Виталий Манский: Куда бы ты ни шел, ты в пространстве боли

Copy
Обращаем ваше внимание, что статье более пяти лет и она находится в нашем архиве. Мы не несем ответственности за содержание архивов, таким образом, может оказаться необходимым ознакомиться и с более новыми источниками.
Виталий Манский стал лучшим режиссером «Темных ночей», хотя его фильм просили не показывать вовсе.
Виталий Манский стал лучшим режиссером «Темных ночей», хотя его фильм просили не показывать вовсе. Фото: Сандер Ильвест

На таллиннском фестивале «Темные ночи» специальный приз жюри получила документальная лента «В лучах Солнца» Виталия Манского, а сам он был признан лучшим режиссером.

История фильма по-своему удивительна. Все началось с того, что власти КНДР, самой закрытой страны в мире, пригласили документалиста Манского снять фильм о том, как хорошо в стране северокорейской жить. Виталий Всеволодович, автор «Трубы» и других лент, критически осмысливающих реальность, согласился, полагая, что снимет нечто свое. Но далеко не все пошло по плану, и в итоге получилось кино о том, как власти тоталитарного государства выстраивают иллюзорную реальность всеобщего счастья.

При этом Манский использовал материал, отснятый тайком. Результат – фильм о фильме: приставленные к съемочной группе товарищи Ким, Чи и Пак рассаживают «актеров» (это настоящая семья – папа, мама и маленькая дочь, – только на деле они живут в другой квартире, отец – журналист, а не начальник цеха, и так далее), расставляют лакомства на столе, оценивают дубли... «В лучах Солнца» – фильм мощный и подавляющий. Его герои подчиняются диктату «товарищей» и с готовностью врут. Северокорейский мир соткан из бесконечных Ким Ир Сена, Ким Чен Ира, Ким Чен Ына – и вранья, вранья, вранья.

Неудивительно, что северокорейская сторона сочла себя обманутой и требует прекратить показ «В лучах Солнца». Власти России от фильма дистанцировались, бывший министр культуры РФ Михаил Швыдкой даже звонил главе «Темных ночей» Тийне Локк с просьбой его не показывать. Один из аргументов – то, что из-за Манского герои фильма могут пострадать, а то и расстаться с жизнью.

Слово «мотор!» кричим не мы

– Как получилось, что власти КНДР выбрали вас в качестве режиссера? Больше ошибиться они, кажется, не могли...

– Думаю, здесь сыграла роль закрытость Северной Кореи. Там нет доступа в Интернет, они не могут зайти на мою страничку в Фейсбуке, почитать какие-то мои высказывания, посмотреть мои фильмы – скажем, ленту «Родина или смерть», снятую на Кубе. Я понимал их обстоятельства, поэтому предлагал северокорейским товарищам для просмотра картины более сдержанные, скажем, научно-популярный фильм о музеях Кремля...

– Вы боялись их спугнуть?

– Да. Но, понимаете, у меня ведь не было цели снять фильм, который обличает или разоблачает. Я не хотел снимать публицистику. При этом я надеюсь, что «В лучах Солнца» сильнее буквальных, прямых обвинений...

– Я правильно понимаю: вы снимали не только то, что должны были, но и то, что могли?

– Когда мы приехали на съемки, вокруг нас поселилась группа сопровождения. У нас отобрали паспорта, без них мы не могли выйти из гостиницы. Напротив нашей комнаты установили монтажную, мы должны были сдавать туда отснятые материалы, после чего нам выдавали то, что можно показывать.

Однако оторванность от современных технологий сыграла с северокорейцами злую шутку – они до конца не понимали технологические моменты. Скажем, не знали, что в камере есть две карты памяти и по пути со съемок в гостиницу можно перегнать материал с карты на карту. Но при этом мы не могли расчехлить камеру без прямого указания сопровождающих. Хотя мы снимали картину полностью за свой счет и к тому же платили серьезные деньги за так называемую помощь, сопровождающие считали себя вправе указывать нам, как мы должны работать, что мы должны делать. Вплоть до того, какой должна быть наша личная жизнь в Северной Корее.

Сначала я наивно полагал, что смогу снять картину о реальной жизни КНДР, а в конечном счете снял картину о создании образа нереальной жизни. Те кадры, которые были мне нужны для создания не контраста даже, а диапазона ощущений, снимались без санкции северокорейской стороны. Все, что в идеологему не вписывается, – это кадры, снятые в дырочку в шторе гостиничного номера. Гостиница стоит на главной улице города напротив Национального театра, в самом фешенебельном месте, но даже там в щелочку можно увидеть другую, неофициальную Северную Корею: люди у автобусной остановки, дети у мусорного бака, репетиции праздников, то, что видно в окнах квартир...

