Борис Акунин и дао писателя

Борис Акунин (Григорий Чхартишвили) Фото: Станислав Мошков

Почетным гостем литературного фестиваля HeadRead, прошедшего с 26 по 29 мая в столице Эстонии, стал литературовед, японист и переводчик Григорий Чхартишвили, более известный как Борис Акунин, придумавший великого русского сыщика Эраста Петровича Фандорина.

Недавно Акунин, что в переводе с японского означает «злодей», придумал новое понятие, которое обозначил по-японски же – «сакка-до», то есть «путь писателя» – по аналогии, например, с «дзюдо» («путь мягкости») или «сёдо» («путь письма», каллиграфия).

«Я имел в виду очень простую вещь: “до”, “дао” по-китайски, “путь” по-русски, – это образ жизни, который каждый человек выбирает сознательно или бессознательно. Я предпочитаю все делать сознательно. В Японии всякая профессия при правильном к ней отношении понимается как искусство, в том числе как искусство жизни. И не важно, занимаешься ты каллиграфией, икебаной или, допустим, работаешь на конвейере, собирая тойоты. Если ты относишься к своему делу как к “конвейер-до”, ты правильно живешь. Раз так получилось, что я стал писателем, я хочу заниматься этим делом осмысленно и воспринимать мое ремесло как инструмент для освоения жизни».

В Таллинне Борис Акунин ответил на вопросы «ДД», которые задали ему Николай Караев и Марианна Тарасенко.

Тот, кто вбрасывает мяч

– Вы не пожалели ни разу, что взяли псевдоним «злодей»? Злодеи, как правило, по другую сторону баррикад от ваших героев...

– Нет. Это было совершенно осознанное решение. Сам проект для меня назывался «Акунин». Тогда слово «проект» не было таким замыленным, затасканным и пошлым, как сейчас, оно означало спроецированную – а не прочувствованную и придуманную – литературу. Название объяснялось тем, что я собирался создать галерею злодеев. Они интересовали меня как человеческий тип, как художественный образ. В каждой книжке появлялся новый тип злодея, начиная с леди Эстер в «Азазеле». А кокетничать и изображать из себя злодея у меня и в мыслях не было.

– А вы не злодей?

– Нет, конечно. (Смеется.)

– Когда Борис Акунин появился в ЖЖ, блогосфера вздрогнула: не каждый день блог появляется у писателя в зените славы. В том числе потому, что в блоге человек раскрывается, а многие этого не любят. Зачем вы на это пошли? Что дает вам «сетевой» опыт?

– Много было причин. Во-первых, я не собираюсь там раскрываться больше, чем собираюсь раскрываться. Я не эксгибиционист, а вполне закрытый человек. Во-вторых, меня интересует та виртуальная Россия, которая ни географически, ни как-либо иначе не сочетается с российским государством. Блогосфера, по-моему, похожа на Дикий Запад. Сначала туда пришли пионеры, которые рыли золото, охотились на бобров и бизонов и существовали вполне дико. Когда пионерам стало тесновато, стали возникать первобытные законы. Нужно было выбрать шерифа, понадобились судья и священник... Меня очень интересует вопрос появления общества на целине, на пустом пространстве. Я думаю, что блоги уже повзрослели и постарели. Да, многие блоггеры сохранили привычки первопроходцев, они говорят грубо и зычно, матерятся через слово, бьют друг друга по морде. Но в Рунете должна появиться цивилизация – женщины в кринолинах, мужчины в цилиндрах. И вот этот переход, эта самоорганизация общества меня страшно занимают. Мои друзья-блоггеры говорили: не ходи туда со своим уставом, люди не будут играть в твои игры, это территория абсолютной свободы. А меня свобода интересует только как осознанная необходимость. Люди, которые собираются вокруг меня в ЖЖ, будут жить по определенным правилам – или им там делать нечего. Сейчас в блогосфере многие устанавливают правила, всем надоело хамство. Я хочу, чтобы все, кто ко мне приходит, открывали свое лицо, чтобы было видно, что это реальные люди. Скандалить у меня нельзя, за это – бан. Я хотел бы, чтобы вся страна двигалась в этом направлении. Не то чтобы я воображал себя педагогом – мне просто интересно за всем этим наблюдать...

