Игорь Грязин: Коридоры власти – 1991

Игорь Грязин Фото: Peeter Langovits

Доктор юридических наук, бывший депутат Верховного Совета СССР, один из основателей Партии реформ Эстонии, ныне депутат Рийгикогу Игорь Грязин рассказал DzD.ee о двух днях своей жизни, о двух августовских днях 1991 года.

Я прилетел в Москву из США, где тогда работал, накануне днем. Было самое обычное солнечное воскресенье.

Рано утром в понедельник мне позвонил друг, американский дипломат, и сказал, чтобы я включил телевизор: в 7 часов будут передавать какое-то очень важное сообщение. То, что будет что-то серьезное, было понятно по тому, что на всех московских каналах, а их тогда было 5-6, играла музыка, напоминавшая о временах, когда хоронили Брежнева. В 7 часов появился диктор и сообщил о введении чрезвычайного положения.

Первые шаги

Я был тогда в Доме депутатов на Рублевке (в нем где-то 120-160 квартир), где жили все депутаты СССР, и услышал, как стали открываться двери, в коридорах стало шумно... Впрочем, ничего особо необычного. А потом, в 8 часов, по дому распространилась самая главная новость: коньяк «Белый аист» продается по 8 рублей. Раньше он стоил 22. И все стали бегать по коридорам в поисках авосек и всякого такого, чтобы успеть в ближайший гастроном. Это была самая первая реакция, самое первое, что я помню об этом путче. И с тех времен и по сей день среди депутатов того времени коньяк «Белый аист» называется «Хунтовский». С коньяком было придумано для того, чтобы успокоить народ – это был первый реальный шаг путчистов.

Вторым реальным шагом было то, что где-то в 10-10.30 по Кутузовскому проспекту пошли танки. А одна из танковых колонн, 6-7 машин, заблудилась и вошла в Москву по Рублевке. Тогда-то я в первый раз в своей жизни и увидел танки на улицах.

Депутаты обсудили это дело между собой (а коньяк купили уже с 8, так что было весело) и стали думать, что делать. Я сказал, что поеду в Кремль.

В Кремле

В Кремле я встретился с очень высокопоставленным чиновником – Анатолием Лукьяновым. Но что меня еще до этого удивило в Кремле – то, что он был пуст. На Тверской стояли танки, а Кремль был пуст, длинные, абсолютно пустые коридоры – и тишина. Тогда я еще подумал, что надо запомнить: вот они в чистом виде коридоры власти.

Иду по ковровой дорожке, открываю одну дверь, другую... Выясняется, что все машинистки и помощники сидят в одной комнате, пьют чай, перешептываются. И я пошел до конца коридора, где были помещения моей комиссии, но подумал, а не завернуть ли мне в кабинет налево, к Лукьянову? Он был председателем Президиума Верховного Совета и вице-президентом СССР – вторым лицом в официальной московской иерархии. Я был с ним знаком лично, потому что он был заместителем председателя ученого совета на защите моей докторской диссертации. С Лукьяновым я сталкивался и в 1988 году, после защиты, когда он вызвал меня в Москву и отругал меня за то, что я написал Декларацию о суверенитете Эстонии. Тогда он произнес фразу, которую я помню до сих пор: «Мы тебе эту степень дали, мы ее и отнимем».

Наши отношения были своеобразными: с одной стороны мы друг друга на дух не переносили, в то же время общались. Но в сегодняшнем контексте что это «общение» значило? Это как старейшина какой-то деревеньки общается с президентом Обамой. Иерархическая разница была огромной. Он, конечно, задирал меня на заседаниях Верховного Совета, когда был очень зол, называл меня Игорь Николаевич, если в хорошем расположении духа – наш Игорь... Разумеется, мы не были друзьями, и не могли быть.

А тут смотрю, дверь в его кабинет и в «предбанник» открыта. Ну и зашел. Обычно было так, что в приемной сидел его секретарь. Мужчина, кстати. (Почти все секретари московского начальства были мужчины. Не те, кто чай и кофе подавал, а те, кто печатал на машинке письма – почти всегда мужчины, причем, с очень хорошей боевой подготовкой. То есть, когда в кино показывают секретарей-женщин – это не соответствует действительности. Настоящими секретарями и одновременно телохранителями были мужчины.) Так вот, его на месте не было.

Алиби

Дверь в кабинет Лукьянова была открыта, он сидел и что-то писал. Я зашел, мы стали беседовать. Власть мы теперь или не власть? Говорили где-то час-полтора. Он сказал: «Иди к своим, на Рублевку, успокой их, Верховный Совет законно соберется. Ведь кто они такие, эти путчисты? – банда г..нюков. Разберемся». Это был в моей жизни самый длинный разговор, если учитывать значимость начальства, помноженную на время: со столь высоким начальством я никогда в своей жизни так долго еще не разговаривал.

