Алексей Варламов: между Божьим промыслом и мысленным волком

Из всех русских писателей XX века Алексей Варламов более других ценит Андрея Платонова. Фото: Альберт Труувярт

Автор романа «Мысленный волк» и и.о. ректора Литературного института побывал в Таллинне и рассказал о своем понимании истории, в том числе – истории России.

Алексей Варламов известен в литературном мире в двух ипостасях: с одной стороны, он прозаик, с другой – автор нескольких биографий, в основном писательских, опубликованных в серии «Жизнь замечательных людей» («ЖЗЛ»). Алексея Николаевича интересует, как соотносятся Божий промысел, предопределение и судьба, где проходит граница свободы человека, что мы можем противопоставить силе истории. И что нужно делать, чтобы тебя не поймал «мысленный волк».

Как далеко заведет нас речь?

– В интервью вы иногда говорите, что пока не написали свои «Сто лет одиночества». Почему именно эту книгу?

– Я прочел этот роман в сравнительном юном возрасте, причем на испанском языке, который учил в школе. Роман Маркеса для меня – недосягаемый образец, шедевр совершенства: как очень частная, локальная, экзотичная, очень, казалось бы, далекая от интересов большинства читателей история рода в колумбийской деревне начала XX века стала фактом мировой культуры?.. Меня всегда интересовали фамильные саги, в которых реальность смешивается с мифом, явь со сном.

– Маркес – магический реалист, а вас определяют как просто реалиста...

– Я не люблю и не понимаю «измы». Где граница между реализмом, модернизмом, постмодернизмом? Я-то сам никогда не настаивал на том, что я реалист, если кто-то так думает – пускай, это их точка зрения. Я пишу так, как пишется. Люди вряд ли задаются целью писать так или иначе... Про себя всегда говорить трудно, но, как мне кажется, у меня есть вещи, которые выламываются за рамки буквально понимаемого реализма. Я не знаю, что я буду писать еще, и зароков по этому поводу не даю. Нельзя ведь говорить, что писатель пишет что-то. Нет, вещь пишется у писателя, а как она пишется... «Поэта – далеко заводит речь», говорила Цветаева, и к прозаикам это тоже относится, как далеко заведет нас речь, мы знать не можем. В общем, я не считаю реализм своим кредо.

– Ваш последний на сегодня роман называется «Мысленный волк»...

– В нем, кстати, довольно много мистики.

– Это, по вашим словам, личная попытка высказаться о Серебряном веке. Что это за «мысленный волк»?

– Название восходит к православной молитве Иоанна Златоуста, которая читается перед Святым Причащением, в ней есть такие слова: «Да не мнозе удаляйся общения Твоего, от мысленного волка звероуловлен буду». На современном языке: если я немного удалюсь от Тебя, меня может схватить мысленный волк. Меня этот образ увлек, и я пришел к тому, что это и правда очень опасное и реальное событие в духовной жизни многих людей. И бывают моменты, когда мысленный волк «звероулавливает» не просто одного человека, а целый народ. Как мне представляется, это и случилось с Россией накануне революции. Сначала революция произошла в умах, сердцах, душах, разрушив их, подготовив их к катастрофе, а дальше воплотилась наяву. Об этом и мой роман.

– Видите ли вы в истории что-то большее, чем, говоря словами Льва Толстого, взаимодействие миллионов воль?

– На мой взгляд, в истории, конечно, присутствует Божий промысел. Есть люди, которые действуют в согласии с ним, а есть те, что ему противятся, противостоят, бунтуют против него – иногда осознанно, а иногда подсознательно. Взаимодействие воли человека и воли неба, мне кажется, и порождает многие конфликты и катастрофы. Неслучайно ведь были и попытки религиозного толкования революции. Для кого-то это наступление тысячелетнего царства Христова, о котором говорится в Апокалипсисе, и этой теме посвящены и «Двенадцать» Блока, и «Чевенгур» Платонова. Другие считали, что революция есть наказание, Божья кара за грехи народа, отступившего от веры. Мой роман – попытка высказаться на эту тему столетие спустя.

– Вы сами на чьей стороне?

– Эти две позиции не исчерпывают весь спектр – и не взаимоисключают, а, скорее, дополняют друг друга. На мой взгляд, было грандиозное обольщение – и грандиозная психологическая усталость от монархии.

– Обольщение – это большевизм?

– Большевизм – одно из его проявлений, не самое первое и не самое важное. Обольщение, как мне видится, было свое у крестьянства, у интеллигенции, у аристократии. Самые разные силы России так или иначе впали в какую-то прелесть, и, скажем, декадентство, культура Серебряного века, тоже готовило Россию к катастрофе, неслучайно Пришвин позднее сравнивал эту культуру с болотными цветами – красивыми, но завлекающими в трясину. Надо было обезволить людей, обессилить их, обескровить, обесплотить, обездушить, чтобы они приняли прямое пришествие дьявола в образе большевиков, которые стали разрушать храмы, устроили массовый террор... Как христианская страна могла такое принять? Мне кажется, это одно из воздействий «мысленного волка».

