Осень Европы

Фото: postimees.ru

Реакция эстонской элиты на референдум в Британии – преиму­щественно паническая и выдает нежелание понимать, что кроме России в мире могут быть и другие угрозы, а также другие  цели помимо экономического роста, – пишет колумнист Хардо Паюла.

Недалекие британцы «разрушают единство Запада» (Юрген Лиги), «Европе нанесен самый масштабный удар со времен Второй мировой войны» (Урмас Паэт), они оставляют нас на произвол «суровых восточных ветров» (Маргус Цахкна) и т.д. Все в один голос проклинают популистов и правых радикалов.

Отчасти все они правы. Решение британцев о выходе из альянса открыло новую эпоху в истории континента, и потому средняя температура сейчас и впрямь будет снижаться, а количество осадков расти. По утверждению немецкого литератора Ганса Магнуса Энценсбергера, ЕС является Schönwetterkonstruktion (в переводе с немецкого – устройство для хорошей погоды), значит, к концу осени ее заменит нечто иное. Но шумиху поднимают лишь те, для кого смена времен года становится сюрпризом. Представители волюнтаристской метеорологии полагают, что осень можно недопустить с помощью заклинаний и обрядов. И хотя эта теория уже отвергнута, ее последователи могут увидеть повод для паники.

Многие лидеры европейской политики, бизнеса и СМИ до последнего рассчитывали, что высказанное на референдуме «да» разгонит над Британией осенние тучи. Крушение надежд, воспринимаемых как нечто нереалистичное, вероятно, и стало главным источником фрустрации.

Давайте взглянем на ситуацию более трезвым взглядом с позиции испытанной временем метеорологии. Да, Великобритания, а вместе с ней и ЕС переживают конституционный кризис. Однако референдум лишь вскрыл его, но не стал его причиной. Начиная с греческого долгового кризиса ночами стали ощущаться явные холода, первые заморозки пришли на континент, когда Ангела Меркель решила «единолично отстаивать европейские ценности» и границы Германии распахнулись перед беженцами. Главную причину брекзиту надо искать в событиях сентября 2015 года.

Лагерь сторонников выхода из альянса оказался неоднородным, и на сей раз именно в этом и состояла его сила. Пусть даже наиболее склонные к политкорректности британцы смогли представить себя вслед за бывшим мэром Лондона Борисом Джонсоном космополитами, в стан сторонников выхода из ЕС их все же привел вопрос миграции. Единственным, кто начал бить по этому поводу в барабаны, оказался лидер Партии независимости Найджел Фарадж. 15 июня он вышел с плакатом Breaking Point (Точка надлома) с изображением орды ближневосточных беженцев, надвигающейся на Британские острова. СМИ, которые немедленно осудили этот поступок, лишь поспособствовали распространению призыва Фараджа. Тем более что часть политического класса страны смогла предложить в качестве решения проблемы лишь официальный подход Брюсселя: ускорить процесс принятия Турции в Евросоюз. Удивительным стало то обстоятельство, что на итогах референдума не сказалось даже убийство депутата парламента Джо Кокс на следующий день после выноса плаката.

Референдум можно считать своего рода соревнованием между Лондоном и Линкольнширом. В Лондоне сторонники ЕС набрали 60% голосов, при этом в трех преимущественно мигрантских районах лагерь поборников сохранения членства продемонстрировал самые высокие показатели. В Линкольншире же, где проживает больше всего коренных жителей, число сторонников выхода из альянса достигало 80%. Это и стало решающим фактором.

В социально-экономическом отношении на референдуме друг другу противостояли те, кому оказалась выгодна глобализация, и те, кого она больно затронула. В 2014 году французский географ и социолог Кристоф Гийу в книге «Периферия Франции» описал процессы, разворачивающиеся как в Великобритании, так и в других странах Западной Европы.

По его мнению, в бывших пролетарских районах Парижа в последние десятилетия обосновались модельеры, писатели, кинорежиссеры, менеджеры – те, кто формируют реальность, мыслят, занимаются постановками и организаторской деятельностью. Среднему классу места в Париже уже нет, и его разочарованные представители один за другим растворяются на периферии Франции.

«Но даже если Париж и не нуждается более в среднем классе, он настойчиво требует присутствия собственного низшего класса», –  отмечает американский журналист Кристофер Колдуэлл. «Всем этим «аналитикам символов» нужны люди, которые делали бы для них суши, мешали коктейли, занимались уборкой в их квартирах, возили коляски с их детьми и инвалидные кресла их родителей. Это означает, что они нуждаются в иммигрантах, и все чаще исключительно в иммигрантах», – утверждает он.

Так, брекзит явился успешной контратакой проигравших с периферии на победоносную коалицию «аналитиков символов» и переселенцев. Европейский миграционный кризис во всех странах Западной Европы вновь выявил классовые противоречия, долгое время остававшиеся скрытыми, и аккумулировал их. Нет ничего удивительного в том, что т.н. правые радикалы ищут себе союзников против вступившей в сговор с беженцами отечественной элиты в том числе и среди нежелательных для нас компаньонов. Поэтому Марин Ле Пен, лидеры немецкой партии AfD – однако никак не Найджел Фарадж – в последние годы не скупились на добрые слова в адрес Путина.

Их система координат существенно отличается от нашей. Ясно, что для бывших лондонцев, потягивающих пиво в линкольнширских пабах, главным источником угрозы представляются не псковские десантники, а концентрирующиеся в Нормандии толпы беженцев. Они, в отличие от нас, могут даже полагать, что их территория уже подверг­лась атаке. И факт, что атакующие являются безоружными, может показаться не столь важным. Кому нужны пушки, когда ураганный огонь мейнстримовых СМИ немедленно скашивает всякого усомнившегося в мудрости «сливок» общества? Четыре года назад, когда первые полосы газет пестрели такими понятиями, как правительственные облигации, сбалансированный уровень безработицы, структурные реформы и т.д. основатель Stratfor Джордж Фридман писал: «Европейский кризис – это кризис суверенитета, культурной идентичности и легитимности элиты». Таковы три главных вопроса европейской осени, начавшейся с британского «нет».