Белобровцева: если бы проблему русских школ обсуждали с русскими, все было бы иначе

Профессор Таллиннского университета Ирина Белобровцева. Фото: Станислав Мошков

До сих пор по проблемам русской школы высказывались преимущественно политики или лица амбициозные, но школу не столь давно закончившие, чтобы можно было всерьез воспринимать их мнение как экспертное. На этот раз DzD побеседовал с человеком, которого трудно заподозрить в политизированности и еще труднее упрекнуть в некомпетентности.

У профессора Института славянских языков и культур Таллиннского университета Ирины Захаровны Белобровцевой богатая биография. В 1975 году она была изгнана с работы в Таллиннском пединституте по политическим причинам, более чем успешно вернулась туда на работу в 1986 году, став профессором русской литературы, а заодно и лауреатом Государственной премии ЭР по науке в 2009 году, не считая премии фонда Капитал культуры и Эстонского радио. В 2010 году была награждена орденом Белой звезды 4-й степени. Совместно с Виталием Белобровцевым перевела с эстонского около 50 книг, пьес и киносценариев, является автором трех книг и десятка учебников по русской и эстонской литературе.

По ее мнению, происходящее сейчас с русской школой вызывает серьезные опасения за будущее нашей культуры.

- Чем грозит нам школьная реформа?

- Судя по моему опыту работы в университете, она грозит нам тем, что русские дети будут ощущать русский язык как неродной. И если нам всем хочется, чтобы это произошло, мы должны встретить эту школьную реформу с глубоким одобрением. При соотношении 60 на 40 всегда будут предметы, которые будут заявлены как предметы из 40%, - и это будут русский язык и литература. Этих предметов мало. А все факультативы, в которых заинтересованы школьники, будут на эстонском языке. Дети будут знать эстонский хорошо и очень хорошо, но, скорее всего, исчезнет та аура, которая окружает русский язык в школе. Исчезнет тот контекст, который выходит за пределы упражнений по русскому языку и того малого количества русской литературы, которое сейчас в школе проходят.

- Т.е. русский язык в русской школе перестанет быть привилегированным предметом?

- Да он давно находится не в привилегированном положении. Он в нем был разве что при советской власти. В последние двадцать лет за счет русского языка решаются другие проблемы. У нас давно взято направление на фундаментальные науки. Неслучайно один из самых больших конкурсов в первые классы среди эстонских школ в Реальной гимназии. Я ничего не имею против точных наук, просто нельзя забывать, что точные науки дают развитие ума, а гуманитарные - развитие души. И то, и другое должно быть в равновесии. Если этой гармонии не будет, то мы жестоко поплатимся, по-моему.

- Беспокоит ли вас тот политический галдеж, который был поднят вокруг русских школ?

- Еще как беспокоит. Последнее, что меня поразило – и очень неприятно, - большое интервью с Михаилом Юрьевичем Лотманом в Õhtuleht. Анонс интервью на первой странице показался мне интересным – он там говорит о том, что нужно сохранить русские гимназии, чтобы те, кто не хочет оставаться в Эстонии, могли бы заканчивать гимназии на русском языке. Когда же я посмотрела само интервью, там оказалось довольно интересное выступление человека, который, по-моему, очень органично вписался в ряды Союза Отечества. В этом интервью он говорит: конечно, надо оставить русские гимназии, но пусть те, кто собирается в них поступать, будут заранее знать, что никакая карьера в Эстонии им не грозит. Карьеры этой они будут лишены изначально. Я думаю, что осталось только клеймо на лоб – как у Блока «на спину б надо бубновый туз», огородить колючей проволокой эти русские гимназии и устроить гетто. По-моему, это логически вытекает из подобного рода выступлений. Мне это совершенно непонятно, потому что есть масса русских школ, где готовят очень хорошо учащихся по эстонскому языку, и если мы говорим только о знании эстонского языка как о стартовой площадке для карьеры, то мне подобного рода выступления представляются выполнением партийного задания и запугиванием школьников и их родителей.

- Должны ли представители местной русской интеллигенции высказываться в поддержку русского образования?

- Должны – это не то слово. По-моему, это первая и огромная необходимость. Чем более авторитетен человек в своей области и в своем кругу, тем больше он должен высказываться. Потому что если мы не будем говорить о судьбе русской школы, думая, что все само собой сложится и почему бы ребенку не поучиться в эстонской школе, и почему бы соотношению 60 на 40 не войти в законную силу, ускорится тот процесс, который я уже сейчас наблюдаю – и не только в своем университете – когда приходят студенты и говорят, что они не связывают свою дальнейшую судьбу с Эстонией. У детей некоторых моих знакомых тоже возникает  такое же самое желание. А вот каким образом потенциальный отъезд русской молодежи, с точки зрения политиков, должен положительно сказаться на стране, которая все время барахтается в огромном количестве демографических проблем, это вопрос. С одной стороны, мы говорим, что пенсионеров через десять-пятнадцать лет некому будет кормить, с другой – с легкостью необыкновенной распоряжаемся судьбами будущих работников, которые могли бы трудиться во всех областях жизни Эстонии.

