«Чего-то хотелось: не то конституции, не то севрюжины с хреном...»

Фото: Viktor Burkivski

Салтыков-Щедрин полагал вынесенную в заголовок фразу сатирико-обличительным парадоксом, на мой же вкус она вполне трезво и реалистично характеризует сегодняшнюю жизнь.

Я, конечно, принадлежу к тем, кому хочется не столько конституций, сколько севрюжины с хреном: пока весь мир жадно поглощает новости о Трампе и победе центристов, а, значит, и новом дележе министерских портфелей, я смотрю фильмы, представленные на роскошном кинофестивале PÖFF – и, знаете, на многие ленты, в частности, российские, просто невозможно достать билеты.

«Пиковая дама» в картонных декорациях

И вот к какому печальнейшему выводу я прихожу: если кино хочет стать великим, то, может быть, ему пора опять стать немым. Поскольку большинству режиссеров просто нечего сказать. Они настолько боятся жизни, что не только отводят от нее взгляд, но стараются повернуться к ней спиной и зажмуриться.

То есть, например, делают фильмы по мотивам произведений, которые сами сделаны по мотивам других произведений, и предлагают нам полюбоваться на шестую копию отсутствующего оригинала. В том смысле отсутствующего, что он создан в другом виде искусства. Так, знаменитый режиссер Павел Лунгин, представленный в конкурсной программе, сделал фильм «Дама пик» по мотивам (точнее было бы сказать – на мотив, даже мотивчик, пусть простит меня Чайковский, чья гениальная музыка присутствует в картине) оперы, которая создана по мотивам повести Пушкина.

Это такое совершенно картонное театральное пространство, где молодой оперный певец, мечтающий о партии Германна, хочет и в жизни стать Германном, проиграть деньги и сойти с ума, чтобы уравняться со своим персонажем. Вообще-то каждый профессиональный артист пытается сойтись поближе со своим персонажем, что называется, вжиться в роль, но только дилетант вменяет себе в обязанность при этом реально стать любовником старухи-графини, попытаться довести ее до смерти, проиграть свою жизнь в карты, сыграть в «русскую рулетку» и, наконец, перерезать себе голосовые связки осколком бокала.

Все эти страсти с подведенными глазами, преувеличенными жестами и оперной озвучкой чужими голосами напомнили мне как раз немой фильм – там вместо голоса актера мы слышим музыку тапера, передающего внутренний монолог персонажа и атмосферу нарастающего трагизма. Так в Русском театре недавно показали немого «Фауста» Мурнау 1926 года создания, а в качестве «тапера» пригласила Олава Эхала, и интерпретация Гете прозвучала ничуть не хуже, а куда лучше, чем игра с Чайковским – Пушкиным у Лунгина.

«В третий раз Германн всегда проигрывает!» – напоминают молодому оперному певцу установку Пушкина – Чайковского. Ставит, мол, деньги, на туза, а ложится к нему пиковая дама. «Нет, – говорит певец за три часа до премьеры, – я все равно сыграю туза, тогда я стану истинным Германном!» Но Пушкина – Чайковского ему не переплюнуть, все равно выходит по-ихнему!

Где находятся все эти картонные декорации? На Марсе ли, на Юпитере, в фантастическом мире, с которым у нас не может быть никаких ассоциаций?

А если вырастет хвост?

На фестивале был представлен и претендующий на артхаус фильм «Зоология» Ивана Твердовского. Там у женщины вырастает хвост. И тоже как бы вторичный, поскольку тема хвоста – страшно, если он вырастет, – пронизывает весь роман «Сто лет одиночества» колумбийского великого писателя Маркеса. Но куда Маркесу до хвоста Твердовского: у героини Твердовского хвост до колен, не свинячий жалкий хрящик, а полноценный длинный орган, с которым не могут справиться врачи. Потому что они формалисты и неучи, а отчасти – извращенцы и мракобесы. Как и все люди в провинциальном городке, выдуманном и сооруженном из того же картона, что и крупнобюджетная «Дама пик».

Возникает даже такое жалостное ощущение, что кинематографисты, может быть, и вышли бы на улицы и даже приоткрыли бы глаза, но их насильно держат взаперти, не дают выглянуть из зашторенных окон, создать полноценный сюжет, характеры, отношения персонажей.

