«Вечный университет»: заглянуть в вечность

Фото: Обложка книги

В издательстве «КПД» вышел роман писателя и литературоведа Рейна Вейдеманна «Вечный университет» (в оригинале – «Tund enne igavikku», «Час до вечности»).

Книга эта во многом автобиографическая: ее протагонист, литературовед Андреас Вийк, местами очень похож на Рейна Вейдеманна, он в те же годы (1969–1974) учится в Тартуском университете и точно так же в 1974–1977 годах редактирует университетскую газету. Местами, впрочем, Вийка и Вейдеманна путать явно не следует. Точно так же другой герой, тоже, пожалуй, главный, пусть он и мертв на протяжении всего повествования, тартуский профессор Карл Мориц – преображенный писатель и литературовед Вальмар Адамс (при рождении получивший имя Владимир Карл Мориц Адамс). На деле тот и другой – скорее архетипы Ученика и Учителя, поколения приходящего и уходящего.

Женщины, возрасты, эпохи

Основное действие книги происходит весной 1994 года. Ровесник XX века Карл Мориц, Grand Old Man тартуского литературоведения и Карл Великий эстонской литературы, умирает, и его хоронят коллеги по университету, в их числе – ученик Морица профессор Вийк. В первой части гроб с Морицем стоит в актовом зале, во второй его везут на кладбище (и дорога превращается в Via Dolorosa, путь скорби Христа), в третьей – хоронят. Параллельно мы читаем дневник Вийка, в котором описаны события 1969–1979 годов, и осмысливаем вместе с Андреасом его жизнь, в которой было все: и студенческие волнения, и вступление в партию (конечно, для того, чтобы бороться с ней изнутри), и ученая карьера, и бурные романы, и, само собой, интеллектуальные кумиры – от Зигмунда Фрейда, Карла Густава Юнга и Уку Мазинга до Людвига Фейербаха, Александра Герцена и Норберта Винера. Однако главным кумиром неизменно оставался Карл Мориц.

Полуавтобиографическая проза всегда неловка в том смысле, что автор слишком много сообщает о личной жизни героя, которого, по идее, следует с автором отождествлять. Мы узнаём, что Андреас долго хранил девственность, ибо страдал фимозом; что он, когда был студентом, спал с преподавательницей немецкого, а в бытность профессором – со студенткой; узнаём про выкидыш и измены его жены Ливии, которая в итоге ушла к другому... Все это работает прежде всего на сюжет: три женщины Андреаса – преподаватель, а затем коллега Марика, ровесница Ливия, студентка Агнес – это три акта его жизни (и романа): юность (конец 1960-х) с ее идеализмом и оптимизмом, молодость (эпоха застоя), закончившаяся разочарованием и шоком, зрелость (начало 1990-х), когда прежние идеалы похоронены, а появятся ли новые – неизвестно.

Вийк проходит жизненный цикл, неразрывно связанный с университетом, храмом науки, который, как кажется, позволяет причастным войти в вечность – или даже этой вечностью является. На похоронах Морица герой приходит к дилемме: остаться в университете, пойти на новый виток ради вечности где-то там, впереди, – или уйти из университета и начать, по сути, новую жизнь. Как говорит ему (по другому поводу) ректор Кург: «Ваш выбор – принять вечность, в которой ничего не меняется, или бренность, полную изменений и вызовов».

Обдумывая свою жизнь и жизнь Морица, Вийк понимает, что мстившая ему «вечность» – это всего лишь смерть (как нельзя кстати персонажи романа поют строчку из «Гаудеамуса»: «Habebit nos humus» – «Примет нас земля»), в то время как настоящая вечность есть нечто совсем иное. В финале окошко в университетскую «вечность» не показывает ничего, кроме темноты. Мораль грустна: университет, может, и вечен, но истина, она же смысл жизни, скрыта где-то еще.

Сквозь мутное стекло перевода

К сожалению, говорить об адекватном переложении романа на русский язык невозможно. Ошибки бывают у всякого, но тут их количество зашкаливает, причем ошибается переводчик Марина Тервонен и по мелочам, и по-крупному. Так, ключевое понятие – оконце, через которое в средневековых церквях люди, не имевшие права зайти внутрь, наблюдали за богослужением – превратилось в «хагиоскоп», хотя по-русски это агиоскоп.

Есть и другие перлы. «Пол, тезка МакКартни» (эстонского студента зовут, конечно, Пауль, хотя пишется его имя так же, как имя «битла»). «Для русских экзальтированность речи так же характерна, как умлауды и аблауды в немецком языке» (речь про умлауты и аблауты). «Даже в Таллинне якобы была организована демонстрация, на которой студенты из ПЕДа и ТПИ...» (никогда не было в Таллинне вуза с аббревиатурой ПЕД, надо «Пед»). «Классическая революционная ситуация, как дефинировал ее Ленин: верхние слои больше не могут, а нижние не хотят» (по-русски это всегда были верхи и низы).

С именами исторических лиц и литературных персонажей вообще швах: «для духовного вождя эстонцев Якоба Хурда» (Якоба Хурта), «с Ионом в брюхе кита» (Ионой), «герою повести Мати Унтя» (Мати Унта), «от школы Милетоса до Пифагора и Элея» (от Милетской школы до Пифагора и Элейской школы), «о Томасе Аквинте» (Фоме Аквинском, он же Фома Аквинат), «о Хоббесе» (Гоббсе), «начиная с Кьёркегора» (он был Кьеркегор, без «ё», хотя и Сёрен), «до Джаспера» (судя по всему, речь о философе Карле Ясперсе). Не щадит переводчик и «тартуский пантеон»: «Баэр» (Карл Эрнст фон Бэр), «Моргенстерн» (Карл Симон Моргенштерн). «Все эти Бовари, Анны Каренины, Джейн Остины...» – автор «Гордости и предубеждения» была все-таки женщиной, и ее английская фамилия по-русски не склоняется.

Множество опечаток/ошибок в английских, немецких, французских, латинских словах, щедро рассыпанных по книге, смущает еще и потому, что герои – филологи и литературоведы, и текст бросает тень прежде всего ни них. Но и в таком виде роман Вейдеманна производит мощное впечатление. Это и документ эпохи, и памятник ей, и – одновременно – агиоскоп, позволяющий все-таки заглянуть в истинную вечность.