Параллельными путями сквозь 9 Мая

Игорь Грязин прикрепил к груди значок «Василек» в память о ветеранах, Димитрий Кленский пришел в студию с георгиевской ленточкой. Фото: Postimees

В преддверии 9 Мая вновь приходится вспоминать о том, что есть две правды внутри нашего общества, две трактовки событий Второй мировой. И сколько бы ни говорилось об интеграции, мы все еще в поисках компромисса.

«Жить надо в параллельных мирах!» – заявил в студии Postimees общественный активист, журналист Димитрий Кленский. С ним согласился и реформист Игорь Грязин: «Эта идея сводится к слову „сегрегация“, испоганенному советской пропагандой. Надо жить порознь, но чувствовать себя равными с остальными».  

Эстонский болт и русская гайка

Грязин пояснил: «Сегрегация – это когда один не насаждает другому свою точку зрения. У нас есть общий дом и принципы, но они не дают нам права требовать что-то от других». Кленский утверждает, что у русского человека цель совсем другая, чем у западного, «соития» не было в советское время, не будет и сейчас: «Одну свою статью я так и назвал: «Эстонский болт и русская гайка». Эстонский болт – это дюймовая резьба, западный стандарт, а гайка – метрическая: они никогда не соединятся. Если их соединишь, сломаешь и то, и другое». По его словам, Эстония осуществляет «вестернизацию» с целью отторжения русскоязычного населения от России. С предложенным толкованием сегрегации он не согласился: «Сегрегация – это подавление одного другим. В Эстонии происходит бархатный апартеид».

И.Г.: – А ты предпочитаешь интеграцию?

Д.К.: – У нас происходит ассимиляция, которую осуждает ООН.

И.Г.: – Когда-то в Советском Союзе было эстоноязычное меньшинство, которое подвергалось опасности ассимиляции. До некоторой степени это естественный процесс. И Яна Тоом ничего неправильного не сказала, заявив, что лет через сто эстонского языка не будет. Все к этому и идет. Но в более близкой перспективе Эстония должна обеспечить каждому жителю достаточные возможности. Это подразумевает и свободу прессы, и отсутствие преследований. О какой свободе слова мы говорим, если человек, сказавший пару критических слов о Евросоюзе, не приветствуется на Эстонском телевидении? Еврокритика подвергаются цензуре. 

Д.К. – Потому и возникло Таллиннское телевидение.

И.Г. – Это одна из причин. На этой же почве возникла партия EKRE – партия сугубо евроскептиков, которая странным образом рассматривается как «рука Москвы».

Пробуждение от спячки

Решил ли перенос памятника проблемы внутри нашего общества?

Д.К.: – Не решил! Просто загнал проблему глубже.

И.Г.: – Не решил, но выявил проблему более рельефно.

Д.К.: – Он решил проблему Реформистской партии и правящей этнократической элиты.

И.Г.: – Реформистская партия не очень этнократическая. А горькая правда всегда лучше сладкой лжи. Думаю, что государство и народ в целом проснулись от полуторадесятилетней спячки интеграции, которой на самом деле не происходило. Тогда прозвучал этот набат, и все сказали: «Приехали!» Исключительно правильный первый ход в сторону действительного мира был сделан, когда ликвидировали контору министра по делам нацменьшинств. Бюро Пало занималось фикцией.

Д.К.: – Министерство было нормальное. Тем более, если речь идет о добрососедских межэтнических отношениях. Но дело в том, что государство наше моноэтническое – по своей политике и законам. А какое может быть министерство национальных дел в этнократическом государстве? Это нонсенс. Поэтому министерство и превратилось в декорацию.

И.Г.: – Мне не нравится термин «этнократическое» государство. Вопрос можно поставить иначе: «Изжило ли себя понятие национальное государство?» И ответ будет: «Скорее, нет». Национальное государство на фоне миграционного кризиса  приобретает второе-третье дыхание. Достаточно посмотреть на Словакию, Венгрию, Польшу. Идея возрождается с другого конца.

Д.К.: Так это и есть моноэтническое государство! Эстонии просто исторически не повезло. Здесь треть населения – русскоязычная.

