Эстония мертва, а мы еще нет

На поминках по Эстонии ее народ жрет, пьет и ковыряется в зубах, но не скорбит. Мертвые скорбеть не умеют. Фото: Ээро Эпнер / архив Театра NO99

Я очень боюсь того, что умный и точный спектакль Театра NO99 «The Rise and Fall of Estonia» провалится. И деньги тут ни при чем. Можно ведь собирать полные залы, но оставаться неуслышанным.

Для справки: «The Rise and Fall of Estonia» (авторы – Эне-Лийз Семпер и Тийт Оясоо) завершает «политический» цикл, куда входят также постановки «Нефть!», «GEP – Горячие Эстонские Парни», «Как объяснять картинки мертвому зайцу» и «Единая Эстония». Впрочем, вряд ли это важно. Куда важнее название: «Взлет и падение Эстонии». Сразу вспоминаются «Упадок и разрушение Римской империи» Эдуарда Гиббона, «Взлет и падение Третьего рейха» Уильяма Ширера и тому подобные документальные хроники, запечатлевшие процесс превращения государств в пепел истории. В момент, когда партии власти не устают повторять, что Эстония под их руководством летит в светлое будущее, Театр NO99 осмеливается заявить, что наша страна, напротив, пребывает в тотальном упадке. И более того: Эстония мертва. Такое не то что не прощают – хуже. Такое предпочитают попросту не замечать.

Страна, которую мы потеряли

Спектакль начинается с конца: девять актеров сидят перед занавесом, наблюдая за тем, как рассаживается почтеннейшая публика, а когда гаснет свет, актеры встают и под прицелами телекамеры, передающей изображение на огромный экран, уходят. Exeunt, как писали в ремарках во времена Шекспира. Они идут за кулисы, одеваются, покидают концертный зал Nokia, переходят через дорогу, возвращаются в родной Театр NO99 на улице Сакала, где заранее подготовлены декорации, – и только тогда начинают играть.

Или не начинают. Какие сцены транслируются на экран в реальном времени, а какие отсняты заранее, непонятно, да и не должно быть понятно. Актеры намеренно рвут все связи с залом: всё, баста, искусство кончилось, мы будем говорить то, что думаем. Без игры на публику, без лицедейства, и это не спектакль перед вами, а диагноз, приговор, свидетельство о смерти.

«Взлет и падение Эстонии» – совсем не классическая театральная постановка. По форме это серия эпизодов со сквозными героями, причем каждый актер играет множество ролей. По сути – срез коллективного бессознательного отдельно взятого народа, репортаж из сине-черно-белого астрала, в котором соединились прошлое и настоящее, память и мифы, политика и будни. Это откровенный разговор эстонцев с эстонцами о том, что они сделали со своей великой эстонской мечтой. Русские тут – максимум сторонние наблюдатели, но тут есть свои преимущества: увидеть взлет и падение Эстонии, которую мы/они потеряли, куда легче со стороны, чем изнутри.

Хелп ас вен Путин кам

Театр NO99 уверен в том, что внутри эстонского астрала всё смешалось почище, чем в доме Облонских. Характерный пример – три эпизода на тему сталинских депортаций, разыгрываемые Тамбетом Туйском, Миртель Похла, Эвой Клеметс, Гертом Раудсепом и Яаком Принтсем.

В первом эпизоде (скорее всего, это 1941 или 1949 год) русский комиссар вместе с помощником из местных врывается в дом, где женщина играет с дочерью, и, размахивая пистолетом, приказывает эстонке собирать вещи. Во второй сцене (эпоха застоя) глава семейства приезжает домой на новеньких «жигулях». Налюбовавшись автомобилем, семья возвращается в квартиру, а там за столом сидит всё тот же русский комиссар. Отставив бутылку с молоком, он орет: «Мы нашли на чердаке немецкий мундир! Чей он? Признавайтесь!» «Мой», – говорит отец семейства, обрекая себя на смерть, и лишь из монолога жены становится ясно, что она попросту вспомнила рассказ матери о том, как советские солдаты в 1944 году расстреляли ее жениха, служившего в гитлеровской армии. В третьем эпизоде подрабатывающий частным извозом эстонец подбирает англоязычного туриста. Услышав слово «English», таксист мрачнеет, останавливает машину и начинает говорить о том, как его отец ждал помощи этих самых инглиш в лесах много лет, а инглиш так и не освободили Эстонию от оккупации. Обида гложет таксиста до сих пор. «I am sorry», – говорит растерявшийся турист. «Энд нау ю хелп? – спрашивает таксист. – Вен Путин кам виз хиз рокетс энд бомбс. Инглиш хелп?» Поможете, когда Путин явится к нам с бомбами?..

