Что сказал покойник: мемуары Кроны

«КУПАЮ КРОНЫ»: в августе 1992 года на мосту Дружбы между Нарвой и Ивангородом еще можно было встретить людей, обменивавших кроны на рубли. Фото: Scanpix / Postimees

Жить мне осталось всего ничего. Не успеет закончиться январь, как мой трупик поместят в музей, где на него будут глазеть равнодушные школяры. Не положено мне ни могилки, ни памятника...

ЭСТОНСКАЯ КРОНА,

царствие ей небесное

Как поется в старой ирландской песне, «дни мои сосчитаны», а значит, самое время вспомнить былое.

Мое появление на свет

Меня родили 1 января 1928 года в Эстонии и нарекли Кроной. Положа руку на трех синих леопардов: я была бы счастлива сказать, что стала первым и единственным ребенком в семье. Но на деле я наследовала сестре Марке, о которой многие за давностью лет забыли.

И если кто спросит меня сейчас: «Крона, где сестра твоя, Марка?» – я отвечу, что сестрица моя была болезной и скончалась, не дожив до первого юбилея. Время было тяжелое, всё войны да революции, рожали бедняжку с осложнениями, и в 1920-е годы она повторила судьбу нашей кузины, тоже Марки, только немецкой: от дурной болезни инфляции распухла так, что родители, потратив на лечение сестрицы почти весь свой золотой запас, в конце концов решили ее усыпить, чтоб не мучилась. Взамен папа Банк и мама Родина произвели на свет меня.

Имя мне дали в честь другой кузины – Кроны из Швеции. Дело в том, что мама Родина хранила о шведах добрые воспоминания, всё рассказывала, как ей здорово при шведах жилось. А при русских маме Родине жилось плохо, так что рожать мальчика и называть его Рублем никому и в голову не пришло. При рождении в одной мне насчитывалось сто сентов, они же центы, и каждый такой сент был равен одной дореформенной марке.

Чтобы мне не передалась по наследству болезнь старшей сестры, родители, едва перерезав пуповину, стабилизировали мой курс иностранным займом и крепкими нитями привязали меня к английскому кузену Фунту. Надо сказать, что меня вечно к кому-нибудь привязывали, только пару лет и удалось побегать на свободе. Папа Банк считал, что так всем нам будет лучше. «Ты ребенок беспокойный, – говорил он мне, – мы за тебя боимся, как бы ты чего не отчебучила. Походи лучше привязанная. Авось обойдется!» Я и ходила, но от заразы инфляции всё равно не убереглась.

Меня рисуют и девальвируют

О, знали бы вы, какие люди писали мои портреты! Сам Николай Трийк! Да что Трийк, великий Эдуард Вийральт изображал меня и так, и эдак! На купюре достоинством в пять крон, например, он нарисовал в центре крестьянку с младенцем (обоих – с типично выпученными глазами, какие можно в изобилии видеть на рисунках «Ад» и «Кабаре»), а по бокам – остропалые кисти рук, тянущиеся к монетам. Страшненькие такие кисти. Я понимаю, почему папа Банк признал моим официальным портретом работу Гюнтера Рейндорфа. У него всё было чинно и благородно: крестьяне, рыбаки, пастухи, кузнецы, деревенька у моря. Никаких тебе выпученных глаз и жадных кистей. Но это я к слову.

Не буду подробно останавливаться на 30-х годах – сами можете вообразить, каково мне пришлось, когда в младенческом возрасте я столкнулась с кризисом, охватившим сначала Америку, а потом и Европу. Британского кузена, к которому я была привязана, лихорадило дай боже, и в 1933 году папа Банк девальвировал меня на 35 процентов, благодаря чему стал расти экспорт и наметились сияющие перспективы. Вот вам, между прочим, пример того, на что я способна в умелых руках.

В 1940 году, когда мама Родина потеряла независимость от восточного соседа, у меня появился новый папа – Государственный Банк СССР. И новые братики – рубли, червонцы и копейки. Какое-то время мы жили все вместе, в марте 1941 года меня упразднили, но тут маму Родину захватили немцы. В итоге я, что называется, имела хождение на территории Эстонии почти до конца 1944 года – наряду с советскими и немецкими деньгами. Мы жили тогда как беспризорники: голодные, но свободные.

Я умираю и неожиданно воскресаю

Когда к нам снова въехал восточный сосед, меня похоронили, а в Эстонии воцарился брат Рубль. Я уж думала, что всё, «тяйтса лыпп». С этой мыслью и закрыла глаза.