Брак без любви

Кленский предложил историю оставить историкам, а остальным отправиться на 9 Мая к разным памятникам: одним на Маарьямяги, а другим – к Бронзовому солдату: «Вот и вся любовь». Грязин предпочитает исходить из того, что во Второй мировой было по меньшей мере две противоборствующие стороны, у каждой из которых остались разные воспоминания: «Приобретенный в те годы опыт со временем не меняется. Это касается и членов Стрелкового корпуса, и дивизии СС. Все законсервировалось в 70-летнем прошлом. Вопрос только в том, как долго эта рана в нашей памяти будет зарубцовываться. Только потом мы сможем давать оценки, а историки делать выводы». 

Кленский возразил: «В памяти много чего сохраняется, но есть еще и политика. Воспоминания можно подогреть, память –  драматизировать». Грязин признал, что зачастую прошлое перерастает в современную политику: «В данном случае мы используем историю не просто как память, урок и предостережение, а как боевой арсенал для противостояния и решения сиюминутных проблем. Наш сегодняшний разговор – лишнее тому подтверждение».

«Самое большое тому подтверждение – Бронзовая ночь, – считает Кленский. – Как восставший из пепла «Ночного дозора» могу сказать, что мы ничего не организовывали и не призывали людей 26 апреля в шесть вечера никуда приходить. Там оказалось много моих знакомых – русских интеллигентов, а русские политики побоялись прийти». Кленский уверяет, что девять лет назад искал компромисса с властями, но защитников Бронзового солдата никто не хотел слышать: даже на письма не отвечали.

Люди второго сорта

«Скажу больше – это был момент устрашения русскоязычного населения и эстонцев-оппозиционеров, – не унимался Кленский. – Ансип в одной из статей Postimees заявил, что Бронзовой ночью мы доказали, что Эстонское государство существует. Это же комплекс неполноценности! Неужели именно так нужно доказывать, что есть государство? Тогда-то в общество и был внесен раскол, который к тому моменту стал ликвидироваться».

Грязин не согласился: «Ликвидация раскола – это иллюзия! Сама по себе идея интеграции в те годы была в корне унизительной для русскоязычного населения. Ее суть сводилась к тому, что русские – второй сорт, которых эстонцы будут в себя интегрировать. Тут во мне говорит моя русская половина: извините, а кто вы такие, чтобы меня интегрировать? Почему надо мной надо ставить этнографический эксперимент? Сама интеграция несет в себе унижение!»

Он убежден, что к моменту сноса памятника в обществе ничего не зажило: «Все, что вскрылось в одну ночь, здесь было всегда. Однако, если сравнивать события в Эстонии с той же одесской трагедией в Доме профсоюзов и с многочисленными майданами, в целом наше гражданское общество выстояло. Бронзовая ночь доказала, что эстонское общество – зрелое. Это касается и русских, и эстонцев».

Кленский не согласен: «Эстония – полицейское государство, в котором инакомыслие подавляется. Я вообще удивлен, что меня пригласили поучаствовать в дискуссии. Русскоязычное население удалось подавить, оно замолчало. Больше  бояться нечего, и теперь русским даже делаются подарки: президент ездит в Нарву, что раньше  представить было невозможно». 

Помнить, но не мстить

Во многих странах мира 9 мая этого года пройдет акция «Бессмертный полк», власти Эстонии не стали запрещать шествие. По этому поводу Грязин сказал, что сама идея является эмоциональной и красивой, и даже вспомнил песню  «Журавли». Однако он опасается, что возможны провокации: «Красивая идея может быть испоганена экстремистами, а в России – казенщиной и милитаризацией. Вместо того, чтобы говорить о прощении, мы говорим о мести и восстановлении исторической справедливости. Это эмоционально неприемлемо».

Кленский согласился насчет казенщины, но перебросил мяч на сторону Эстонии: «У нас ее в этих вопросах еще больше. Провокаций ожидать не надо: если полиция оповещена, она за все и отвечает».

Сейчас в Европе много говорят об отказе польских властей во въезде на территорию страны российским байкерам, которые совершали мотопробег до Берлина. Стоит ли запрещать подобные акции? Грязин выразил нестандартную позицию и по этому вопросу: «Никаких серьезных оснований для запрета на въезд в Европу не было, потому что люди честно назвали свои имена, показали паспорта и заявили о целях. Да, они выражают определенную политическую точку зрения, но имеют на это полное право. Их всего-то сто человек. В то же самое время 50 тысяч неконтролируемых мусульман едут в Европу с основной целью – что-то взорвать, урвать или нагадить. Я считаю, что Европа должна бороться не с мнимыми угрозами, а с реальными».