Михаил Елизаров: я был бы за красных!

Фото: Станислав Мошков

Роман «Библиотекарь» Михаила Елизарова, ставшего лауреатом «Русского Букера», остается одной из самых читаемых российских книг нового времени.

История о забытых книгах покойного советского писателя Громова, оказавшихся на поверку мистическими текстами, преображающими сознание читателя, и о войнах, которые уже при капитализме ведут между собой владеющие книгами «читальни» за громовское наследие, в финале оборачивается метафорой: Советский Союз можно забыть, но нельзя вырубить из истории даже самым острым топором.

Михаил Елизаров побывал в Эстонии в декабре прошлого года, представив на кинофестивале «Темные ночи» свой роман в качестве основы для экранизации. Тогда же он дал «ДД» интервью, в котором говорил о Советском Союзе и современной России.

Сокрушающая нежность

– В программе фестиваля про «Библиотекаря» написали, что это антисоветская книга...

– Я не писал ни советской, ни антисоветской книги. В «Библиотекаре» один из героев испытывает «сокрушающую нежность к приснившейся жизни». Я бы сказал, что мой роман – это книга о сокрушительной нежности не столько к стране, сколько к людям, которые в той стране жили. Я был бы счастлив, если бы меня окружали те люди, о которых я написал.

– Откуда у вас эта нежность к СССР?

– Когда Союз развалился, я был в армии. Лично я переосмыслил это время достаточно поздно, в конце 90-х. А когда я в 1989-м заканчивал школу, я был отравленный пропагандой юный идиот-антисоветчик, которому не хватало ума осознать величие эпохи. Правда, последние 20 лет СССР выплескивал наверх просто феерических подонков, которые декларировали одно, а занимались совсем другим. Это была выродившаяся система, она была обречена. Жаль не ее, не это уродство, не поганую пену, не комсомольцев, которые стали олигархами и управляют Россией. Жаль замечательной идеи, лучше которой человечество ничего не придумало: всеобщее равенство, социальная защищенность, право каждого на образование и труд. Жаль попытки построить коммунистическое общество. Да, мне многие вещи не нравились в советской системе. Я не приветствую методы, которыми Сталин решал проблемы. Но если бы меня поставили перед выбором, быть за царскую Россию или за Россию красную, я был бы на стороне красных. Я бы остался на родине, как Есенин или Мариенгоф. В Париж не уехал бы. Даже зная заранее, что в 30-е годы меня «заберут».

– Вы можете назвать себя коммунистом?

– Да не то чтобы... Мне ближе идеи Махно, я скорее анархист. Не люблю государство, которое ломает человека. Люди должны быть свободны, их не должно ограничивать ничто, кроме нравственного закона. В любом случае нынешний капитализм, пытающийся продать за рубеж образ России как благополучного демократического общества, меня не устраивает. Опять-таки, люди, которые продают этот образ, – уроды и монстры, которых Союз воспитывал последние двадцать лет. Когорта предателей.

Фашисты, антифашисты, мудаки

– Вы согласны, когда вас называют Борхесом и Сорокиным в одном флаконе?

– Раньше говорили «Гоголь и Сорокин». Не знаю... Сорокин написал бы что-то похожее совершенно по-другому, да и такой сюжет брать не стал бы. Когда кто-то меня сравнивает с Сорокиным, для меня это сигнал: человек – дальтоник, он не различает цвета. Ну, или, если брать кулинарную аналогию, у него атрофированы вкусовые рецепторы, он различает только горячее и холодное, и все равно, чем его кормить – киви или суши.

– Вы не только писатель, вы еще и автор-исполнитель веселых матерных и двусмысленных песен. Как на них реагирует публика на концертах? Наверняка и обиженные есть...

– Мне проще: слушатель моих песен – это в первую очередь мой читатель, он любит мои тексты и относится к ним с пониманием. Подготовлен он и к тому, чтобы понимать мои песни. Если кого-то они шокируют, если человек ограничен своими представлениями о культуре, я ничем не могу ему помочь. Поскольку денег за билеты я не деру, не думаю, что кто-то может пострадать от моих концертов финансово.

– У вас есть жутковатая «Антифашистская песня», по которой при желании можно заключить, что вы фашизму симпатизируете.

– Антифашисты – это те же фашисты, которые запрещают фашизм. Они так же запрещают другим людям быть теми, кем те хотят быть. Я пытаюсь обратить внимание на эту проблему. Человек по своей природе склонен к тому, чтобы любить других людей. Должно случиться что-то серьезное, чтобы человек кого-то возненавидел. Обычно причины социальные: несправедливое общество обречено на столкновение с фашизмом. Нынешняя проблема ксенофобии в России возникла не потому, что русский человек не хочет кого-то воспринимать, – дело в бесправии и социальном унижении. А вообще я бы так сказал: человек, который называет меня фашистом, – стопроцентный мудак. Никак по-другому я его охарактеризовать не могу. И это вполне адекватно.

Еще умнее, еще добрее

– В одном интервью вы сказали, что отстаиваете право человека на бескультурье. Это как? Ведь бескультурным людям в первую очередь не будут нужны ваши книги...

– Я считаю, что человек имеет право высказывать вещи, которые в некоей среде считаются некрасивыми. Человека нельзя за это штрафовать или сажать в тюрьму. Есть другие способы перевоспитания. Мы должны иметь право высказывать всё то, что мы думаем, и не бояться, что нас накажут. Это моя декларация свободы.

– Как говорил Вольтер, «я не согласен с вашими убеждениями, но готов умереть за ваше право их высказывать»?

– Да, именно. Это великие слова. У человека должно быть право назвать кого угодно дураком или подонком. Действия – другое дело. Не надо путать их со словами. Да, есть границы: я не буду петь матерные песни в детском саду, и воинствующие атеисты не должны выступать в церквях. Но мир, в котором люди рисуют карикатуры на святых, а потом прячутся, мне не нравится. К чему мы пришли? Антирелигиозный пафос нынешнего общества мне понятен, православная церковь занимается сейчас не тем, чем должна заниматься, она не спасает души, а зачем-то объясняет, какая крутая штука вертикаль власти, чем вызывает отторжение у левых и анархистов. Ведь почему сейчас начинает доминировать ислам? Потому что он социален, даже социалистичен. Человек, который тянется к равенству, часто симпатизирует исламу. Я бы хотел, чтобы православная церковь стала, если угодно, коммунистической – чтобы вернуть утраченную паству. Христиане должны быть еще умнее, еще свободнее, еще добрее. Я хочу жить в мире, где все люди свободны и делают что хотят...

– А это достижимо в России в ближайшее время?

– Боюсь, будет только хуже. Единственный механизм, который позволил бы разом снять все противоречия, – это если бы сказали себе «стоп», перестали строить капитализм и вернулись к строительству коммунизма. Разломали бы существующую вертикаль власти, отказались от олигархических кланов. Но кто же пойдет на то, чтобы снова уничтожить понятие «господа» и сделать всех товарищами? Значит, будут проблемы, в том числе национальные конфликты.

– Как получилось, что при левых взглядах и гуманизме вы написали такую брутальную книжку, как «Библиотекарь»?

– Я вовсе не брутален. Я мягкий человек, незлобный, склонный к сентиментальности. Очень не люблю жестокость – это не мое.