Потом открыла – ба! На дворе 1992 год, мама Родина с папой Банком поют прежние песни и хороводы водят от радости. Говорят, мол, поднимайся с одра, детка, пора вводить тебя заново. Я спрашиваю: а Рубль как же? Оказывается, Рубль за это время подхватил инфляцию в особо тяжелой форме. Много чего случилось, не мне вам рассказывать. Меня воскресили, и я, дура наивная, решила, что теперь буду жить вечно.

Как водится, воскресив, заботливые предки сразу меня привязали, на этот раз к немецкой Марке. По курсу одна марка – восемь крон.

Кроме папы и мамы у меня было еще четверо дядьев, авторов экономической программы IME, с которой, как считают историки новейшего времени, и началась подготовка к моему воскрешению. Этих дядьев назову поименно: Сийм Каллас, Тийт Маде, Эдгар Сависаар, Микк Титма. Дядя Каллас, тебе отдельное спасибо за то, что я вот-вот уйду в небытие. Али не ты тащил маму Родину в еврозону?..

Про IME дядья написали в коммунистическую газету Edasi в 1987 году, а я воскресла пять лет спустя, летом 1992-го. Злые языки шутили, что в Эстонии введут «сависаарики и лауристинки», но ввели совсем даже меня. Всего в обращение выпустили аж 593 164 250 крон.

О передрягах, в которые я попадала

Обстоятельства обмена сильно подешевевшего брата Рубля на меня были донельзя драматическими. Жаль, Шекспир помер и написать трагедию в стихах некому. Расскажу прозой жизни. Наличкой меняли десять рублей за одну крону, но только в пределах 1500 рублей. Всё, что было нажито непосильным трудом сверх этой суммы, обменивали по курсу 50 рублей за крону. И меньше десяти рублей тоже не меняли. В итоге у народа остались груды советской мелочи, а у мамы Родины появились груды бумажных рублей.

С этими рублями потом вышла нехорошая закавыка: их в нарушение договора с восточным соседом продали в далекую горную Чечню за 1,89 миллиона долларов. Маму Родину в странной сделке представляла фирма, принадлежавшая в том числе Мареку Страндбергу, ныне активному «зеленому». Зеленое к зеленому, так сказать. По этому поводу даже ушло в отставку правительство Марта Лаара. Но эстонский суд, самый гуманный суд в мире, всех, кого хоть в чем-то обвиняли, быстро оправдал. Дядя Сийм Каллас выступал на том суде свидетелем. Это, опять же, к слову.

Сначала меня выпустили в купюрах достоинством в 1, 2, 5, 10, 25 и 100 крон. Вскоре кроновую бумажку отменили и ввели банкноты в 50 и 500 крон. Оформили купюры Урмас Плоомипуу и Владимир Тайгер. Опять же, без излишеств, чинно-благородно оформили: города, хутора и дубы на одной стороне, эстонские деятели культуры и науки – на другой. Включая великого эстонца Карла-Эрнста фон Бэра (он же Карл Максимович Бэр), открывшего, как мне тут подсказывают, яйцеклетку млекопитающих.

Ах да, еще случилась занимательная история с однокроновой монетой. Она была так похожа на немецкую одну марку, что предприимчивые люди стали в массовом порядке обменивать кроны в немецких банкоматах на бумажные деньги, получая чистую прибыль в 700 процентов. Но это дело быстро заметили и сурово пресекли.

И вновь я ухожу в небытие

Неладное я почуяла, когда, проснувшись 1 января 1999 года, обнаружила вдруг, что привязана уже не к сестре Марке, а к Евро. Я вот не знаю, сестра оно мне, брат или нечто среднее. Говорите, род мужской? Значит, брат. Предатель! Этот хищный Евро вероломно погубил уже не одну валюту в Европе. Его жертвами пали и Франк, и Марка, и Драхма. Добрался он и до меня.

Родители согласились прикончить меня в обмен на обещания стабильности и еще чего-то там. Между нами: я не понимаю, о какой стабильности идет речь, когда Евро сам ослабел настолько, что вот-вот лопнет и забрызгает пол-Европы. Вы же всё равно как были, так и останетесь бедными. А возможность девальвировать валюту исчезнет, то есть повторить подвиг 1933 года вам уже не удастся. Во Франции вон поговаривают о воскрешении брата Франка. Ну на кой вам этот Евро? Зачем меня убивать, а? Папа Банк, мама Родина, ответьте!

...Нет ответа. Ну и ладно. Пока, родимые. Отправляюсь в рай для национальных валют. Не впервой. Вы, когда совсем припрет, вспомните обо мне, хорошо? Даст бог, еще свидимся.

Мемуары покойной госпожи Эстонской Кроны записал Николай КАРАЕВ.