Гарри Бардин: под перьями мы все пластилиновые!

Несчастный герой мультфильма Гарри Бардина не нравится обитателям птичьего двора, о чем они ему и говорят. Точнее, поют: «Чтобы тебя любили, ты должен быть короче и жирней!..» Фото: Станислав Мошков

На фестивале короткометражного фильма «Невиданное кино», прошедшем в начале июня в Эстонии, известный российский аниматор Гарри Бардин представил свой последний фильм – кукольный мюзикл «Гадкий утенок» по сказке Ганса-Христиана Андерсена.

«Гадкий утенок» собрал на одном птичьем дворе множество талантов: звучит музыка Петра Ильича Чайковского, песни на стихи Юлия Кима исполняет арт-группа «Хор Турецкого», озвучивают персонажей Армен Джигарханян, Константин Райкин, Юлия Рутберг. За утенка говорит и поет альтистка Светлана Степченко, а небольшую, но важную роль Петуха озвучивает дирижер Владимир Спиваков, которого Бардину даже не пришлось уговаривать – он сам на нее напросился.

Как ни странно, фильм повторил судьбу своего героя: в российском прокате он стал «гадким утенком», а на международных кинофестивалях мигом превратился в прекрасного лебедя. Для Гарри Бардина такое положение дел – не в новинку: всю жизнь он ставил эксперименты, снимая мультфильмы с героями, сотворенными из спичек («Конфликт»), проволоки («Выкрутасы»), веревок («Брак»), которые не очень нравились «начальникам от культуры» (сейчас на их место пришли прокатчики и продюсеры), зато находили самый живой отклик в зрительских сердцах.

По ком плачет гадкий утенок

– Вы снимали «Гадкого утенка» шесть лет. Это потому, что кукольная анимация требует огромных затрат времени, или по каким-то другим причинам?

– Нормальный срок для такого фильма – четыре года, я думаю. Мы снимали немного дольше. Это многофигурный фильм, в нем более четырехсот кукол, их надо было двигать покадрово. Аниматоров было пятеро, к их чести – работали они качественно, переснимали мы мало. Вообще, длительность съемок зависит от тщательности, с которой снимается фильм. У нас съемки проходили три года, плюс подготовка и постпродакшн.

– Вы контролировали съемочный процесс от и до?

– Я отвечаю за все, начиная со сценария и заканчивая какими-то бытовыми вещами. Я ведь глава студии, и если у нас протекает крыша или течет кран, это тоже мои заботы. Как продюсер я доставал деньги – ну и немножко режиссировал. (Улыбается.)

– Вы не раз говорили, что зрители легче воспринимают рисованную анимацию. Мог ли «Гадкий утенок» быть рисованным фильмом?

– Нет, потому что тут я использую объем по полной программе. В нашем фильме гладкость пластилинового «утенка», лишенного перьев, противостоит перьевому покрытию птичьего двора. Все птицы гордятся своими перьями, потому-то утенок и гадкий – он на них не похож. Если персонажей рисовать, выйдет не так... материально. Разница между утенком и остальными в рисованном фильме не впечатляла бы. Можно ведь снять и рисованный «Конфликт», в котором герои – спички, но это будет совсем другое кино. Когда настоящие спички горят и чернеют, сопереживание гораздо больше.

– Некоторые люди считают, что «Гадкий утенок» снят про Ходорковского. Мне показалось, что судьба гадкого утенка – история диссидента-отщепенца в широком смысле слова. Вы закладывали этот смысл в свой фильм?

– Нет, не закладывал. Гадкий утенок ведь не диссидент, который активно борется с режимом. Он пытается быть как все, он хочет, чтобы его полюбили, но он другой, и его за это не любят. Тут у каждого возникают свои ассоциации. В клубе «Эльдар» в Москве ко мне после просмотра подошли три заплаканные старушки и сказали, что это фильм про них. Оказалось, что они – дети родителей, расстрелянных в 1937 году. На премьере наш замечательный танцор Коля Цискаридзе сказал, что я отомстил за его грузинское детство, видимо, какие-то скелеты в шкафу там были... А писатель Дмитрий Быков сказал, что я отомстил за его детство. В Марселе я познакомился с пожилыми супругами, князьями Шаховскими, из тех самых, и они мне сказали, что после фильма ночь не спали, потому что «Гадкий утенок» – картина про них, про русских детей, поневоле оказавшихся в эмиграции. Каждый находит в фильме что-то свое.

– А у вас была какая-то история, которая накладывалась на сюжет сказки Андерсена?

– Нет. Я действовал по Станиславскому – представлял, как бы я себя повел в предлагаемых обстоятельствах.

«Куклы танцуют под мою музыку»

– При общем гуманистическом посыле странно смотрится финал, в котором лебедь мстит своим обидчикам: он пролетает над птичьим двором, и с них опадают перья...

– Это не месть, нет! Это моя воля как режиссера. Я долго решал, насколько это по-христиански, но... Тут нет ничего от мести: прекрасный лебедь на бреющем полете прощается с птичьим двором, и случайно – случайно! – поток воздуха лишает всех обитателей двора перьев. Очень хорошо сказал один мальчик во Франции: «Я понял, почему они лишаются перьев. Потому что под перьями мы все пластилиновые!» Он ухватил самую суть моего мессиджа.

– Есть поверье, что кукла может сама что-то диктовать кукловоду. На съемках «Гадкого утенка» такие моменты были?

