Тоска по чаю с подстаканником, или Пародия на пародию

Елена Скульская Фото: Тайро Луттер

Пародия — самое, думаю, тонкое произведение искусства. Ее понимает только тот, кто знает оригинал, улавливает, что именно в оригинале искажается в сторону преувеличения, шаржирования, издевки, и сам решает, следует ли принимать эти отражения в кривом зеркале, выбирает – усмехнуться ли добродушно, захохотать или возмутиться, если посягнули пародией на его святыни. То есть ценитель пародии в курсе широкого контекста происходящего, обладает исторической памятью, отличает злободневность от архаики. Словом, уровень пародии показывает уровень культуры в обществе. Пародия – это всегда некий общественный договор.

Вот в наших газетах прошел целый ряд сообщений о нападении на полицейских и избиении их. Мне думается, что данные факты свидетельствуют о том, что у нас не полиция, а только пародия на нее. Пародия на стражей порядка, с которыми легко справляется подвыпившая женщина или пьяная парочка, выдворенная из бара. Я сама несколько раз выслушивала признания полицейских, доверительно жалующихся на толпу, на свои ночные страхи, на боязнь вмешиваться в конфликты.

Трусливый и робкий полицейский — это не трагедия и не мелодрама, а комедия, эксцентрика, балаган. Давайте создадим тогда еще одну полицию, которая будет охранять полицейских от их прямых обязанностей: каждому полицейскому дадим охрану из других полицейских, пока их не изобьет подгулявшая женщина, а когда изобьет, то создадим еще третью полицию для защиты первых двух. В этой истории – как она отражена в СМИ –  смешаны два понятия, две нравственные нормы: должно ли быть наказуемо и осуждено избиение любого человека? Несомненно! (Сделайте, пожалуйста, суровое лицо). Нужна ли стране полиция, которая не может даже за себя постоять, не то что защитить граждан? Уверена, что не нужна! (Сделайте, пожалуйста, задумчивое лицо).

Договоримся о смехе

Зрители комедии «Сон в летнюю ночь» Шекспира, вполне вероятно, понимали, что вставная трагедия – «Пирам и Фисба», комически разыгранная неумелыми и не очень грамотными ремесленниками, приготовившими спектакль к свадьбе Тезея и Ипполиты, есть автопародия Шекспира на «Ромео и Джульетту». Гений снизил, растоптал страсти, им же описанные, чтобы посмеяться и над собой, и над роком.

В Городском театре «Сон в летнюю ночь» только что весело, оригинально и остроумно поставил Яанус Рохумаа. Там спектакль в спектакле превращен в настоящий праздник эксцентрики и шутовства. Собственно, все выглядит баловством, ночной забавой, но «Пирам и Фисба» с нежным и плавным танцем льва (чтобы не испугались дамы), с немыслимо размалеванной Фисбой, со скабрезным месяцем и туповатой стеной, ищущей в себе отверстие, чтобы влюбленные могли поговорить, с нелепым Пирамом, бешено вращающим глазами, – апофеоз комичности и великолепной актерской игры. Впрочем, все умерли, как в лучших трагедиях Шекспира. И почему бы не представить, что какой-то режиссер поставил бы эту трагедию в комедии всерьез, лирично, трогательно: влюбленные шли на свидание, лев напал на Фисбу, сорвал с нее покрывало, но ей удалось убежать, пришел Пирам, решил, что Фисба умерла, и покончил с собой, она вернулась и тоже свела счеты с жизнью. Все плачут, а не смеются. Тут вопрос в том, как и о чем мы заранее договоримся.

Ремесленники, кстати, выходят у Рохумаа в современных строительных касках. Вернулись со своих привычных работ — строили что-то или ремонтировали. И почему бы им не станцевать в духе мюзикла, тем более, что у одного из них, в маске осла, намечается роман с Титанией, –  вот и прелестная любовная история.

Сцену «мышеловки» в «Гамлете», где бродячие актеры разыгрывают сюжет, сходный с самой трагедией, принято играть в согласии с общим стилем произведения, ведь убийца Клавдий не выдерживает зрелища и выдает себя. Однако и «мышеловку» вполне можно расценить как автопародию Шекспира на величайшее свое творение и, может быть, абсолютно комическая «мышеловка» еще больше бы напугала не только Клавдия, но и зрителей всех эпох…

Далеко ли до Таллинна

Недавно завершился замечательный культурный проект Меэлиса Кубитса «1000 эстонцев в Петербурге». Из Таллинна в Питер ехали на автобусах и поезде из 21-го вагона. Писателей посадили в купейный вагон, со всеми удобствами. На столиках стояли водка и шампанское, горячий обед. Через несколько часов поезд шел как бы сразу в двух направлениях – сотни участников поездки шли навещать друг друга из вагона в вагон. А еще через несколько часов молодежь стала танцевать в узком коридоре между купе и окнами, сидящие за столиками говорили все громче и громче. Вспомнили, что когда-то поездка в Москву и Петербург была связана непременно с чаем в подстаканниках; в стаканах позвякивала ложечка, ее некуда было деть…

Я пошла к проводнице попросить этого полузабытого чаю. Протиснулась между подвыпившими, шумно веселящимися приятелями. Проводница мне сказала:

– И какой только идиот сочиняет анекдоты про эстонцев – медлительных, тихих, задумчивых?! Эти анекдоты — пародия не на эстонцев, это — пародия на тех, кто ничего про эстонцев не знает и никогда их не видел…

Забавный разговор. А я вспомнила, как после самой короткой в мировой истории — шестидневной войны, когда Израиль одержал ошеломительную победу над соседними арабскими странами, прекратились анекдоты о трусливых евреях.

… Недавно я сидела в компании актеров из разных театров. Был там и давно ушедший на пенсию русский театральный деятель, начинавший на сцене, потом предпочетший административный пост. И вот ему ужасно хотелось выступить со своими соображениями о современном театре. Он вскочил и, вполне вероятно, невольно, бессознательно принял позу Ленина на броневике: правая рука вытянута вперед, в левой, отведенной назад, зажата воображаемая кепка, – это ведь самая убедительная фигура советских времен. Затем он произнес пафосную речь в стиле статьи Белинского (и даже с цитатами из нее) о литературе и театре.

Пассаж о театре у Белинского заканчивается словами: «О ступайте, ступайте в театр, живите и умрите в нем, если можете!» Ленин и Белинский с его истерической выспренностью идеально подходили  друг другу, но бывший деятель восхвалял не театр, а конкретного человека, и ему пришлось изменить финал – призвать не умереть, а просто молиться на избранника муз. Все вместе стало блистательной пародией на плохой, забытый, устаревший политический театр, смешной до слез. Подобное было обыграно еще Булгаковым в «Театральном романе». Но никто не засмеялся. Не улыбнулся. Ибо даже в молодых жива историческая, генетическая, страшная рабская память о тех временах, когда отдельную личность могли приравнять к богу, сотворить из него кумир и заставить всех на него молиться, пока лоб не расшибешь. А кто не захочет, так того заставят, это просто – человеческое существо сделано из хрупкого материала. И разрушается этот материал вовсе не обязательно от побоев (речь не о несчастных полицейских), а от той грубости, того хамства, которым должна противостоять культура, но, как показывает наш день, противостоит она им крайне редко.

Пародия – искусство бесстрашия, а я вижу вокруг себя все больше испуганных лиц, готовых молчать, подчиняться, искательно кланяться. Огромное количество людей боится за свое место под солнцем. И солнце у них чаще всего бывает маленькое, тусклое, подверженное бесконечным затмениям.