– Как вы сняли выступление маршала-маразматика перед школьниками – скрытой камерой?

– Практически. Мы пускались на профессиональные хитрости. Иногда включали камеру и уходили, делая вид, что мы решаем другие вопросы, а камера стояла и писала материал – без оператора. Всякий раз мы заранее продумывали эти моменты и обсуждали их – в той степени, в какой можно их вслух обсуждать в северокорейском гостиничном номере. Мы даже разработали специальный язык, заменяя одни термины другими, скажем, «стирка белья» или «стирка носков» обозначали дублирование материалов... Сейчас очень странно об этом даже вспоминать: с тобой ли это было?

– На какой процент фильм в итоге ваш?

– На все сто десять процентов в том смысле, что северокорейские постановщики не догадывались о том, что именно мы делаем. Режиссер – это не тот человек, который кричит «мотор!», а тот, кто понимает, что собой представляет картина, в чем ее философия, эмоциональное наполнение, ее мессидж. Как мы видим, в нашем фильме «мотор!» кричим не мы.

Люди, не знающие, что они люди

– Местные гэбэшники, которые режиссировали сцены, – хорошие режиссеры?

– Они вообще не режиссеры. Режиссура – сложная... даже не профессия, нет. Создание аудиовизуального образа из материала реальной жизни. В КНДР искусство представляют утилитарно. Собственно, никаких целей, кроме утилитарных, оно там не несет. Поэтому оно, как дистиллированная вода: неприятно на вкус. Они вычленяют из искусства всякую жизнь.

Я это говорю со знанием дела – я видел северокорейские документальные фильмы. Чтобы понять КНДР, лучше всего посмотреть без монтажа дневной эфир северокорейского телевидения. Я видел ролики северокорейского ТВ до того, как туда поехал, и как кинематографист думал, что это какие-то казусные моменты, не более. Можно взять любое телевидение и сделать из него парадоксальную нарезку... Но нет, сила и ужас телевидения КНДР в том, что оно в своем немонтированном объеме еще более кошмарно. Между передачами, восхваляющими лидеров, стоят рекламные блоки, восхваляющие лидеров, а в них вставлены микроклипы, восхваляющие лидеров. Вместо тестовой таблицы – постраничное чтение про чучхе. Даже в передаче типа «Спокойной ночи, малыши» сказочник – в национальном костюме, значок с Ким Ир Сеном на груди, – рассказывает сказки о чудесах, сотворяемых лидерами. Это... ужасно.

– Если бы вы смонтировали фильм по требованиям КНДР, не был бы результат еще сильнее?

– Именно такой фильм я хотел снять. К сожалению, северокорейская сторона не дала нам реализовать этот план. По плану нашу героиню, маленькую девочку, должны были выбрать для участия в массовом празднике-параде «Ариран», где она стала бы одним из тысяч маленьких пикселей в большой картине счастья, конструируемой постановщиками. То, из чего в итоге был сделан фильм, – это две экспедиции, в ходе которых мы снимали девочку до и во время вступления в пионеры. Это достаточно формальные части. Главное должно было начаться потом: идут группы по десять человек, по пятьдесят, по сто, по пятьсот... Мы хотели показать, как индивид становится частью системы. В этом варианте мы не стали бы делать картину такой, какой она получилась. Увы, нам отказали в третьей, основной поездке по весьма экзотической причине: якобы Северную Корею закрыли на карантин из-за вируса Эбола. Видимо, боялись, что мы их заразим.

– КНДР напомнила вам Советский Союз?

– В каких-то внешних проявлениях – да, но отличия тут глубинные и, я бы сказал, принципиальные. Мое советское прошлое – это СССР в фазе распада: общество, серьезно критикующее положение вещей, живущее двойными стандартами, двойной экономикой, с культом благополучия и бытового комфорта, с черными рынками, политическими анекдотами, радио «Свобода» и путевками в Болгарию. Если говорить даже о 1930-х или 1950-х годах, опять же, тогда жили люди, которые помнили Россию до 1917 года. В 1930-е были Булгаков и Мейерхольд, Эйзенштейн и Вертов, Петров-Водкин, Малевич, русский авангард, троцкистские группировки и так далее.

