/nginx/o/2011/11/05/821308t1hebec.jpg)
Только что, в сентябре, кавалер Ордена мужества, фронтовой журналист, прошедший Чечню, Таджикистан, Югославию и Афганистан, а еще писатель, сценарист и режиссер, обладатель кинематографической «Ники» Сергей Говорухин отмечал 50-летие.
Сергей Говорухин: Добро наказуемо, но это не повод его не делать
Обращаем ваше внимание, что статье более пяти лет и она находится в нашем архиве. Мы не несем ответственности за содержание архивов, таким образом, может оказаться необходимым ознакомиться и с более новыми источниками.
Тогда для одного из московских изданий и было сделано это интервью. Кто мог предположить, что оно станет последним в череде наших многолетних встреч, что 27 октября Говорухина не станет. А тогда разговор не грех было начать с принятых в подобных случаях пожеланий...
Свою родину не принимаю совсем
– Сергей, один из ваших будущих замыслов в кино связан с гоголевским «Ревизором», и хочется пожелать вам его осуществить. Но почему «Ревизор»? Что теперь и вас подвигает попытать счастья в этой достаточно рискованной затее?
– Так ведь пьеса необъятная. И я, наверное, подхожу к ней более утилитарно, чем подавляющее число тех, кто ее ставил. Намеренно хочу убрать из того, что буду делать, всё назидательное. Хочется посмеяться, насмешить. Никогда не видел смешного «Ревизора», надо попробовать, потому что, кажется, я представляю, как это сделать, если отдать материал на откуп актерам. Фигура режиссера тут представляется мне больше вспомогательной.
– Известно, что дети обожают зимой лакомиться сосульками, потому что детскому организму не хватает неких веществ. Может, и вам по жизни не хватило веселья, и теперь вы хотите эту нехватку компенсировать?
– Да нет, я достаточно веселый и легкий человек, написал даже книжку забавных и ироничных миниатюр «Со мной и без меня». Это истории, которые происходили со мной или стали известны мне, и я посчитал себя вправе их записать.
– Раз так, позвольте цитату из Сергея Говорухина: «Пробыв три дня в Греции, два дня в Германии и неделю в Израиле, полностью исчерпал интерес к европейской жизни. С тех пор принимаю свою родину такой, какая она есть. То есть не принимаю совсем». Цитата верна?
– (Улыбается.) Это из моей биографической справки, которую я посылаю, если требуется. Десять лет назад написал хохмы ради, в ироническом ключе, а потом написанное обрело более чем реальные очертания. Я действительно абсолютно не воспринимаю страну, в которой имею несчастье проживать. Не с точки зрения географии, а с точки зрения людей, ее населяющих, и поэтому, положа руку на сердце, я готов пуститься во все тяжкие и пересечь одну из ее границ в любом направлении с билетом в один конец.
– Думаю, во времена оны у вас бы спросили: вы понимаете, что вы говорите?
– Абсолютно. Однажды кто-то замечательно сказал: лучше умереть от тоски там, чем от раздражения здесь. Меня до крайней степени раздражает все, что происходит в первую очередь в культуре, потому что ее пространство сужается до размера игольного ушка. И ситуация становится все хуже. У меня, писателя, есть огромные долги перед литературой, потому я хорошо знаю, на что потратить оставшееся мне время.
Человек с войны
– Не хотелось сегодня листать страницы вашей биографии, но без этого не обойтись. В вашей жизни был Север, где вы были старателем, сварщиком, список занятий можно продолжить. Были войны новейших времен, и дань военной журналистике вы отдали сполна. Были, наконец, книги и фильмы...
– Я этим перенасыщен и для себя все пережил. И Север, и то, за что заплатил здоровьем. Навсегда останется во мне война, только на ней, как ни странно это звучит, я был по-настоящему счастлив, да и не я один. Теперь я хочу тишины и покоя. Об этом у меня тоже можно прочесть: я хочу по возможности умереть в тишине и покое.
– Передо мной сидит человек, за плечами которого двадцать боевых операций и три спецоперации. С тех пор прошло немало лет. Вы по-прежнему остаетесь «человеком с войны»?
