/nginx/o/2016/01/29/4930921t1h826e.jpg)
Местный театр в течение трех дней представлял зрителям страшный, смешной и совершенно сумасшедший спектакль «Человек-подушка»: пьеса Мартина Макдонаха, постановка Ивана Стрелкина, понимание господина зрителя.
«Местный» – не опечатка: я всего лишь следую программке «Человека-подушки», которая (программа, а не подушка) намеренно абстрагируется от любых конкретно-культурных и географических ассоциаций. Программка выполнена в виде «местной газеты» «Либертад» (исп. «свобода»; данный печатный орган упоминается в спектакле), и Русский театр повсюду здесь назван Местным. Почему? Например, потому что неважно, какой именно театр ставит эту пьесу. Или потому что так интереснее.
То же самое можно сказать о пьесе. Мартин Макдонах, конечно, ирландец, и Ирландия в «Человеке-подушке» упоминается аж два раза, однако имена действующих лиц, числом четыре, подчеркнуто разнообразны: Катурян, Михал, Ариэль и Тупольски. Эти имена с самого начала выводят персонажей и пространство действия за пределы какой-либо системы координат, бэкграунда, который позволил бы нам задать происходящему на сцене тональность, окрасить его, происходящее, в удобные национальные и эмоциональные цвета. Макдонах, конечно, не новатор – он следует Сэмюэлу Беккету, тоже ирландцу, наименовавшему героев «В ожидании Годо» Эстрагоном, Владимиром, Поццо и Лаки. Такая вот добрая ирландская традиция.
Режиссер, художник, музыкальный оформитель и исполнитель главной роли Иван Стрелкин – вроде бы не ирландец. Впрочем, как пишет выдуманный критик Оксюморон Ортег в газете «Либертад»: «Кто из нас с уверенностью может сказать, что он сам не ирландец?!» Эта относительность могла бы показаться забавной игрой ума, если бы из нее не следовала более кошмарная мысль: кто из нас может сказать, что он – не герой «Человека-подушки»? Один из. Или все они разом.
Сказки для Дракончика и Медвежонка
«Человек-подушка» (2003) – одна из самых страшных пьес современности, а Мартин Макдонах (род. 1970) – один из самых непростых, в том числе для постановки, драматургов. Говорят, в России его хорошо ставит только Сергей Федотов в пермском театре «У моста». «Человек-подушка» требует, кроме прочего, исключительных актеров. В самой первой постановке пьесы – в 2003 году на сцене лондонского Королевского национального театра – Катуряна играл Дэвид Теннант, актер широчайшего спектра («Казанова», «Доктор Кто», «Бродчерч», «Джессика Джонс»), а роль Тупольски исполнял не менее талантливый Джим Бродбент. В общем, эта пьеса требует одоления некой планки, и не всякий театр, не всякий режиссер способны прыгнуть столь высоко.
Местный, извините, Русский театр и Иван Стрелкин это сделать смогли. При этом «Человек-подушка» поставлен от и до по авторскому тексту – и ничего удивительного нет в том, что спектакль разросся до четырех с лишним часов, так что решено было разбить его на три части. Решение не самое рациональное: спектакль стремителен и держит вас в напряжении ровно настолько, чтобы вы легко выдержали четыре часа с двумя антрактами, а вот отважится ли кто-то ходить в театр три вечера подряд – при нашем (вполне ирландском) климате, – вопрос. Премьера, тем не менее, идет три дня подряд: 28, 29, 30 января. Кажется, потом «Человека-подушку» будут показывать одним блоком, и это – лучший вариант: когда сайт театра сообщает, что «каждую из частей можно смотреть самостоятельно», он все-таки лукавит.
