Александр Розенбаум: без высшего разума ничего не бывает

«Я понимаю, что моя работа – это постоянная отдача людям... И если люди любят то, что я делаю, это награда». Фото: ИТАР-ТАСС/SCANPIX

В середине сентября российский певец и музыкант дал в Эстонии первый за несколько лет концерт, на котором, как всегда, пел в неповторимом стиле «розенбаум».

Говорить с Александром Яковлевичем – одно удовольствие: никакого жеманства и кокетства, которые часто свойственны эстрадным людям с куда меньшей славой; наоборот, каждый ответ – прям и точен, как и тексты песен, которые многие из нас знают наизусть. Розенбаум – уже эпоха. Очень славно, что эпоха эта не заканчивается.

Не джазмен, не рокер, не бард

– Ваши песни – очень разные, их можно отнести к различным жанрам и направлениям, и даже если вы сами этого не делаете, за вас это делают другие, раскладывая Розенбаума на рок, джаз, блюз...

– Если бы не было изначально песен, хрен разложили бы!

– Естественно. При этом достаточно много людей воспринимают вас как исполнителя русского шансона, а то и попросту блатняка, жанра, маркирующего исполнителя определенным образом, создающего ему имидж если не бандита-сидельца, то человека, близкого к уголовным кругам. Как вы к этому относитесь?

– Мне это всегда было немножко... смешновато. Не странно, потому что я сам эти песни написал. В те времена такие песни – это была бомба... Но – смешновато, потому что и до того у меня была масса песен мальчишеских, про любовь да про войну, и после – тоже масса песен, и вообще я музыкант профессиональный. Для меня блатные песни – это хорошая игрушка. Люди, которые думают, что я от них отказываюсь или их стыжусь, настолько неправы... Я безумно горжусь этими песнями! И на моих концертах они всегда есть в программе.

Я не могу петь одни только блатные песни, конечно, – что же мне делать с остальными? Ну и просто это было бы странно. В свое время мы с Аркашей Вайнером – он, к сожалению, умер на полдороге, – хотели делать спектакль по одесским рассказам Бабеля. И если бы этот спектакль появился, если бы я играл на сцене, если бы были декорации, костюмы, сюжет – я бы с удовольствием два часа пел эти песни...

– Вне контекста они и правда звучат странно. Владимир Высоцкий на концертах иногда говорил, что такая-то песня – из спектакля и пусть никто не удивляется, что он поет от лица гитлеровца...

– Совершенно верно. Я очень хочу сделать этот спектакль, до сих пор хочу, и если однажды это случится, я переоденусь в Беню Крика – или в своего героя Сэмэна... Как это было когда-то. Ведь началось всё с одной песни: «Ах, если б знали вы, шо за деликатесы / Нам подавали в “Метрополе” две принцессы...» Эту песню я пел в капустнике в образе бандюгана, грабившего знаменитый ресторан «Додон», и обирал публику: «Вы ж не забудьте снять колечко, между прочим...»

Мне это всё безумно понравилось, я придумал этого бандюгана, Сэмэна, и где-то года полтора ходил в его личине, сочинял песни, и мне это было по кайфу... Я думаю, что Господь – или, как я его называю, высший разум, – через меня эти песни как-то написал. Мне было слишком мало лет, чтобы я писал на эту тему – и, главное, правильно писал, как мне кажется сегодня из своего возраста. И неплохо – для юноши 23 лет, не сидевшего, не жившего, из приличной семьи... Если бы ко мне сейчас пришел мальчик 23 лет и принес «Гоп-стоп», я бы спросил, откуда он это списал. (Смеется.)

Так что мне очень комфортно в этих песнях. Это я, и я прекрасно чувствую этот жанр, и, естественно, это страничка моей жизни. А вообще – я часто об этом говорил – я свой жанр называю «розенбаум». Не потому, что я такой крутой, – нет, совершенно не поэтому. А потому, что мои друзья-рокеры, которые любят мои рок-н-ролльные дела, никогда не скажут «наш рокер Розенбаум». И мои друзья-джазмены, которых очень много, в своей среде с удовольствием играют «Вальс-бостон» и «На день рожденья твой» и воспринимают их как абсолютно джазовые композиции, – но никогда не скажут «наш джазмен Розенбаум». У меня много бардовских песен. Я, правда, не люблю слово «бард» очень...

Я не говорю, что я – сын Божий

– Правда, что вы иногда впадали в ярость, когда вас называли бардом?

