Ирина Белобровцева: «Иногда я читаю манифест с обещаниями равенства и свобод для народов Эстонии»

Профессор Таллиннского университета Ирина Белобровцева. Фото: Станислав Мошков

Профессор Таллиннского университета Ирина Белобровцева выступила в университете с речью по случаю Дня независимости Эстонии. Речь шла о свободе и равенстве. Для всех народов нашей страны. А человек, имеющий такую биографию, имеет право быть услышанным.

Люди используют слово «свобода» довольно часто. Это слово украшается различными эпитетами. У этого слова есть вкус, например, в фильме под названием «Это сладкое слово - свобода». Это слово пахнет: в русском языке есть выражение «свобода пахнет порохом». У этого слова есть много синонимов, однако важнейший из них – естественно, независимость. За свободу и независимость платили жизнью и судьбой.

В какой-то мере и я заплатила за ощущение свободы. Видимо, именно поэтому меня пригласили здесь выступить. Это давняя история, но ее невозможно забыть. Я должна рассказать о том, как человек подсознательно стремится к свободе и независимости и о том, что из этого выходит.

Для меня путь к внутренней свободе был и путем к эстонской культуре. Во втором классе у нас начались уроки эстонского языка, но посреди третьего эстонский язык исчез из программы.

Я поступила в Тартуский университет. Мои отношения с эстонцами ограничивались на тот момент тем, что наш 4-й класс когда-то встречался с учениками 4-го класса эстонской школы. Мы играли и пели: «Ja mina otsin, ja sina otsid, ja igaüks otsib oma» («И я ищу, и ты ищешь, и каждый ищет свое»). Я читала Лутса, Борнхеэ, Вильде – естественно, по-русски.

В Тарту преподавали эстонский язык, я жила в общежитии с эстонскими девочками, на нашем курсе училась довольно большая группа эстонцев. Однако какое-то время мой эстонский язык был на несуществующем уровне. Или близок к тому. Но рядом с нами был «Ванемуйне», стихи в газете, стихи, представляемые самими авторами… В то же время я почти ничего не знала о прошлом эстонцев, но чувствовала, что они живут за закрытым занавесом, за каким-то барьером, и преодолеть этот барьер казалось невозможным. Мои сокурсницы-эстонцы долго колебались, прежде чем спели мне песню «Вон, вон из Республики, те, кто носят кирзовые сапоги и у кого нет галстука» („Välja, välja Vabariigi seest, kel jalas kirsasäärikud ja lipsu pole ees”).

Студенткой я съездила в свою первую научную командировку в Москву. Там я познакомилась с теми, кто вернулся из сталинских лагерей, с теми, кто не боялся говорить. Я была, как губка, которая впитывала все и делала это жадно. Так, немного поздно, но все же пришел конец моей советскости.

По окончании университета я писала диссертацию под руководством Юрия Лотмана, и меня взяли на работу в Таллиннский Пед. Наш дом был открыт для коллег и учеников – мой супруг, Виталий Белобровцев, тоже окончивший Тарту филолог, - мы говорили на всевозможные темы, московские друзья снабжали нас запрещенными книгами, я давала читать их другим. Этой свободе был положен конец, когда меня и моего мужа вызвали на беседу в КГБ. Вкратце: меня и моего мужа после выступления секретаря ЦК Компартии по идеологии, в котором нас заклеймили антисоветскими элементами, и общего собрания Педа вынудили уйти с работы.

Работы мы не получили ни корректорами, ни литературными редакторами, не говоря уже о журналистике или преподавании русского языка и литературы. Эстония – маленькая страна, и все отделы кадров знали все. Я позвонила в соседнюю школу: нужны ли вам учителя? – Будете преподавать эстонский язык? – Если и да, то только в младших классах. – Приходите завтра на работу. Я пришла. Преподавала эстонский язык почти год.

В то же время Юрий Лотман и Зара Минц активно искали мне место учителя где-нибудь в российской провинции. Единственным местом, где меня взяли на работу, был Семипалатинский педагогический институт в Казахстане. Я приехала туда в декабре, на трапе самолета я никак не могла разодрать свои смерзшиеся на морозе ресницы, было 45 градусов мороза. Летом тоже было 45 градусов, но уже тепла. Полтора года я проработала там в надежде защитить диссертацию. Председатель ученого совета позвонил в Таллинн, все выяснил и положил мою диссертацию под сукно. Там она и осталась.

Живя в Семипалатинске одна – я не представляла себе свою семью в этом ужасном месте – я вместе с мужем начала переводить эстонских писателей на русский язык. Наши ежедневные письма были проникнуты не бытовыми подробностями, а обсуждением переводов. Когда я вернулась в Таллинн, с визита в КГБ прошло пять лет, и теперь получить работу оказалось возможным: знакомые нашли мне место переводчика в Институте экономики Академии Наук.

Теперь я знала много и об эстонцах, барьер был преодолен, у меня появились эстонские друзья: писатели, коллеги переводчики, ученики, приходившие на частные уроки. То, что мы переводили, было для меня как энциклопедия эстонской жизни: Рейн Салури, Аугуст Гайлит, новеллы и записки Фридеберта Тугласа, произведения Прийт Аймла, Энна Ветемаа, Хуго Раудсеппа, Дагмар Нормет – всех и не упомнишь. Но столь же важным было другое образование, полученное от друзей. Например, история моего коллеги, который осенью 1944 года младенцем на руках у матери не успел перебраться с Сааремаа в Таллинн, где их ждал отец на последнем корабле с беженцами. Отец уехал один.

Я проработала в Институте экономики семь лет. Казалось, так я и проведу оставшуюся жизнь, если бы не началась Перестройка. С 1 сентября 1986 года меня пригласили обратно в Пед. Одиннадцать лет я жила без научного творчества, теперь же я во второй раз вошла в ту же реку. Почти все в моей жизни, что было связано с Педом, а потом Педагогическим университетом и Таллиннским университетом, было прекрасным: научная работа, ученики, защита двух диссертаций, книги и статьи, научные конференции. Я искренне благодарила свой университет, когда в 2010 году получила государственную научную премию.

Сомневаюсь, что без этих испытаний я была бы сегодня такой же. Когда я сегодня обо всем этом думаю, мне вспоминается, что ответил Яан Кросс в ходе интервью на мой вопрос о том, не жаль ему об утраченных годах. Он ответил немного иронично, но в то же время серьезно: «Я думал об этом, что мне, очевидно, даже повезло. Ведь представьте себе, что я всю жизнь болтался бы между Таллинном и Тарту, что я стал бы обычным профессором международного права – должность, к которой я тогда стремился. Да, это была бы большая потеря, если бы в моей судьбе не произошло всего то, что со мной случилось. Я точно был бы беднее, был бы чего-то лишен». То же я могу сказать и о себе.

Я человек русской культуры и я надеюсь, что хорошо знаю эстонскую культуру. Отношения между нашими двумя общинами не идеальны и, к сожалению, эти общины очень далеки друг от друга. Но я оптимист. Иногда я читаю манифест с обещаниями равенства и свобод для народов Эстонии.  И еще один факт: слова «свобода» и «vabadus» похоже звучат только на наших двух языках (сравните, например, „freedom”, „freiheit”, „liberté”, „brīvības”, „laisvė”, „libertá). В этом сходстве моя надежда.