Завязка «Человека-подушки» вполне себе детективна: молодого человека по имени Катурян приводят в полицию два детектива – «добрый следователь» Тупольски (Сергей Черкасов) и «злой следователь» Ариэль (Александр Окунев). В постановке Стрелкина начало даже абсурднее, чем в пьесе: в зал входят следователи, переодетые в костюмы Дракончика и Медвежонка, говорят что-то веселенькое про елочку и подарочки, и впечатление такое, что мы попали на детский утренник. Но что-то зловещее витает над этой сценой, и пугают прозекторские резиновые перчатки на следовательских руках, и в коробке из-под печенья погромыхивает что-то странное.
Выясняется, что задержанный Катурян сидит тут же: руки скованы, а на голове черный пакет. Начинается что-то вроде допроса, допрашиваемый не понимает, в чем его обвиняют, а следаки, сбросив костюмы зверушек, размахивают то пыточными приборами, то пистолетами, то стопкой замусоленных листов, на которых что-то написано от руки, и требуют от Катуряна информации о его «сказочках». Ариэль свиреп, Тупольски вроде добр, но явно с целью сбить Катуряна с толку; время от времени он смеется и кричит: «Я вас запу-у-утал!..»
Забавные люди и их дети
Это лишь один из множества диссонансов, заставляющих нас внимательно следить за тем, что тут вообще деется. Или вот:
Тупольски. Ваша фамилия – Катурян?
Катурян. Да.
Тупольски. Но тут написано, что Катурян – это ваше имя.
Катурян. Мое имя – Катурян.
Тупольски. Ваше имя Катурян?
Катурян. Да.
Тупольски. И фамилия Катурян?
Катурян. Да.
Тупольски. Вас зовут Катурян Катурян?
Катурян. Мои родители были... забавными.
Тупольски. Да... А второе имя?
Катурян. Тоже на «Ка».
Тупольски. Вас зовут... Катурян Катурян Катурян?
Катурян. Мои родители были забавные люди, я же говорю.
Тупольски. Да уж. Особенно если понимать под словом «забавные» «редкостные идиоты».
Катурян. Не стану спорить с вами.
Что это – абсурдизм или прорыв в нашу реальность кошмара, который для Катуряна К. Катуряна как раз реальность? А страшные сказки, которые пишет этот К.К.К.? Скажем, «Маленькие яблочные человечки». Жила-была маленькая девочка, над которой всячески издевался ее отец, и однажды она вырезала из яблок маленьких человечков и сказала отцу ни в коем случае их не есть, а тот, конечно, принялся пожирать человечков, а внутри каждого человечка было лезвие, и отец умер в страшных муках с лезвиями в горле, а ночью к девочке пришли другие яблочные человечки и сказали: «Ты убила наших младших братьев!» – и спустились в ее горло, и она захлебнулась собственной кровью...
У Катуряна все сказки – садистские, с извращенными убийствами, чаще всего – маленьких детей. Есть лишь одна сказка, в которой ничего такого не происходит – про маленького зеленого поросенка. Она сыграет в повествовании свою роль.
В течение первого действия еще не понимаешь, что «Человек-подушка» – обманка: кажется, что абсурда тут выше крыши, но на деле его нет вовсе; всё, что говорят друг другу (и сообщают нам) герои, всё, что они делают, лишь отражает их обстоятельства, прошлое, настоящее и будущее. Каждая реплика, каждое слово жестко замотивированы. Какая реальность может стоять за всем этим ужасом? О, про это нам все расскажут. И мы обнаружим, что в этой реальности – при всем ее ужасе – есть много, слишком много любви.
Загадка, пазл, лабиринт
Сказки интересуют следователей не зря: не так давно в городе произошли убийства детей, и умерщвляли их ровно теми способами, которые описаны в сказках Катуряна. Сам он клянется, что не убивал. Вряд ли я выдам что-то, сказав то, о чем можно догадаться почти сразу: к убийствам причастен старший брат Катуряна, учащийся в спецшколе и несколько недоразвитый. Живут братья одни, без родителей. Все это – тоже части мозаики, которая начнет складываться в конце первого действия («Начало»), когда Катурян расскажет нам сказку «Писатель и брат писателя» – и пояснит, какое отношение оно имеет к его действительности.