– Да, впадал. Ну не понимаю я, что такое «авторская песня». Джон Леннон с Полом Маккартни – это тоже авторская песня! И Пахмутова с Добронравовым – тоже бардовская песня: «Старый клен, старый клен, старый клен стучит в окно...» – абсолютно же бардовская! То есть – это просто хорошая песня, в которой есть смысл. Но барды от меня всю жизнь открещивались. Всю жизнь...

– Чувствовали, что вы – не с ними...

– Именно. И я, конечно, тоже возникал, потому что они от меня не просто открещивались, а яростно, с большим недоброжелательством. Я тоже не пылал к ним любовью, хотя, в общем, всех людей люблю. Мне жаловались люди: им на бардовских фестивалях говорили, что их песни – «розенбаумовщина». Что, септаккорд – это Розенбаум? Хорошо настроенная гитара, интересная гармония – это что, только у Розенбаума? За что ж вы себя так?..

Короче, меня все понимают, но никогда никто не причисляет к своему жанру. Я из рок-н-ролла, но меня никто не пригласит на рок-фестиваль, это будет нонсенс своего рода... Поэтому я и называю свой жанр «розенбаум». Я не хочу сравнивать себя с битлами ни в коей мере, с моими любимыми битлами... (Кладет руку на свой портсигар, на крышке которого написано: THE BEATLES – Н.К.). Но «Битлз» – абсолютно многоформные люди. Никто из серьезных рокеров не скажет ведь, что битлы писали рок-музыку. То же с джазом, с фолком. Битлы сочиняли всё, и их не всунуть ни в один жанр.

– Те, кто вас слушает внимательно, знают, что вы своего рода хамелеон – каким был и Высоцкий, в общем-то, и это очень редкий дар: вы пишете песни, которые могли бы спеть очень разные персонажи, и получается театр одного актера. Как вы добиваетесь точности образов?

– Знаете, я думаю, что это Господне где-то. Хотя нельзя говорить о Провидении... Я ни в коем случае не говорю, что я – сын Божий, и прошу, чтобы это было точно изложено в газете, а то люди прочтут и решат, что я совсем с ума сошел. Но без Господа, без высшего разума ничего не бывает. Я – верующий человек.

И второе – я очень благодарен медицине. Потому что кроме того, что в тебя что-то вложил Господь, есть еще опыт какой-то жизненный. Я столько видел разных вещей, сталкивался с такими разными людьми... Хороший доктор – есть врачи и есть доктора, врачей много, докторов меньше, – это прежде всего психолог. Если ты, особенно в условиях «скорой», не наладишь быстро контакт с больным, лечение не пойдет впрок. Больной должен тебе верить, он должен быть с тобой согласен и принимать то, что ты делаешь. Психологически это важно. А силы организма уже подработают твое лечение в правильном направлении.

Я всегда говорю, что если бы в моей жизни не было медицины, меня в сегодняшнем моем положении тоже не было бы.

– Насколько для вас важна еврейская тема? По Интернету видно, что в России как-то обостряется антисемитизм...

– Да, если читать комментарии в Интернете – кроме «жида», там ничего и не увидишь. Я понимаю, что в Сети комментирует мельчайшая часть населения. Но это тоже есть.

– И они говорят, что если кто еврей, Россию ему любить уже никак. Ваш пример, естественно, эту чушь опровергает, но вам с ней наверняка приходилось сталкиваться...

– Само собой, это неприятная ситуация. С точки зрения человеческой... Но у меня как у доктора это вызывает только сожаление. Я этих людей считаю за больных, а на больных не обижаются. Что на них обижаться? Если человек мне отказывает в России и россиянстве, мне его просто жалко. Ну болен он, что тут сделаешь.

Ближе к православию, чем к иудаизму

– Вы один из тех, чьи песни люди помнят спустя не то что годы – десятилетия: и «Вальс-бостон», и «Утиную охоту» и многое другое. Вы до сих пор исполняете эти песни на концертах – вряд ли вы прикидывали, в какой раз...

– Прикидывал. «Вальс-бостон» – тыщ пять.

– Не исчезает при этом изначальная эмоция, не выхолащиваются песни?

– Я когда начинаю петь «Вальс-бостон» или «Утки» в пять тыщ восемьсот тридцать девятый раз, естественно, делаю это с неохотой. Но стоит мне взять пару-тройку аккордов, и я чувствую зал – даже если его не вижу, потому что мне его отсекает свет... И всё меняется. Да, бывает, что в течение 25 концертов – а есть люди, которые ходят на меня 25 раз подряд, – кому-то песни приедаются. Скорее бы кончился этот «Вальс-бостон» – и началось что-то другое. Такое чувство и у меня бывает, я обожаю массу песен многих авторов, но иногда хочешь, чтобы что-то побыстрее закончилось.