– А вы в блогосфере кто – культуртрегер, миссионер?

– Я – человек, который вбрасывает на поле мяч. (Смеется.)

За две книги до конца

– Еще до того, как в «Статском советнике» Фандорина сыграл Олег Меньшиков, вы говорили, что он – идеальный кандидат на эту роль. При этом описание Фандорина не сочетается с внешними данными Меньшикова.

– Олег Меньшиков – пожалуй, единственный актер в современном российском кинематографе, который умеет молчать в кадре. В нем есть ощущение внутреннего мира. В старом советском кинематографе таким актером был Станислав Любшин, он смотрел в кадр – и держал его. Это почти утраченное искусство. Для «Статского советника» Меньшиков подходил идеально, ведь там Фандорин почти ничего не делает, он пребывает в дзенской апатии, а вокруг него разворачиваются события, бегает этот бес, которого играет Никита (Михалков – Н.К.), еще кто-то. У Никиты это, по-моему, лучшая роль, я специально написал ее так, чтобы он сыграл самого себя...

– А Михалков считает, что он играет положительного героя.

– Да, хотя, по-моему, он сам себя полностью разоблачает. Что до Меньшикова, я так скажу: мужская красота – не на лице, она в энергетике.

– Недавно вы побывали в Севастополе, «собирали материал», по вашим словам. Означает ли это, что нам нужно ждать книгу про Эраста Фандорина, сюжет которой разворачивается в том числе в Севастополе?

– Нет, это касается других серий. Что до Фандорина, в этом году я поеду в Баку. Хочу посмотреть, не пригодится ли Баку для следующего романа.

– Это роман, действие которого должно было происходить в Бухаре? Тот, что не был написан из-за узбекских чиновников?

– Да. Я хочу написать роман с восточным колоритом. Узбекские чиновники меня сначала очень активно звали в Узбекистан и обещали всяческое содействие, а когда пришло время ехать, они чего-то испугались. Стали требовать, чтобы я им предоставил синопсис романа – а у меня и в голове этого синопсиса нет. Кончилось все большим скандалом в прессе.

– Когда нам ждать сборник «Фандорин в ХХ веке» с повестью «Охота на Одиссея»?

– Это будет последняя книжка цикла, она выйдет после «восточной». То есть – осталось две книги.

– От замысла романа «Черный человек» про Распутина вы отказались окончательно?

– Да, потому что когда я стал заниматься Распутиным для «Смерти на брудершафт», то понял, что моя концепция книжки, в которой я собирался из Распутина сделать исчадие ада, не выдерживает критики. Ничего, кроме жалости, этот человек не вызывает.

В поисках красного петуха

– Что должно произойти, чтобы ваши герои попали в Таллинн? Можете ли вы «танцевать» от места?

– Иногда так бывает, хотя обычно все наоборот: я куда-то еду, потому что решил, что действие будет происходить в таком-то городе. И всегда должен быть какой-то сигнал. Я человек немистический, но должно что-то звякнуть-брякнуть, иначе сюжет не оживет. Помню, перед тем, как писать «Пелагию и красного петуха», я приехал в Израиль – ездил-ездил, и все как об стенку, и все глухо. Мы с женой возвращались в аэропорт, я решил уже, что с этим романом ничего не выйдет... Я ведь сам не знал, что такое «красный петух» – просто в одном интервью сказал, что так будет называться следующая книга, и еще пошутил, что это коммунист нетрадиционной ориентации. И вот, уже по дороге в аэропорт, мы стоим на светофоре, а рядом проезжает фургон, на котором – какие-то письмена на иврите и здоровенный красный петух. Я хватаю гида, спрашиваю: что это? Ничего особенного, какая-то птицеферма... Но это уже неважно было. Мы прилетели в Россию, я потом вернулся в Израиль, с другим настроением проехал по намеченным населенным пунктам – и все получилось. А Ревель меня как-то... не привлекает. Может быть, на острове Эзель (Сааремаа – Н.К.) для меня что-то есть. Надо будет как-нибудь туда съездить.