Не судья, не защитник – свидетель

– Не слишком ли странно, что силы зла набросились концентрированно именно на Россию?

– С моей точки зрения, ничего странного тут нет. Как русский человек, как человек русской культуры я считаю, что Россия – одна из важнейших духовных точек на земле, и то, что происходит в России, имеет отношение ко всему миру. Я понимаю, что любая страна может про себя сказать то же самое... Но я живу с таким ощущением, мне оно нужно, мне оно присуще. Я думаю, русская революция стала важнейшим событием XX века.

– Не Вторая мировая, не Первая?..

– Очевидно, что все это были звенья одной цепи. Где-то в конце XIX века мир начал потихоньку сходить с ума, дальше все это убыстрялось – и вылилось в Первую мировую войну и прочее.

– Когда на героев ваших книг, а то и на целый народ прет «мысленный волк», можно ли успешно сопротивляться? Опыт России тут скорее негативный...

– Я бы не спешил так его оценивать, если бы он был негативный, от России ничего не осталось бы, потому говорить, что мы потерпели поражение, стали жертвой «мысленного волка», неверно. Россия выстояла в этих испытаниях и дала миру не только репрессии и террор, но и много замечательного. Здесь не нужно упрощать или впадать в ту или иную крайность. Я никогда не брал на себя роль судьи ни в чьей судьбе, в судьбе моих героев в том числе. Если мы пишем о каких-то писателях, значит, они оставили такой след, что нам они интересны, – и они уже выиграли. Мне проще брать конкретную историческую фигуру и отвечать на конкретный вопрос. У меня нет общих рецептов, когда я берусь за новую книгу, я делаю это всякий раз по-новому.

– Серебряный век – это не только «мысленный волк», это и искусство, и тут есть двойственность. Взять, например, Алексея Толстого, автором биографии которого вы являетесь: «красный граф» с одной стороны, прекрасный писатель – с другой. Может ли искусство искупить неблаговидные поступки людей?

– Отчасти я понимаю такую постановку вопроса, но с ней не согласен. Когда Анна Ахматова сказала про разговор Бориса Пастернака со Сталиным, что «Боря вел себя на твердую четверку», она, наверное, имела право давать Пастернаку оценки. Но я никогда не возьму на себя смелость говорить о благовидности поступков моих героев. Я как автор не могу быть на стороне обвинения, я не могу быть даже судьей, – только адвокатом. Хотя и это слишком смело – я не уверен, что они нуждаются в защите... Скорее я должен быть свидетелем. Моя задача – собрать больше свидетельств и объективно их выстроить, ничего не утаивая и не лжесвидетельствуя.

– И выводов не делать?

– Не делать. Выводы пусть делает читатель. Хитрость, если уж на то пошло, в том, чтобы читатель сделал вывод, который сложился в моей голове. Вообще, когда я пишу роман, я не думаю о читателе, а когда пишу биографию для «ЖЗЛ», воображаю себе читателя. Скажем, кто читатель моей биографии Алексея Толстого? Это человек интеллигентный, либерально настроенный, и он точно знает, что Толстой был подлец – потому что служил Сталину, большевикам. Такой вот нечистоплотный человек. Да, наверное, талантливый писатель, но подлец. Искупают ли его произведения его моральное уродство? Примерно с таким чувством мой читатель откроет книгу, и моя задача – показать ему, что все было намного сложнее, и даже переход Толстого на сторону большевиков объясняется не тем, что он был трус и приспособленец. У него была своя аргументация, своя мотивация, с которой можно и не соглашаться, но наша задача в другом: понять этого человека. Больше я ничего не хочу, только понимания. Алексей Толстой вернулся в красную Россию не потому, что ему плохо жилось в эмиграции. Просто он не мог жить без России – и еще он видел, что в России крепнет новое государство, да, красное, но оно его гипнотизировало, очаровывало, он хотел этой силе служить – и верил в мощь России. Она была для него всем.

Талантливый Григорий Ефимович

– Среди героев ваших биографий выделяется Распутин – он не писатель и фигура противоречивая уже сто с лишним лет, а в последние годы еще и заполитизированная: одни считают, что он погубил Россию, другие – что он спас бы Россию, если бы не его убийцы, и вообще был святой. Кто Распутин для вас?

– Для меня Распутин прежде всего – невероятно одаренный, талантливый человек. Очень красноречивый, умный, много повидавший. Он ведь и правда ходил по России много лет, общался с людьми. Он обладал талантом увлекать собой самых разных людей, от крестьянина до царя. Он был носитель многих русских смыслов, идей, сомнений, борений. Он был невероятно интересный собеседник... Но жизнь поставила его в ситуацию, когда к нему было приковано слишком много внимания. Нельзя было спрятаться: начало XX века – эпоха СМИ, которые остро реагировали на эту фигуру. Они его не полюбили, а он не полюбил их. И СМИ стали создавать отрицательный его образ.