- Вы сказали, что авторитетные люди должны как можно чаще возвышать голос. Почему же до сих пор это сделали лишь немногие?

- Думаю, во-первых, потому, что, как всегда, вопрос оказался политизированным – с русской стороны тоже. Мне кажется, некоторых это оттолкнуло от обсуждения этой темы. Во-вторых, есть люди, которые еще недооценивают в полной мере ту опасность, которая грозит не только русской школе, но и русским детям. В-третьих, кажется, что есть люди, которые полагают, что это их никаким образом не касается, потому что их дети уедут за границу, получат там замечательное образование, а вернутся ли сюда или нет, - еще неизвестно, и скорее всего, нет. Поэтому они думают - мое дело сторона. С такой позицией спорить не хочется, потому что таких людей переубедить практически невозможно. Но мы должны открывать людям глаза на эту проблему,  у русской общественности должно быть на этот счет свое мнение. А многие пока, к сожалению, не понимают, что нас ждет.

- Как вы думаете, почему русская университетская интеллигенция практически промолчала? Ведь деградация русской школы неизбежно скажется и на русских специальностях в вузах.

- Русских специальностей в университете – давно раз-два и обчелся. Славянская филология в Тарту и Таллинне. Все остальное – в частных университетах. И там уже нет магистратуры на русском языке, а это означает, что не на филологических специальностях на русском языке можно учиться только где-то за пределами Эстонии, например, в Балтийском университете, в Риге, или в России. Во-вторых, той университетской общественности, которая причастна к русскому образованию, ее очень мало. Меня поразило в свое время, что мои тартуские коллеги промолчали, когда сливали две гимназии в Тарту. Уже было понятно, что сама по себе ситуация не требует этого слияния – ни в экономическом плане, ни по каким-то моральным установкам. Теперь это подошло вплотную к Таллинну, и я думаю, что люди уже должны бы начать говорить. Если еще не поздно.

- Возможно ли вообще объяснить эстонцам, почему мы не хотим превращать русскую гимназию в эстонскую?

- Я не умею говорить слово «эстонцы», имея в виду всех эстонцев. Наверное, существует ощутимая часть эстонцев, которым это можно объяснить. Тем, кто имеет какие-то связи с русскими – родственные, коллегиальные и любые другие. Тем, кто способен понимать, что ни одна страна в Европе уже не будет мононациональной и что русские здесь живут уже столетиями. Тем, кто способен мыслить в категориях справедливо – несправедливо.  Но мыслящая прослойка в любой нации составляет всего 10%. Ей можно это объяснить.

Хотя весь ужас состоит в том, что в вопросе о русской школе некоторые даже в пределах этих 10% перестают относиться к мыслящей прослойке. Мне трудно назвать тех людей, которые творят реформу образования, не мыслящими людьми. Они мыслящие, только их мысли абсолютно противоположны моим собственным. То, что они думают о русской школе, не имеет никакого отношения к самой русской школе. Когда мне говорят, что русские школы хуже, чем эстонские, позвольте не поверить. Есть русские школы лучше и есть хуже. И эстонские школы есть лучше и есть хуже.

Дело не в том, что школы плохи – школу можно переделать, особенно когда за дверями стоит огромная армия безработных. Речь-то о другом – о том, что эстонские школы приведут, естественно, к ассимиляции русских. И здесь мы должны выбрать: будем ли мы потом с гордостью сообщать, как Михаил Юрьевич Лотман, что его сын не знает русского языка (что, кстати, не мешает моему коллеге рассказывать о том, что его отец, выдающийся ученый, дошел в войну до самого Берлина и только в 1946 году был демобилизован), или мы все-таки хотим сохранить русский язык, русскую культуру в своих детях.

Позволю себе длинную цитату из книги американки Нэнси Рис «Русские разговоры», где автор рассказывает о том, что такое русские люди времен Перестройки. Она начинает с того, что много лет прожила в России с 1989 года, и, выучив русский язык, близко общалась с русскими интеллигентами. 

Она очень высоко оценивает русский язык, говорит, что он необыкновенно богат и гибок и, объясняя эти достоинства, применяет термин parole (речь): «Я употребляю этот термин для обозначения базового лексикона, а также совокупности метафор и других тропов, сравнений, поговорок, пословиц, изречений, заклинаний, ругательств, непристойностей и, скажем, эпических сказаний, сказов, песен, баллад, стихотворений или отдельных стихотворных строк, анекдотов, частушек, загадок, скороговорок, сленговых выражений, цитат из пьес или кинофильмов, официальных лозунгов и злых пародий на них и т.п., которые люди узнают еще в детстве и которыми пользуются всю жизнь».

Так вот, если мы хотим, чтобы наши дети в итоге перешли на пословицы, поговорки, сленговые выражения, цитаты и т.д. и т.п., но эстонские, то мы должны задуматься: а сумеют ли они вообще это сделать? А если они этого не сделают, они все равно никогда не станут своими в эстонской среде. И не оставить ли их все-таки при богатом русском языке со всеми этими самыми его достоинствами и богатством, потому что это они все равно впитывают с молоком матери, узнают от дедушек и бабушек, и это действительно – необыкновенное богатство?

