1991 год: граница, которая нас разделила

Олеся Лагашина Фото: Dmitri Ivanov

«А мы зато теперь живем за границей», - хвасталась я подружке, сидя на крыше гаража в провинциальном российском городе. «Да ну?» - искренне удивилась она. 20 лет назад «заграница» казалась чем-то совершенно волшебным и связывалась в сознании с яркими финскими стаканчиками из-под йогурта, на которые можно было посмотреть у соседа, ходившего в плаванье, и финским же телевидением. «Заграница» обещала благополучие.

Новости из телевизора как будто напрямую нас не касались, запоминались как набор имен и фактов: Горбачев, ГКЧП, «Лебединое озеро», а Пуго – это тот, который застрелился. Никаких особенных переживаний и дискуссий дома по этому поводу я тоже не помню. Разве что некоторое беспокойство мамы, что от российской бабушки в Таллинн надо ехать через Москву, а там черт-те что творится.

Происходящее в Эстонии тоже умещалось в ограниченный набор понятий: Народный фронт – это плохо, Сависаар – тоже. С годами к этому набору прибавятся понятия «Март Лаар», «Март Нутть» и другие, звучавшие вроде ругательств. Но тогда все это пролетало мимо ушей: мы играли во дворе с эстонцами в «квадрат», и каждый знал, что «ei võta vastu» - это наше «не принимаю». В смысле, подачу не принимаю. О том, что мы когда-нибудь перестанем принимать и понимать друг друга, тогда и мысли не было.

Мы росли в духе нормального советского интернационализма, и национальный вопрос для меня лично сводился к тому, что в детсаду на 7 ноября, когда всех наряжали в традиционные костюмы народов СССР, мне ужасно хотелось быть грузинкой или армянкой (ох, эти роскошные платья!), но в силу исключительной блондинистости меня упорно наряжали латышкой.

И, естественно, мне в голову не приходило, что у бабушкиных эстонских подружек могут быть к моей семье какие-то «исторические» претензии. Тетя Хильда была тетей Хильдой, а не злостно оккупированной мною и бабушкой представительницей коренного населения. И наша портниха, которую все звали просто Беэби и к которой мы ездили в гости, тоже. Певческий праздник у меня, хористки, вызывал тогда исключительно положительные эмоции.

В пярнуском санатории мы все вместе носились в казаки-разбойники, девочка-литовка учила меня считать по-литовски до десяти (кто в детстве не гордится новыми выученными словами?), а подружка Марью не только учила меня эстонским ругательствам, но и нечаянно научила меня плавать, свалившись мне на голову в бассейне. Если бы мне тогда рассказали, что русские в Эстонии принципиально не учат эстонский язык, я бы очень удивилась. Надеюсь, Марью не сидит сейчас где-нибудь в Министерстве образования или Языковой инспекции.

В 1991 году в моей голове не умещалось, что происходящее напрямую затронет мою семью. Что пройдет совсем немного времени, и дедушка с бабушкой будут вынуждены уехать в Россию. …Темно, уходит московский поезд, мы с братом идем по перрону, и я реву. Дедушку я больше не увижу, а «заграница» не даст мне даже приехать на похороны. А ноги еще несколько лет будут выносить меня после школы на улицу, где они жили.

Очень скоро родители останутся без работы. Нахапавшие под политический шумок чужих денег бывшие комсомольские вожаки будут закрывать двери перед мамой, а папа из старшего научного сотрудника института переквалифицируется в школьного учителя, по вечерам делающего на заводе бетонные плитки. Моя школьная успеваемость резко пойдет вниз, потому что заниматься мной больше будет некому. Зачатки эстонского я забуду – вплоть до того, что когда меня попросят включить свет, я могу любезно подать швабру. Мне все это больше не интересно. Равно как и то, что друзья стали менять свои фамилии на эстонские.

Двадцать лет восстановленной Эстонской Республики – со всеми ее очередями в Департамент гражданства и миграции, экзаменами на гражданство, бесконечными экзаменами на категорию и паспортами четырех разных цветов, неизменно вызывающими интерес пограничников в цивилизованных странах (свобода, такая свобода!) – против моего желания воспитали во мне деление на «них» и «нас». Слишком много личного опыта – а не того, о котором говорят учебники.

Свобода – высокая ценность. Когда она свобода для всех. И мне понятно, что такое борьба за нее, но очень трудно представить себе, например, Марта Лаара в роли Гарибальди. Главным образом потому, что перераспределение материальных благ и фаворитизм по национальному признаку никак не вписываются в мою систему ценностей. А граница, как оказалось, пролегла не только между государствами. И я этого, простите, ei võta vastu.