А любая встреча с жизнью для кабинетного человека совершенно бесценна, надо только уметь попадать в свой сюжет, не брезговать обстоятельствами. Вот, например, я недавно опоздала вечером на пересадку во Франкфурте по вине авиакомпании; мне положен был новый билет на утренний рейс, ужин и завтрак в шикарном ресторане и ночевка в миллионерской пятизвездочной гостинице. Но дело в том, что немецкого я не знаю, по-английски понимаю, но без нюансов, а самое главное – у меня полнейший топографический идиотизм, я не ориентируюсь в пространстве; чтобы заблудиться, мне не нужно даже три сосны, я заблужусь в любом случае даже на пустоши.

И вот, обладая всеми преимуществами человека, получившего полнейшую сатисфакцию, я склонялась к тому, чтобы провести ночь в обычном зале ожидания, у своей стойки регистрации, а не тратить последние силы на: направо, потом налево, потом по лестнице, потом до сектора «А», потом по зеркальному мосту, потом в гостиницу, потом номер на седьмом этаже, а ни один лифт не едет, поскольку к некой решеточке надо приложить карточку постояльца, но это доходит до тупицы только минут через сорок, когда подобной карточкой пользуется кто-то другой, тоже оказавшийся ночью в гостинице.

Это мой родной сюжет, он в моем характере и в способе осознания действительности. Всеми этими мелкими событиями можно было бы воспользоваться для какой-нибудь абсурдистской короткометражки. Однако тут другая проблема: фильмы я снимать не умею, нет у меня кинематографических способностей, а без них тоже ничего не сделаешь...

«Ты повернул глаза зрачками в душу...»

У каждого пишущего и снимающего есть свои сюжеты, в которые его любезно заталкивают обстоятельства. Чтобы не иссякала внутренняя потребность к творчеству.

Но наша жизнь так изменилась, стала такой новой, что талантливый человек предпочитает пришить героине тошнотворный хвост для рассказа о некоммуникабельности, а не идти навстречу жизненным впечатлениям. Может быть, этих жизненных впечатлений и нет вовсе, и страшно их искать, а есть только сериалы, фильмы, римейки, потом римейки римейков. И самый возлюбленный жанр – детективы. Может быть, потому и вырос до такой степени интерес к политике, что она – детективный сюжет онлайн, и невозможно разом посмотреть все серии и узнать, чем же все кончится и кто победит? А когда все-таки сериал обрывается и кто-то побеждает, то голову поднимает оппозиция, и все захватывающим образом начинается сначала.

Кстати, один из создателей «Зоологии» заявил в интервью, что это очень личное, очень лирическое киновысказывание. Человек произнес привычное клише, привычную банальность, совершенно не подумав, что лирика и интимность высказывания как-то невольно намекают на наличие и у членов съемочной группы розовых длинных хвостов, имеющих спрос у любителей всего неожиданного и неординарного в области эротических приключений. Как-то неудобно получилось.

У нас теперь все стало очень личностным, очень лиричным. У каждого есть совершенно личное, искреннее, глубинное мнение о правительственном кризисе и выходе из него, о частной жизни Трампа (будет он теперь заигрывать с девушками или не будет – это ведь важно?!!), о прошлом и будущем, но не так уж много по-настоящему искренних высказываний о реальной жизни, отраженной в произведениях искусства. Искусство остается зеркалом, но в нем ничего не отражается – на нем рисуются картинки, рожденные холодными импульсами. Может быть, дело как раз в холоде, в отсутствии жара любви, для нее, кроме всего прочего, нужно немного праздности, сосредоточенности, когда глаза поворачиваются зрачками в душу, если уж им и вправду невыносимо смотреть на окружающее.

Но вы же знаете, что находится в душе, нас давно предупредили: «А там повсюду пятна черноты». Не потому что я хочу кого-то обвинить (если бы и хотела, то только себя саму), а потому что так устроена наша совесть. И настоящее искусство ей помогает терзать человека. А вторичное, плохое помогает забыть о совести. И его, вторичного, становится все больше и больше.

И уж я зарифмую начало с финалом: PÖFF никогда не обманывает. Какое искусство есть в той или иной стране, такое фестиваль и демонстрирует, не стараясь ни приукрасить, ни очернить.