– Какая книга про Эраста Фандорина писалась труднее всего?

– «Любовница смерти». Я совершил тогда единственную концептуальную ошибку: нельзя писать книгу на отработанном материале и искать ответ на вопрос, на который ты уже отвечал. Тема суицида после книжки «Писатель и самоубийство» перестала щекотать мне нервы. С «Любовницей смерти» я мучился, переписывал, но она как была неживая, так и осталась.

– А очень страшная повесть «Декоратор» из «Особых поручений», про Джека-Потрошителя?

– «Декоратор» писался легко, но тоже не получился таким, каким задумывался. Мне хотелось сочинить повесть ужасов, но при помощи бумаги и букв взрослого человека по-настоящему напугать трудно. Нас легко напугать в кино, потому что нагнетание ужаса достигается за счет звука. На бумаге это не работает. Потом я понял, что можно добиться похожего эффекта за счет поэзии, мантричности текста, за счет аллитераций...

– В «Особых поручениях» появляется княжна Чхартишвили – это было некое «мелкое хулиганство» или продуманный ход, желание выйти из тени?

– Это был юношеский период писательства, когда я много резвился, думая, что меня никто не поймает. Развлекая главным образом свою единственную читательницу, жену, я понавставлял в текст всяких знакомых. Нам было очень смешно, но потом за все это пришлось расплачиваться.

Почему вы не любите японцев?

– Я правильно понимаю, что проекты «Смерть на брудершафт», «Приключения Магистра», «Жанры» – популярны, но не настолько, как цикл про Эраста Петровича?

– Да, это так. Очень большая разница в продажах между разными романами серии «Жанры». «Смерть на брудершафт» в последнее время продается все лучше, хотя поначалу читатели эту игру не приняли. Сам я доволен этой серией, думаю, она еще себя покажет, да и до экранизации мы доживем. «Магистр» и «Пелагия» продаются примерно одинаково, роман «“Сокол” и “Ласточка”» вообще пошел очень хорошо. «Жанры» отстают, причем «Шпионский роман» продавался в четыре-пять раз лучше, чем «Фантастика». Видимо, лучше получился.

– Если говорить о переводах на иностранные языки, довольны ли вы успехом ваших книг за границей?

– Нет, не доволен. Книжки хорошо продаются мало где. Помню, я получил данные по продажам в Дании и сказал Татьяне Толстой, что «Азазель» там продался в количестве 400 экземпляров. На что она сказала: «Ты не чемпион – у меня продалось два экземпляра. Подозреваю, что их купил переводчик!» (Смеется.) В Англии мои книжки продаются прилично, а в Италии – ужасно, а почему – я не знаю. В Японии тоже продажи плохие. Более того, народы делятся на те, которые обижаются, и те, которые не обижаются. Случая не было, чтобы меня спросили во Франции или в Англии, почему я не люблю французов или англичан. Зато я часто слышу: «Почему вы не любите украинцев? Поляков? Евреев? Русских? Грузин?..» И японцы – такие же. Мне, кстати, напомнили вчера, что в «Смерти на брудершафт» появился один эстонец – но и его автор сразу же зарезал... (Смеется.)

– У вас есть еще упоминание об эстонцах: в романе «Алтын-Толобас», когда Николас Фандорин едет в Москву, его попутчик-латыш говорит, что гаже русских – только мерзкие эстонцы.

– Точно! Причем эти слова я слышал от живого латыша.

– Вы пишете книги сериями, как принято у детективщиков или фантастов, но не очень принято в «большой литературе». Это внутренняя потребность, или рынок играет тут свою роль?

– Массовая литература существует по рыночным законам, и не уважать их – просто глупо. Ими надо пользоваться – как удобными рычагами. Надо строить героя, серию, целую вселенную, где все между собой взаимосвязано...

