной», панически боится России и не мыслит себя вне Эстонии, затяжно судится с бывшей женой и надеется (тщетно) вернуть сына, ждет смерти отца и ненавидит мать. Ключевая эмоция Боголепова – презрение, в том числе к «колорадосам и ватникам», но и к себе самому тоже.

И, будто всего этого мало, 45-летний Боголепов прочно и безнадежно влюблен в Аэлиту, девушку 17 лет, дочь коллеги по «Вербе» Зои. Он следит за Аэлитой-Элей-Элли в Фейсбуке, заведя семь липовых аккаунтов, виртуально дружит с ней под разными масками и – страдает. Единственная возможность приглушить муки – уход в воображаемую реальность, но и это, понятно, не панацея.

Отсюда повествование развертывается во всех направлениях: к спивающемуся поэту и писателю Семенову, мужу Зои и отцу Аэлиты; к Лене, еще одной коллеге Зои; к мужу Лены, некоему А., который уехал в Швецию – и с которым переписывается его друг Боголепов. Это лишь первый ряд, за ним возникает множество подысторий и субисторий, часто с общими персонажами наподобие депрессующего переводчика Яана: тот «еще до бронзовой ночи написал незамысловатую статейку о современном эстонском обществе (речь шла о провинциальном национализме), под которой на сайте газеты наутро с удивлением обнаружил более трехсот разъяренных комментаторов, обсасывавших его родословную, его самого и даже собаку, которая якобы гадит на газонах, а этот сноб-русофил ленится наклониться и дерьмо за ней убрать...» Типично, не правда ли?

Таких историй второго плана в книге великое множество. Некоторые навевают литературные параллели, скажем, история Зои, влюбленного в нее директора «Вербы» и его супруги напоминает любовный треугольник, с рассказа о котором начинается «Дар» Набокова. Некоторые как бы скопированы с реальности. Вот узнаваемый пассаж: «Кто-то [его] сфотографировал. Как вице-мэра, который передавал альтернативную историю человечества агентам парагвайской разведки. Он подал в суд на КаПо. Ох-хо-хо! КаПо подал в суд на министра. Ха-ха!» «Поэтишка Корчагин», о котором с презрением думает Боголепов, похож на поэта и букиниста Дениса Полякова (Поля), ныне отбывающего срок в России. И так далее: узнаваемых и полуузнаваемых личностей в «Аргонавте» предостаточно.

Шахматная партия А.

Поневоле ловишь себя на мысли: может, для этого и понадобилась аяхуаска в аннотации? Может, это такой способ, сочинив «роман с ключом» и замаскировав реальных людей под персонажей, обезопасить себя дисклеймером, мол, любое сходство случайно, ни одно животное не пострадало, и вообще это описание наркотрипа? Нет, это было бы слишком плоско и пошло. Скорее, Андрей Иванов предлагает читателю еще одно измерение литературной игры: не жизнь выдать за роман, а роман выдать за жизнь, выдаваемую за роман. Не исключено, что все главные герои – это сам Андрей, его альтернативные жизни в сослагательном наклонении. Один герой – так уж точно.

По крайней мере, инициал А. можно истолковать именно так. Можно и по-другому: А. – это и Аргонавт, и Автор. Одно не противоречит другому: любая книга – обширная галлюцинация ее автора, который отправляется в плавание по своему сознанию. Желательный итог такого странствия описал тот же Набоков:

Но однажды, пласты разуменья дробя,

Углубляясь в свое ключевое,

Я увидел, как в зеркале, мир и себя –

И другое, другое, другое.

Эти строки здесь как нельзя к месту и потому, что на литературоцентричном уровне «Аргонавт» сталкивает лбами как раз Набокова и Джойса, двух титанов XX века.

От Набокова здесь в числе прочего реминисценции к «Дару», параллели между страстью Боголепова к Аэлите и страстью Гумберта к Лолите, отсылающие к «Аде» рассуждения о природе памяти: «Памяти нет... Человек просто усилием воли восстанавливает в сознании сумму восприятия, которая состоялась в тот или иной момент. Само восприятие... по сути своей травма, диффузия души, деформация, шрам или выпуклость; вот из таких шрамов и рубцов образуется своеобразная карта прошлых столкновений с реальностью... То, что мы ошибочно принимаем за память, как некое хранилище, в которое, как в мешок, можно запустить руку, порыться и что-то извлечь, не существует».

От Джойса, конечно, название («Улисс» – «Аргонавт»), потоки сознания и джойсовские эпифании, моменты откровения-просветления, когда только и можно увидеть «как в зеркале, мир и себя». Иванов играет сам с собой в литературные шахматы: белые за Джойса, черные за Набокова, гроссмейстеры подмигивают друг другу – и ведут партию не ради победы, но ради искусства. Ведь если жизнь, как доказывает автор, есть страдание, хаос и всегдашний триумф энтропии, то, действительно, «ничего, кроме искусства, противопоставить этому нельзя».

Впрочем, литературные аллюзии в «Аргонавте» важны постольку-поскольку. Может быть, финал рифмуется со словами «Как лист увядший падает на душу», первой строкой сонета из «Трудно быть богом» братьев Стругацких, а может, нет. Неважно. Лист падает вечно, золотое руно никто не похищал. Выход из лабиринта страданий есть и будет всегда: «Это не галлюцинация. Это наш мир! Мир духов. Которых ты носишь в себе, как в темнице. Выпусти их на волю! Дай им взметнуться фейерверком!.. Отпусти себя...»