Ничего подобного в Северной Корее нет. У меня не было возможности общаться с корейцами, но даже на эмоциональном уровне я не видел там людей, воспринимающих жизнь, которую они вынуждены вести, как нечто противоестественное. В свое время я общался с дрессировщиком львов, и он мне объяснил: главный принцип дрессуры – животное с первого дня жизни не знает, что оно сильнее человека. Его так содержат, что оно не может поднять на человека лапу и зарычать. И потом оно вырастает во взрослую особь, которая просто не является львом. Я не хочу сравнивать человека с животным, но принцип тот же: люди в КНДР не знают, что они люди, что они могут быть свободными. Они об этом не задумывались в нескольких поколениях. Это, конечно, совершенно фантастический социальный эксперимент, особенно когда ты видишь разделенную нацию – Северную Корею и Южную.

Фаза врожденного ужаса

– Герои фильма постоянно и сознательно врут. Значит, у них есть реальная жизнь, просто она глубоко запрятана...

– Увы, система столь герметична, что в нее невозможно проникнуть. Мы провели с людьми, которых снимали, какое-то время, и они ни разу не задали ни одного вопроса. Стена!

Приведу пример и другого свойства. Мы, как я уже сказал, иногда хитрили. Я хотел, чтобы оператор снял подъезд дома, а нам запретили выходить из квартиры. Я как-то уговорил сопровождающих зайти в комнату – сказал им, что якобы они попадают в кадр, а нам нужно снимать девочку. Когда они зашли в комнату, я жестом показал оператору, что можно снимать подъезд. Другой оператор снимал девочку, сидевшую за столом. Девочка, зная, что она обязана подчиняться нашим указаниям, тем не менее, встала, пошла в комнату к сопровождающим и сказал им что-то на ухо. Они тут же выбежали и вернули нашего оператора. В какой степени восьмилетний ребенок должен понимать происходящее вокруг него, если он совершает такие вот поступки?

– Первое, что приходит в голову, – страх, но я не увидел в фильме особенного страха...

– Это самое страшное: фазу страха прошли, наверное, еще родители этих людей, а сами они родились в следующей фазе, когда бояться нечего, потому что нет информации о внешнем мире. Страх – это нечто временное, а тут нечто постоянное, какой-то врожденный ужас.

– Вы думали о том, что подставляете своим фильмом ваших героев?

– Да, это вопрос, имеющий право на существование. Но если ты не в состоянии для себя его решить, ты не должен снимать документальное кино вообще и в Северной Корее в частности. Сказать, что я не понимаю, что эти люди могут пострадать, – значит сказать неправду. Но это та ситуация, когда либо ты снимаешь, либо нет. Либо принимаешь на себя ответственность за то, на что ты повлиять не можешь, либо нет. У нас с этими людьми не было даже договоренности о том, что они согласны участвовать в фильме. Там согласия не спрашивают. Это тоже удивительно: приходит человек, которого никто не знает, отдает приказы – и все подчиняются...

– Боюсь, товарищей Кима, Чи и Пака уже расстреляли.

– Я ничего про это не знаю. Если это так, значит, это моя вина – и мне с этим жить.

– Что вас шокировало больше всего?

– Шок, страх, боль – это все не то. Боль – это когда тебя ударило током, например. В Северной Корее ты погружаешься в тотальную боль и не понимаешь, с какой стороны тебе больно. Куда бы ты ни шел, ты в пространстве боли. Правда, я видел людей, которые в этом пространстве ощущают прилив сил. Писатель Проханов, например. Он искренне восхищается праздниками, на которые его водили, и всем остальным.

– В фильме «В лучах Солнца» есть некий мессидж для России?

– Всем очевидна попытка повернуть Россию в эту сторону, и для меня это само по себе катастрофа, хотя я уверен, что Россия никогда не сможет стать Северной Кореей. Говорить о предостережении я бы в контексте фильма не стал. Скорее это предложение задуматься о ценности собственной жизни, о каких-то базовых ее составляющих, предложение более трепетно отнестись к понятию свободы.

– Каким будет ваш следующий фильм?

– Я заканчиваю картину «Родные», она снималась в течение года после аннексии Крыма во Львове, Киеве, Одессе, Севастополе и Донецке. Это совместная продукция с Эстонией, эстонское ТВ купило права еще в процессе производства. Фильм будет готов к марту 2016 года.

Комментарии
Copy

Ключевые слова

Наверх