– Вы говорили, что хотели писать книги, которые с удовольствием читала бы ваша жена. А что и у мужчин они будут иметь успех, вы ожидали?

– Конечно. Я же сам мужчина. Я пишу то, что мне было бы интересно читать, если бы я продолжал читать художественную литературу.

«Революция? Упаси боже!»

– Вы совсем не читаете художественных книг?

– Совсем. Стараюсь не делать того, что при моем роде занятий неполезно. Когда ты пишешь книжку, это как беременность: ты избегаешь всего, что может помешать процессу, происходящему внутри тебя. Любые чужие художественные влияния вредны. Когда ты берешь книжку, ты не знаешь, хороша она или нет. Если талантлива – о’кей, такое чтение никому не вредит. Если плоха – тоже ничего, ты ее отложишь в сторону. Хуже всего средние книжки, а таких большинство. В оттенках серого ты перестаешь понимать, «что такое хорошо и что такое плохо», и начинаешь думать, что это и есть нормальное искусство – а это не живая вода, это мертвая вода, симулякры сплошные. Потому от непроверенных художественных впечатлений я себя стараюсь ограждать. Читаю только друзей или то, что советует жена, которая читает все. Но такое случается раз в два года, не чаще, – жена меня жалеет.

– Какие последние русские книги вы прочитали и они вам понравились?

– «День опричника» Сорокина и сборник рассказов Улицкой.

– Вы не скрываете того, что невосторженно относитесь к Путину и российским политикам вообще. Власть на вас как-то реагирует?

– Никто никак не реагирует. Если ты писатель, пиши что хочешь, слава богу, наши властители книжек не читают и им наплевать. Это не советские времена, когда человек писал большой и скучный роман, получал за него Нобелевскую премию, а потом его начинали гнобить. Мы живем в эпоху, когда каждый человек выбирает для себя, до какой степени он хочет быть независимым и уважать себя. В этом смысле эпоха – чудесная, и она очень хорошо проявляет людей. При том, что мне многое в России не нравится, включая политический истеблишмент, я считаю, что таких хороших времен, как сейчас, еще не было. У человека есть возможность и право сделать выбор – и его не бросят в тюрьму и не расстреляют. Для России это уже много.

– В своем блоге вы написали недавно, что если к власти снова придет Путин, сместить его сможет только революция. Если представить себе, что по итогам президентских выборов в России начнется революция, как вы себя поведете в такой ситуации?

– Никак. Я не хочу этого видеть. Упаси боже! Да, я боюсь того, что этот человек формально вернется во власть и останется в ней навсегда, лишив себя возможности уйти. Вокруг него вырастет и окостенеет коррупционная система, которая будет держаться за власть руками и ногами – и без крови точно не уйдет...

– А кто, на ваш взгляд, должен стать президентом? Или хотя бы, какой человек?

– Кто-то другой. Если в идеале, я был бы рад, если бы президентом России был такой человек, как Ходорковский. У него развито чувство собственного достоинства, он доказал, что за убеждения готов отвечать, он человек нешкурный... Я, как и Фандорин, человек Порядка, а не Хаоса. Эволюционер, а не революционер. А про революцию я даже говорить не хочу – это будет тяжелый и трагический исход, и не только для России.

***

Справка «ДД»:

Григорий Шалвович Чхартишвили родился 20 мая 1956 года в Грузии. Окончил Институт стран Азии и Африки (МГУ) с дипломом историка-японоведа. Переводил с японского и английского, в переводах Чхартишвили издавались произведения Юкио Мисимы, Кэндзи Маруямы, Масахико Симады, Кобо Абэ и других известных японских писателей.

С 1998 года пишет художественную прозу под псевдонимом Борис Акунин. Автор книжных серий «Новый детектив» («Приключения Эраста Фандорина»), «Провинциальный детектив» («Приключения сестры Пелагии»), «Приключения магистра», «Жанры», «Смерть на брудершафт».

В 2009 году стал кавалером японского ордена Восходящего солнца четвертой степени.