В силу гиперактивности Распутин настроил против себя огромное число людей – монархистов, либералов, правительство, церковь, семью Романовых, за исключением царя, царицы и детей. В результате государь и государыня, в том числе благодаря Распутину, оказались в изоляции, хотя, я уверен, меньше всего он хотел быть орудием, которым будет взломана русская государственность. Распутин – фигура трагическая...

– Все это с вашей точки зрения – происки «мысленного волка» или Божий промысел?

– Предреволюционная трагедия заключалась еще и в том, что люди перестали друг друга слышать, друг друга понимать. Каждый пел свою песню и был уверен в своей правоте. Россия стала разваливаться. Все подозревали в Распутине дурное – это было логичнее, чем подозревать хорошее, – и никто не хотел его понять... Я не уверен, что эту схему – либо Божий промысел, либо «мысленный волк» – можно просто так взять и наложить на русскую историю.

– Агнцы налево, козлищи направо?

– Да, так – не получится. Был яркий, пестрый человек со своими слабостями. Умный русский гуляка, преданный царю и его семье. Есть знаменитая фраза царя: «Кругом измена, трусость и обман», – он ее написал в дневнике в день отречения, – так вот, Распутин не был ни трусом, ни изменщиком, ни обманщиком. Да, он выпивал, ходил по ресторанам...

– По бабам?

– С бабами сложнее: есть масса слухов, но ни одного доказательства.

Дико культурный писатель

– Вы написали биографии очень разных писателей. С кем вам было особенно трудно?

– С Платоновым. Это, на мой взгляд, главный русский писатель XX века, самый сложный, глубокий – и незаметный. Тот же Алексей Толстой – центр литературной жизни, все про него говорят, а Платонов не любил такую жизнь, и о нем осталось мало свидетельств.

– Вы окончили филфак, но жалеете, что не получили образование в области географии или биологии – почему?

– Мне очень нравится природа. Я однажды был на Белом море, а там, когда бывает отлив, обнажается литораль – мне нравится это слово, – это участок берега, и на нем – огромное количество каких-то живых существ. По сути, тоже книга, и есть люди, умеющие ее читать, и мне грустно оттого, что я ее читать не могу. Филологическое образование замечательно, но когда я иду по лесу и не понимаю, что вокруг что, это печалит.

– Вы уже два года исполняете обязанности ректора в Литинституте. Насколько осмысленна вообще «литературная учеба»? Приличных писателей с «писательским» образованием ведь мало.

– Был Юрий Трифонов, он учился в Литературном институте и стал прекрасным писателем. Есть примеры в поэзии – Николай Рубцов, Юрий Казаков... Научить можно, если у человека есть способности. Должна быть божья искра в человеке, а Литинститут нужен затем, чтобы из искры возгорелось пламя. Каким образом? Этому способствует среда. Я не учился в Литинституте, но в молодости попал в литературное объединение – и это мне многое дало. Когда ты среди творческих людей, ты и сам начинаешь активнее работать, это как допинг. Важно встретиться с мастером, услышать замечания товарищей... И, конечно, писателю нужно быть начитанным. Писатели, имеющие репутацию самородков, – Платонов, Шукшин, Клюев – могли маскировать свою начитанность, прикидываться простыми ребятами, но на деле они были дико культурными. Хм, странное выражение: дико культурный...

– У стороннего человека может возникнуть ощущение, что нынешний российский литературный мейнстрим – это замкнутый междусобойчик: есть толстые журналы, премии, союзы, а новых имен – вроде Прилепина, Водолазкина, Гузели Яхиной – не так много. Это впечатление верно?

– В какой-то степени, но без такого замкнутого междусобойчика, я думаю, не появятся ни Водолазкин, ни Яхина, ни Прилепин, пусть они сами и не имеют никакого отношения к междусобойчику. Если бы вместо него было пустое голое место, литературе не хватило бы подземного питания. Должны быть какие-то токи, грунтовые воды... Те же премии ведь много работают на продвижение писателя, грунтовые воды помогают поднять на поверхность то, что есть. Может, оно и так пробилось бы, но поддержка литературе не помешает.

Справка «ДД»:

Алексей Николаевич Варламов родился 23 июня 1963 года в Москве.

Окончил филфак МГУ. С 2011 года – главный редактор журнала «Литературная учеба». С 2014 года – исполняющий обязанности ректора Литературного института им. А. М. Горького.

Дебютировал как прозаик в 1987 году. Автор романов «Затонувший ковчег», «Лох», «Одиннадцатое сентября», «Купол», «Купавна», «Мысленный волк».

Написал для серии «Жизнь замечательных людей» биографии Михаила Пришвина, Александра Грина, Алексея Толстого, Григория Распутина, Михаила Булгакова, Андрея Платонова, Василия Шукшина.

Лауреат ряда литературных премий, включая «Антибукер», «Студенческий букер», «Большая книга», премию Александра Солженицына и Патриаршую литературную премию.