Именно: обида на русских, страх перед Россией и ненависть к инородцам, порожденные в далеких 40-х страшной трагедией, передаются из поколения в поколение, превращаясь в бзик, предрассудок, психическое заболевание. Настоящая боль переходит в фантомную, истина – в иллюзию, люди уже не воспринимают мир адекватно. И им очень сложно понять, что они делают что-то не так.

Гибель на блюде

В спектакле говорится и о современности. Мы видим пьяницу, целующего телевизор, по которому идет предвыборная реклама, Сависаара, гипнотизирующего избирателей сквозь очки, и, судя по всему, Ансипа с Лааром: задыхаясь, кашляя, хватаясь за сердце, они взбираются по лестнице, не ведущей никуда (разве что к смерти, но об этом позже), докуривают по пути чужие окурки, теряют штаны, но не устают убеждать себя в верности и истинности избранного пути. «Мы войдем в пятерку богатейших стран Европы! И ведь никто не предложил альтернативу! Потому что альтернативы этому нет!»

Мы видим, как два трансвестита восхищаются эстонской женщиной, которая находит силы и детей растить, и карьеру делать, а сами только и знают, что весело кружиться в танце. Мы видим, как люди звереют от безысходности: одни несчастливы, потому что сидят без работы, другие – потому, что всё время работают. Мы видим, как человек тщетно бьется в запертую дверь. Некогда эта дверь вела в мир мечты, двигавшей патриотами, а потом закрылась навсегда и не распахнется, хоть ты убейся.

Мы видим, как психотерапевт пытается облегчить страдания пары эстонцев, потерявших Эстонию. Самое жуткое в этой сцене – то, что родственники покойной не скорбят вовсе. Эстония им по барабану, и волнует их только одно: можно ли расплатиться с врачом не наличными, а через банк. Наконец, в финале нам показывают поминки по Эстонии, на которых все только и делают, что жрут, даже когда поют куплет про лесных братьев и толкают скромные речи. Закадровый голос повествует о том, как вечно голодный народ лопал всё, что можно и что нельзя, и съел однажды самого себя, потому что торопился жрать, жрать, жрать, жрать, жрать... Всё, что остается от Эстонии, – неподвижные восковые фигуры, мертвые, заметаемые снегом. Зима будет долгой. Если не вечной.

Пик коммунизма

Слова «взлет и падение» подразумевают наличие пика, высшей точки, в которой Эстония – была. Эта точка обозначается в блистательном и неожиданном монологе Серго Вареса. Пик – это 1968 год, тартуская квартира социолога Марью Лауристин, у которой собрались гости, реальные и воображаемые – физик, кибернетик, семиотик, и Сэлинджер, и Камю, и Густав Суйтс, – и мир пронзителен и светел, и есть цель, и будущее, и мечта, и Марью ощущает абсолютную свободу. Как ни парадоксально, самый светлый момент эстонской истории по Театру NO99 приходится на советскую оккупацию, когда независимой Эстонии, по сути, и не было. Страны не было, а пик – был. Бывает и так.

«The Rise and Fall of Estonia» – очень страшный спектакль, но только для тех, кто готов открыть глаза, понять и задуматься. Любопытно, что создатели постановки дословно повторяют мысль писателя Дмитрия Быкова про СССР и РФ. Советский Союз, говорит Быков, был плохой, но живой, а нынешняя Россия – мертва; что лучше: плохой живой человек или труп? Вот и с Эстонией так. Ужасная советская Эстония-1968 породила людей, умевших мечтать. Кого может породить свободная Эстония-2011 кроме безумцев, с чавканьем потребляющих своих близких и самих себя?

Ответ неутешителен. Выход-то есть, но чтоб его увидеть, надо отказаться от многого. Поэтому, боюсь, спектакль обречен на непонимание. А еще жаль, что нет в Эстонии театра, который так же смело говорил бы с местными русскими о нас: о нашем взлете и нашем упадке, о наших предрассудках и мечтах, ну и о том, кем мы будем завтра.