- Вы сами отдали бы внуков в эстонскую школу?

- Нет. Не отдала бы точно. В школе у ребенка должен быть душевный комфорт.

- Как вы оцениваете деятельность прежнего министра образования и чего ждете от нынешнего?

- Деятельность Тыниса Лукаса я оцениваю как деструктивную в высшей степени, какую только можно себе вообразить. И боюсь, что деятельность нового министра образования, который относится к той же партии, будет ничуть не менее деструктивной. Он – человек, как мы уже видели, вполне решительный и готов то, что обещал, доводить до конца.

- Гарантируют ли наши нынешние учебные программы тот минимум, который необходим для русского ребенка, чтобы у него сохранилось представление о русской культуре?

- Думаю, это зависит от школы. Есть такие, которые оставляют факультативы – они дают гораздо больше. Кроме того, существуют частные русские школы – кстати, если зашел такой разговор, думаю, что я отдала бы внуков в частную русскую школу. А в обычных школах дети порой получают minimum minimorum русской культуры, т.е. меньше не бывает. Правда, можно порадоваться, что сейчас куда большее влияние приобрела семья - по сравнению, например, с советским временем. Похоже, что люди стали уделять больше внимания своим детям, и тогда этот минимум восполняется еще и семьей.

- Сейчас много говорят о том, что реформа образования повысит конкурентоспособность русских школьников. Вы в это верите?

- В 1996 году при Министерстве образования началась деятельность группы, которая должна была работать на интеграцию русской молодежи в эстонское сообщество. Тогда один из моих коллег по Таллинскому университету провел интересное социологическое исследование о том, чего эстонцы хотят от русских, т.е. другими словами, почему русские им не нравятся.

Он показывал результаты своих опросов, которые гласили: плохо, что русские не знают или плохо знают эстонский язык, эстонскую культуру – это повторялось в разных группах с разными процентами, он задавал им скрытые вопросы, повторял их в другой формулировке. В конце концов, подытоживая свое исследование, он сказал, что разговоры о языке и культуре – это, так сказать, дымовая завеса, потому что на самом деле участники его исследования боятся прихода русских на рынок труда. Это их пугает, поэтому, с одной стороны, они твердят, как необходимо, чтобы русские знали эстонский, а с другой – они боятся этих знаний.

У нас существует своего рода естественный отбор: если человек в состоянии преодолеть множество препятствий, психологическую отверженность, понимая свое особое место в сообществе, выдержать и  сохранить личностное ядро, если он точно знает, чего хочет, не подличает, не подлизывается, не показывает, что на все согласен, а демонстрирует свое намерение идти по вехам, которые сам для себя наметил, я думаю, этот человек будет более конкурентоспособен, чем очень многие на рынке труда.

- Не боитесь подвергнуться жесткой критике, если вы будете продолжать отстаивать русское образование и если вас действительно услышат?

- Есть такой замечательный польский исследователь Петр Штомпка, который давно работает в Америке. Он автор гениального исследования о культурной травме. Там я прочитала, что если человек пострадал в каком-то обществе, был им недоволен и потом попал в другое, измененное общество и стал бороться уже с новой структурой, стало быть, этот человек – неудачник.

Я получила по башке еще в советском обществе, у меня были тогда неприятности, весьма серьезные. По мере сил и возможности, я с ним боролась. Потом я оказалась в эстонском обществе и получила, в общем-то, многое, на что рассчитывала. Так что же – если я чем-то сейчас недовольна, это у меня культурная травма по Штомпке? Но ведь я недовольна не эстонским обществом, а определенной ситуацией, которую считаю несправедливой.

Если бы проблему русской школы обсуждали с самими русскими, сегодня все было бы иначе. Был бы найден какой-то компромисс и какой-то консенсус – которые обычно идут на пользу обществу. Но это делалось иначе, мне как человеку, работающему в системе образования, это не нравится, и я имею право об этом говорить. Необходимо было привлекать к обсуждению русского образования представителей разных поколений – школьников и учителей, родителей,  должны были быть представлены люди из разных слоев общества.

- В известной песне пелось о том, что никто не даст нам избавленья - ни бог, ни царь и ни герой. Кто может дать нам избавление от ассимиляции или это неизбежность?

- Не надо ни на кого надеяться. Надо, во-первых, высказываться самим. А во-вторых, решать, чего мы все-таки хотим. Сейчас есть школы, в которых попечительские советы решительно выступают против этой реформы, и если они будут добиваться своего, если их будут поддерживать родители, я думаю, что сохранение русской культуры в Эстонии вполне возможно.

- Должны ли мы ждать помощи от русских спонсоров частных школ или кого-то еще? Или рассчитывать на какие-то российские организации соотечественников?

- Местные спонсоры были бы, конечно, очень хороши. Другое дело, что они спонсировали бы частные школы, а некоторые люди считают очень обидным для себя, что они платят налоги и, тем не менее, вынуждены отдавать детей в частные школы. Мне бы это тоже было обидно, но если бы возник такой вариант, как сейчас – пан или пропал, я бы все равно согласилась на частную школу.