– Остаюсь, конечно. Повторю еще раз: война – лучшая часть моей жизни. Думаю, ни с кем себя не равняя, что это была лучшая часть жизни и Окуджавы, и Левитанского, и Тодоровского, и многих солдат, офицеров, не обремененных художественными дарованиями. Нигде так не смеются – безудержно. Между жизнью и смертью все обостряется. Какое на войне чувство юмора у всех! Дураком там быть невозможно и стыдно, и все вокруг такие остроумные. На войне же, слава богу, не все время стреляют. Но, главное, на войне живут по совершенно другим законам, люди там – чистые, совестливые, исповедующие адекватные человеческие ценности. Так что я остался «человеком с войны», и останусь, и никогда от этого не откажусь. Хотя на самом деле в моем творчестве война занимает не главное место, меня больше интересует человек созерцательный, человек в пограничных ситуациях. Но если мне в руки попадет военный материал и я пойму, что хочу написать о войне, – обязательно напишу.
– При всем том в вашей прозе можно найти свидетельства не однажды пережитого счастья, радостей детства, молодости. А герои ваших фильмов нередко конфликтуют с жизнью, все бросают, уезжают, мыкаются. Почему в вашем кино мы чаще видим не воздушную акварель, а густые темные мазки?
– Бог его знает, это дано знать только нашему подсознанию. Умело бы оно говорить – может, и ответило бы... Почему я, перенасыщенный радостными историями, скорблю, вместо того, чтобы вселять оптимизм? Наверное, потому, что вокруг хватает развлекающих, а задача художника – менять мир вокруг себя и меняться самому. Я это делаю так. Мазками. По-моему, они заставляют работать сердечную мышцу. Хотя не настаиваю на своей правоте и адресую ваш вопрос к подсознанию.
Единственный из всех номеров
– В вашей новой картине «Земля людей», снятой по вашей же повести, герой, словно на машине времени, перемещается из одного времени в другое, уезжает с Севера 80-х, а приезжает в Москву нулевых...
– Это вы так увидели, а на деле в «северной» части фильма есть приметы нынешнего времени. Просто когда мы говорим о местности, отдаленной от Москвы, мы подозреваем, что все там как-то чище, порядочней, незыблемей, человечней, отсюда – ощущение качественно другого времени, иных отношений, другого измерения. Вынужденная жизнь на Севере подпитывала творчество героя, а он вернулся в Москву к реалиям, о которых не мог не знать. Он предполагал, что будет именно так, но предполагать и сталкиваться, – это, как ни парадоксально, не одно и то же.
– В финале картины герой погибает. Зачем вы с ним так?
– Это вы считаете, что он погибает, и я считаю, что он погибает, а зритель считает, что герой остается в живых. Финал-то открытый. Как бы это сказать?.. Я человек пакостливый, злопамятный и считаю: если нам наши детища достаются нелегко, почему бы и зрителю не потрудиться, не задуматься, хотя бы над финалом?
– Есть и другая точка зрения: автор прощается с героем, потому что не знает, что с ним дальше делать.
– Нет, для меня лично эта история кончается гибелью. Если зрителю хочется чего-то посветлее, он имеет на это право. Я сознательно оставил финал открытым.
– И добро, между прочим, в вашем фильме наказуемо...
– Так случается чаще всего, но это все же не повод не спешить его делать.
– Еще одна цитата из Сергея Говорухина: «И все-таки... Все-таки когда-нибудь, не знаю когда, может, через сто, двести лет я нажму эту клавишу, и на твоем мобильном телефоне определится мой номер. Единственный из всех номеров...» Это из вашей последней повести «Прозрачные леса Люксембурга»...
– Странно устроен писательский разум! Мы ехали в машине, и я видел действительно прозрачные леса и понимал, что надо остановиться, выйти, посмотреть. А параллельным сознанием понимал, что не надо. Потому что если я выйду, во мне может запечатлеться какой-то фотографический образ – и ничего больше. И я не остановился, а нерассмотренные леса под Люксембургом во мне остались, и именно с них началась эта повесть, выдуманная от начала до конца. И неловко, стыдно так про себя говорить, но повесть – волшебная.