– Да, конечно. Сначала мы закладываем характер утенка в его внешность, стараемся понять, как он должен двигаться, чтобы походка была неуклюжей, а потом кукла нам диктует, в каком ракурсе она смотрится более выгодно. Но это не значит, что кукла мне указывала, под какую музыку ей танцевать. Танцевала она под мою музыку, то есть – под музыку Чайковского. (Улыбается.) Кто заказывает музыку, тот и платит, а платил я – продюсер. Куклы выполняли мою волю.

– Что случилось с прокатом «Гадкого утенка» в России? Я читал, что он провалился, так и не отбив бюджет...

– Ой, о чем вы говорите! Прокатывать фильм согласилась одна компания, мне выбирать не приходилось. Напечатано было 117 копий – для России этого достаточно. Но никто ни копейки не вложил в рекламу. Фильм прокатывали по принципу «как пойдет». А мне даже заработанных денег не заплатили – они переоформились в другую фирму и сгинули с концами. Такой вот бандитский... Петербург. Хотел сказать – страна бандитская. Сейчас фильм вышел на DVD и успешно расходится. Работает сарафанное радио! Покупают «Утенка», кстати, не столько для детей, сколько для себя. Я вообще не делю аудиторию на детскую и взрослую. Наш фильм можно смотреть в возрасте от девяти-десяти лет и до летального исхода.

– Вы однажды сказали, что лучшими своими работами считаете «Гадкого утенка» и «Адажио»...

– Ну как – лучшими... С последним фильмом всегда так, от него сложно оторваться. Хотя прошел год со дня окончания съемок, и я уже ухожу в отрыв, у меня новое кино зреет в голове. Это уже не мой фильм, а ваш.

Плох диктат и продюсера, и государства

– А к любимому в народе «Летучему кораблю» вы не испытываете сильных чувств?

– Да нет, я его люблю. У меня внук обожает этот мультик. Особенно звуковой ряд. Я вынужден на ночь петь ему все песни из «Летучего корабля». Он говорит: «Спой за царя-батюшку!» А я и в мультфильме пел за царя. И вот я пою, и внук удивленно говорит: «Похоже!» – «Так это же я и пел». – «Неправда!» Он мне не верит... (Улыбается.) «Летучий корабль» по-прежнему воспринимается хорошо, потому что в него, несмотря на советские времена, заложена была некоторая вольность, это весьма раскованное кино. Конечно, если бы я его делал сегодня, изобразительные решения я поменял бы. Дело в том, что на «Союзмультфильме» я был чужак, и хорошие художники работать со мной не хотели. Но по наполнению, по мультипликату «Летучий корабль» – хороший фильм.

– Это правда, что в начале 90-х вы отказались от предложения студии «Уолт Дисней»?

– Да, в 1992 году мне предложили взять сериал и вести его. Я спросил: надолго? Мне прямо сказали: на всю жизнь. А мне это было неинтересно по творческим соображениям, хотя, с другой стороны, студия обещала золотые горы. И я отказался, чего простить мне не может, естественно, жена. (Улыбается.) Насчет жены я пошутил, конечно. Она понимает, что для меня важнее всего сам момент делания фильма – не люблю высокое слово «творчество»... И, знаете, я не жалею. У меня уже была студия, «Стайер», за мной пошли люди. Сейчас нашей студии двадцать лет, она полностью оправдала свое название – все еще бежит. Да, было трудно, надо было добывать деньги – но я все эти годы делал то, что хотел.

– Вы не вспоминаете с ностальгией работу на госстудии, которая обеспечивала аниматоров всем необходимым?

– Ну, обеспеченность в Советском Союзе была на уровне «чтоб с голоду не сдохнуть». И там были свои трудности: надо было пробивать сценарии, какие-то фильмы клали на полку, не хотели принимать. Да чего сейчас говорить-то... Пора уже перестать плакать по СССР. Тем более что в России прежние времена возвращаются. Вообще, плох любой диктат, и неважно, кто диктует, государство или продюсер. Я поэтому сам себе продюсер – уж с собой я как-то договорюсь! Тут есть важный момент: мне нельзя предъявить обвинение в том, что я краду деньги, потому что мне как продюсеру самому у себя красть невыгодно. Я все вкладываю в кино. А другой продюсер себе что-нибудь отхватил бы. Если бы смог.

– Что вы думаете об эстонской мультипликации? Следите ли за ней?

– Я прекрасно отношусь к вашей мультипликации, это уже история... Увы, после распада СССР творческие связи нарушились. Раньше мы варились в одном котле, а сейчас у каждого – своя кухня. Каждый сам за себя, как та лягушка, которая взбивала лапками сметану. Общей сметаны уже нет.

***

Справка «ДД»:

Гарри Яковлевич Бардин родился в 1941 году в Оренбурге. Окончил Школу-студию имени В.И. Немировича-Данченко при МХАТе, работал драматическим актером, снимался в кино, ставил пьесы в Московском кукольном театре.

С 1975 года – режиссер-мультипликатор на киностудии «Союзмультфильм», с 1991 года – глава собственной студии «Стайер». Среди работ Бардина – «Летучий корабль», «Дорожная сказка», «Конфликт», «Тяп-ляп, маляры», «Брэк», «Брак», «Выкрутасы», «Серый волк энд Красная Шапочка», «Кот в сапогах», «Чуча», «Адажио», «Гадкий утенок».

Гарри Бардин – лауреат множества премий, включая Государственную премию РФ, три премии «Ника» и премию «Триумф» (2010).