В Эстонии практически не осталось ни своего сельского хозяйства, ни натуральных продуктов питания, пишет Александр Чаплыгин на портале «Столица».
Чаплыгин: почему я не предпочитаю эстонское?
Обращаем ваше внимание, что статье более пяти лет и она находится в нашем архиве. Мы не несем ответственности за содержание архивов, таким образом, может оказаться необходимым ознакомиться и с более новыми источниками.
Бывший министр мясомолочной промышленности бывшей Эстонской ССР недавно рассказал, что Эстония, оказывается, является единственной в Европе страной, где производитель продуктов питания имеет право не указывать на упаковке дату производства. Срок реализации, то есть момент, когда товар испортится, указывать нужно, а вот когда этот продукт сошел с контейнера – нет. Бывший министр объяснил, зачем это нужно.
Его супруга недавно принесла из магазина пакет молока, срок реализации которого заканчивается через два месяца. Как вы думаете, сколько времени, даже в упаковке и в холодильнике, может храниться натуральное молоко? Три, четыре, максимум пять дней, а потом получится простокваша. Если молоко хранится месяцами – это уже не молоко, а некий молочный напиток, произведенный из явно ненатуральных ингредиентов, да еще и с добавлением консервантов.
А мы-то гадаем, почему это магазинное молоко со временем превращается не в простоквашу, а в некую голубоватую субстанцию, в которой плавают неаппетитные серые хлопья. А масло на сковороде не тает, как это, по идее, должно было бы быть, а превращается в воду с добавлением все тех же подозрительных хлопьев. Перечисление подозрительного поведения продаваемых у нас продуктов питания можно продолжать долго.
Говорят, что разрешение не указывать на упаковке дату производства было принято по инициативе некоего крупного производителя, склады которого забиты готовой продукцией на два года вперед. Залежалый товар нужно реализовывать, а кто же купит, например, мясо, если на упаковке честно написано, что изготовлена эта продукция аж два года назад. То есть, если это хранилось правильно, в условиях глубокой заморозки, отравиться им нельзя. Но принимать его в пищу все равно не хочется.
Недавно хуторянин, у которого я многие годы покупал яйца, сообщил, что больше их не будет. Обсчитав стоимость корма и другие затраты и сопоставив их с получаемым доходом, мой поставщик понял, что работает себе в убыток. Так что теперь я, с гораздо меньшим удовольствием, кушаю по утрам магазинные яйца – с почти белым желтком и, поверьте, с совсем другим вкусом. Упрекнуть знакомого хуторянина я не могу – он не виноват, что производить натуральное у нас невыгодно.
Еще один знакомый, парламентарий от Валгаского уезда, внес свою лепту в рассказ об эстонских продуктах и их производителях. На выходных, рассказал он, торговые центры Валга испытывают наплыв посетителей. Сельские жители едут в город за продуктами питания, чтобы затовариться дешевле. А вот открытый недавно фермерский рынок пустует – в последний раз там было замечено всего три продавца. То есть продукты уже идут не из деревни в город, а наоборот.
Все это происходит в Эстонии, которая еще четверть века назад гордилась рекордными надоями и кормила не только себя, но и, как говорят, половину тогдашнего Ленинграда. Качество эстонской сметаны в те времена считалось образцовым, за ней в России выстраивались очереди, а в российской глубинке, куда не доходили молочные товары из Эстонии, о них буквально ходили легенды. Кто из нас не ездил в гости в РСФСР с палкой колбасы и головкой сыра в чемодане?
Все это – в прошлом. Трудолюбивый эстонский крестьянин, которым так восхищался во время визита к нам последний президент СССР, не хочет заниматься привычным делом, потому что этим семью не прокормить. Так происходит по всей Европе – чем севернее страна, тем дороже производство там продуктов питания. Но там, в Европе, это понимают, и чем хуже для сельского хозяйства климат, тем больше дотаций там получают крестьяне, чтобы их продукция могла выдержать конкуренцию.
В этом есть не только эгоистический расчет – мол, зачем делать из крестьянина еще одного безработного, сидящего на шее у государства, но и более высокий смысл. Речь идет о том, чтобы сохранить многовековой уклад крестьянской жизни, то, на чем во многом держится любая нация. Эстонский же крестьянин скоро вымрет как класс, и это, поверьте, нанесет эстонской нации куда больший ущерб, чем русское образование, с которым так настойчиво борется эстонское государство.