Но! Как только я чувствую из зала отдачу – я в очередной раз завожусь. А если еще мне помогает какой-нибудь потрясающий звук. Поскольку я не пою под фанеру, получается все время по-разному: музыкант зацепит какую-то интересную ноту, и сразу: опаньки – и кайфуешь, когда поешь.

Я понимаю, что моя работа – это постоянная отдача людям. Я живу и тружусь для людей. И если люди любят то, что я делаю, это награда. И аванс. Чтобы я сделал еще лучше, спел еще лучше...

– Для вас это явно непустые слова. Получается, что вы ощущаете нечто вроде миссии – но что это за миссия? Я в свое время понял, что любая книга и любая песня – так или иначе проповедь...

– Этого бы хотелось, конечно. Художник должен стремиться к тому, чтобы ему внимали, слушали его песни, смотрели его фильмы, читали его книги. Это оптимальный вариант – добиться такого. Хорошо, если это получается. А коли это получается – ни в коем случае нельзя задирать нос. Задрал – можешь сразу на пенсию. А лучше подойти к зеркалу и потрепать себя за шкирку, чтобы вернуться в обычное состояние... Но если ты без самолюбования понимаешь, что люди тебе внемлют, значит, ты должен отвечать за каждое слово, каждый поступок, каждое свое произведение. Это миссия – и это тяжелый труд.

– Тут есть что-то от христианского смирения, мне кажется. Вы уже говорили о Боге как высшем разуме. Какова ваша вера?

– Для меня есть три вещи: вера, религия и церковь. Три совершенно разные вещи. Вера – это вера. Я абсолютно верующий человек – сейчас... и уже давно. Религиозный ли я? Не думаю. К религии идут очень долго. Если сам, если не впитал ее с молоком матери. А я был примерным пионером и неплохим комсомольцем, и было бы странно, если бы я сразу стал ходить в церковь с полным сознанием своей религиозности.

Я только иду к религии. Религия для меня – способ изложения веры. Он может быть очень разным, кому что ближе. Хорошо, когда религия – способ изложения твоей веры – совпадает с твоей кровью. Это оптимально, но не всегда так бывает. Есть русские буддисты, а под Иерусалимом живет ярославская деревня, и они – самые правоверные хасиды. На них смотреть странно!.. Но правовернее их нет. Люди, исповедующие некровную религию, как правило, самые яростные адепты.

Я, наверное, ближе к православной религии, чем к иудаизму. Если бы я вырос в черте оседлости среди еврейского религиозного населения, наверное, я был бы иудеем. Но я вырос в абсолютно русской среде. Я с уважением и пониманием своей крови отношусь к еврейской синагоге, с удовольствием ее посещаю, встречаюсь с раввинами... Но если говорить о внешнем убранстве и традициях, мне близко православие. Хотя единственное место, где я понимаю, кто я такой, – это у Стены плача, и тут ничего не сделаешь: подходишь, кладешь руку на стену – и по ней бежит электричество. И я понимаю, что я еврей, а не казак из донской станицы. Но как только я от Стены плача ухожу, все возвращается на круги своя.

И есть третья вещь – церковь. Это чиновничество. Обслуживающая администрация. И там, как в любом чиновничьем аппарате, есть разные люди. Не хочу никого обижать.

– Ваш предпоследний альбом, «Берега чистого братства», записан вместе с Григорием Лепсом, а одна песня – «Вечерняя застольная» – еще и с Иосифом Кобзоном. Как родилась идея совместного альбома? Вы ведь достаточно разные...

– Единственное, что мы трое мужчин – что уже приятно на сегодняшней эстраде... Мы с Гришкой давно хотели сделать что-то вместе. Просто Гришка предложил на «Застольную» позвать Иосифа, а Иосиф – мой друг, давний, близкий. Я его пригласил, по-моему, получилось неплохо. Остальное мы сделали с Гришей – в качестве эксперимента, ну и чтобы получить удовольствие от работы.

Справка «ДД»:

Александр Яковлевич Розенбаум родился 13 сентября 1951 года в Ленинграде. Окончил Первый медицинский институт по специализации «анестезиология и реаниматология». Работал врачом в «скорой помощи».

С 1968 года начал писать песни для капустников, студенческих спектаклей, ВИА и рок-групп. В 1980 году ушел на профессиональную эстраду. Играл в различных группах.

В октябре 1983 года начал сольную карьеру. Записал более тридцати альбомов. Народный артист РФ (2001).

Играл в кинофильмах, в том числе в картине Станислава Говорухина «Не хлебом единым» (2005).

В 2003–2005 годах был депутатом Государственной думы РФ от партии «Единая Россия».