И был один интересный эпизод. Ему позвонил Язов. Лукьянов не выключил громкую связь, и я слышал, что Язов говорит, что обеспечит неприкосновенность Кремля, обеспечит порядок и т.п. Теперь, 20 лет спустя, я понимаю, почему Лукьянов себя так вел. На самом деле, он обеспечивал себе алиби. Я потом даже писал одну бумагу в Окружном суде Москвы об этом разговоре Лукьянова с Язовым, из которого должно было быть ясно, что Лукьянов не был с ними заодно. Лукьянов рассчитывал на то, что если все провалится и его будут обвинять, что он был среди путчистов, то у него есть свидетель, причем этот свидетель – не друг ему, скорее, враг. Он был невероятно хитер.

Ситуация была напряженной. И если такой человек тратит полтора часа и ничего не предпринимает, беседует черт знает с кем... Это абсурд! Да, теперь я понимаю, что я был его алиби. Наверно, было еще и с десяток других. Ведь до сегодняшнего дня никому не удалось доказать, что он был в одной компании с путчистами. Да, свой год он отсидел, но если других помиловали, то он был оправдан за отсутствием состава преступления.

В общем, мы поговорили, и я ушел.

Заложники

Что было потом, на следующий день – другая история. В Доме депутатов, в апартаментах академика Сергея Алексеева, собрались 30-40 человек. Мы подготовили в 4-5 экземплярах обращение к парламентам мира. Вкратце идея была в том, что за свою безопасность мы не боялись – все-таки депутатская неприкосновенность, и Янаев или кто бы там ни было, никогда бы не пошел на такой скандал, чтобы что-то сделать депутату. Ведь ГКЧП полностью зависел от того, как прореагирует Буш, как прореагирует Мэйджор. Путч был бы легитимизирован, если бы его признали за границей. Поэтому они никогда бы не пошли на то, чтобы арестовать депутата Верховного Совета.

Но за кого мы действительно боялись – наши семьи. Ведь в этом самом Доме депутатов жили и наши семьи. И что было бы, если бы женщин и детей просто увезли, например, в «Лесные дали» или в «Горки-9» – таких мест было достаточно, причем довольно недалеко от Рублевки: два блокпоста – и поминай как звали.

И было понятно, что если скажут, что ты сейчас пойдешь и проголосуешь – или ты никогда не увидишь свою жену и детей, то нельзя было быть уверенным в том, как ты проголосуешь. Такой риск действительно существовал. Так что, с одной стороны, было хорошо, что мы все были в одном доме, все вместе, с другой стороны, это было плохо, потому что мы были очень уязвимы.

И вот, чтобы оградить себя от такого развития событий, мы и написали обращение к парламентам мира, в котором говорилось примерно так, что если через две недели соберется Верховный Совет и мы проголосуем за то, что Янаев является законным президентом, то мы информируем всех коллег во всем мире, что наше голосование не было свободным, не верьте! А ведь так могло быть, потому что в том доме было собрано от трети до половины всего Верховного Совета, да и другие проживали неподалеку.

Проблема была в том, что переход власти от Горбачева к Янаеву мог произойти только по результатам голосования Верховного Совета. Поэтому мы были нужны для легитимизации этой хунты. И тут в игру вступает Лукьянов, специалист по государству и праву, и все эти конституционные реформы, на основе которых был сформирован Конгресс народных депутатов и т.п., были придуманы Лукьяновым – он всегда знал, как сделать так, чтобы потом сказать, что все было законно.

С Богом!

Так что мы распределили между собой экземпляры этого обращения к парламентам мира, и один достался мне, потому что на следующий день я должен был улетать в США, где работал с осени 1990 года. Другие экземпляры тоже получили те, кто этим вечером или назавтра утром должны были отбыть за границу, у кого были билеты. Ведь тогда депутатам для выезда из СССР виз было не нужно: у депутата, слава Богу, был бесплатный транспорт и безвизовый выезд.

Утром следующего дня советский пограничник, капитан, пожелал мне удачи, сказал, что, дай Бог, когда-нибудь вернешься, будь молодцом – то есть было понятно, как пограничники относились к происходящему в стране. И уже в самолете я узнал, что путч кончился... Жаль только, что у меня не сохранилась то обращение к парламентам мира.

А вот о том, что происходило тогда в Эстонии, я не знаю ничего. Может даже быть, в Эстонии было опаснее, чем в Москве, ведь всегда была вероятность, что какой-нибудь полудурошный полковник Псковской десантной дивизии пальнет куда-нибудь не туда.