Второе действие («Исповедь убийцы») целиком посвящено взаимоотношениям Катуряна и его брата Михала (Иван Алексеев) и открывает зрителям глаза чуть шире, чем им-нам хотелось бы. В третьем («Страшный суд») Катурян остается один на один со следователями – и мы узнаём о героях еще кое-что, хотя, кажется, куда уж больше. Постепенно страх перед неизвестностью сменится отвращением, жалостью, а потом, может быть, и любовью.
Сценография тоже льет воду на мельницу зрительского понимания, благо, малая сцена позволяет играть с декорациями и зрительскими стульями почти как угодно. В первом действии зрителей рассаживают по всему залу; Катурян то и дело меняет локации, следователи следуют за ним, орут то на него, то на нас, иногда просят кого-нибудь отсесть, чтобы разобраться с подозреваемым, и всячески вовлекают нас в жуткое свое расследование. Во втором действии зрители сидят классически, перед сценой, и наблюдают за братьями. В третьем – они расположены вокруг сцены, почти как римляне вокруг арены с гладиаторами, и сбежать Катуряну некуда.
Мессиджи спектакля усиливают сопровождающие действие видеоролики, музыка, декорации. Иван Стрелкин не раз доказывал, что пространством малой сцены владеет мастерски, но с «Человеком-подушкой» вышел на новый уровень. Это абсолютно цельный спектакль, в котором играет поистине всё: свет, цвет, звук, форма, движение (разве что запахов нет). Цельный, как детективная загадка, которую надо разгадать, – и всякая мелочь оказывается ее частью; цельный, как пазл, но пазл динамический, меняющийся во времени (перестановки декораций в каждом новом действии); цельный, как лабиринт, стены которого движутся и словно бы подсказывают вам, куда идти. Вещи отражают людей, люди отражают друг друга. Ариэль и Тупольски превращаются в двойников Катуряна и Михала, и спектакль, как змей Уроборос, замыкается сам на себе.
И немного о зеленом поросенке
Разумеется, главное сокровище «Человека-подушки» – это актеры. Тут попадание просто идеальное. Между Иваном Стрелкиным и Катуряном в течение спектакля не видно ни единого зазора, он играет как дышит. Под стать и остальные: Иван Алексеев, балансирующий между убийственно опасным идиотизмом и почти собачьей зависимостью от брата; Сергей Черкасов в роли доброго следователя и профессионала, который не столь уж добр и профессионален, зато с самомнением у него все в порядке (см. великолепный монолог о глухом китайском мальчике в третьем действии); Александр Окунев в роли следователя злого, жестокого, практически садиста – однако именно он в конце концов поймет и простит Катуряна.
От личных трагедий легко перейти к метафорам, и тут Макдонах предоставляет зрителю безграничное поле для размышления. Как далеко может зайти государство, чтобы выведать правду у потенциального преступника? Как далеко может зайти человек, который решает не верить никому и ничему? Нужно ли художнику сталкиваться с жестокостью мира, чтобы его искусство стало более зрелым? Несет ли он ответственность за тех, кто принимает его творения буквально? Стоит ли отказываться от счастья, если оно несет с собой страдания? Можно ли оправдать того, кто творит зло, тем, что некогда зло сотворили с ним самим? Как прекратить бесконечное самовоспроизводство безумия, передаваемого из поколения в поколение? Почему Бог допускает смерть детей? Может ли искусство быть дороже жизни? В чем смысл такой жизни?
На все эти вопросы (кроме одного) нет ответов ни в пьесе, ни в спектакле. Однако «Человек-подушка» приближает нас к этим ответам, пусть и на самую малость. Что до вопроса о смысле жизни, ответ прост: конечно же, смысл – в сказке о маленьком зеленом поросенке.