Интервью ⟩ Переводчик Горбачева: «В рамках тоталитарной системы держать в узде страны Балтии было бы нетрудно»

Переводчик Михаила Горбачева Павел Палажченко в интервью Rus.Postimees откровенно отвечает критикам последнего лидера СССР. Фото: AP Photo / Alexander Zemlianichenko

Под слова благодарности, звучавшие из уст самых разных сильных мира сего, и под проклятия, которые не смогли сдержать отдельные лица, в начале сентября прошли похороны последнего советского лидера Михаила Горбачева. Первый и последний президент СССР скончался на 92-м году жизни в конце августа. Август – роковой месяц для современной российской истории. О символизме совпадений и параллелей в большом интервью Rus.Postimees рассказал личный переводчик Горбачева Павел Палажченко. Дипломат, который почти сорок лет работал с последним генсеком ЦК КПСС, рассказал о последних днях Горбачева, его отношении к войне Путина с Украиной и ядерном разоружении, перспективы которого сохраняются, несмотря ни на что.

– Павел Русланович, мне кажется крайне важным, что вы согласились дать интервью для аудитории стран Балтии. С учетом их сложных отношений с Россией…

– Мне одна женщина-экскурсовод в свое время рассказывала в Таллинне, что она знала старушку, которая жила при семи разных валютах в Эстонии. Тут волны всякие были, конечно…

– Хочется начать с личного. Кем для вас останется Горбачев?

– Это человек, рядом с которым я провел больше половины своей жизни. Сейчас мне 73 года. Из них 37 лет я был рядом с Горбачевым. Само по себе это мне кажется уникальным. Не в том смысле, что были уникальные отношения. А в том смысле, что такое случается редко. Это огромная часть моей жизни.

Нобелевский лауреат, главный редактор «Новой Газеты» Дмитрий Муратов несет портрет Михаила Горбачева на церемонии прощания с последним советским лидером, Москва, 3 сентября 2022 года. Фото: AP Photo

– Как бы вы описали его главное достижение? Оно общее и для тех, кто живет в России, и для тех, кто находится вне ее?

– Я думаю, что его достижения в международной сфере, а это прекращение холодной войны и гонки ядерных вооружений, стоят на одном уровне с его главным достижением в советской сфере, в СССР. Это ликвидация тоталитарной системы. Все остальное, в том числе обретение республиками Советского Союза своей независимости, вытекает из ликвидации тоталитарной системы. Поэтому я бы поставил на равный уровень его международные достижения и достижения во внутренней политике, во внутренней жизни Советского Союза.

Многие говорят, что то, чего он достиг внутри страны, – конца тоталитарной системы, обретение свободы, возможности самостоятельно строить свою жизнь – вот это, дескать, растоптано. Сейчас уже растоптано все. Тем не менее, я думаю, что значение этих достижений и внутри страны, и за рубежом, одинаково велико.

– И тут можно посмотреть на имена тех, кто сказал ему спасибо после смерти. И на имена тех, кто сказал не самые приятные слова. Заметна география реплик. Одни хотели суда над ним. Некоторые до последнего времени не отступались. Другие, в том числе президент США, или далай- лама ему благодарны. Вас какой список больше удивляет по составу?

– Тут, если и можно удивляться, то, конечно, неблагодарности тех, кто с разных позиций, но осуждает Горбачева даже в такой день. В день, когда хотя бы из приличия принято говорить о человеке, вспоминая лучшее. Или промолчать. Я думаю, что те, кто, как говорят французы, упустили возможность помолчать, это люди, которые продемонстрировали, мягко говоря, не самый большой ум. И не случайно, при всем уважении, это в основном люди из тех стран, чье мнение, извините меня, я откровенно скажу, не является решающим. Обидятся на меня? Пускай обижаются. Но я имею право на откровенность.

– Вы о репликах из Литвы?

– Я не буду говорить, что это люди из бывших союзных республик. Но хочу повторить: в рамках прежней тоталитарной советской системы держать в узде страны Балтии, или, как их называли в Советском Союзе – прибалтийские республики, было бы не трудно. И только ликвидация вот этого самого тоталитарного контроля позволила людям и в Литве, и в Латвии, и в Эстонии не только думать, но и говорить. Говорить о своей истории. О том, как они стали республиками СССР. О своей мечте о независимости. А потом уже и о реальной перспективе независимости. Только это. Если люди не хотят этого понимать, это их выбор. Но это не от большого ума. Я понимаю, что я кое-кого этим оскорбил. Но это ради бога. Они сами легко оскорбляют. И я немного пойду по этому пути.

Президент США Джордж Буш, Павел Палажченко и президент СССР Михаил Горбачев во время подписания договора СНВ о сокращении ядерных вооружений, Москва, 31 июля 1991 года. Фото: AP Photo/Boris Yurchenko

– Как вы думаете, если бы не перестройка, СССР бы исчез менее кроваво? Или мог вообще не исчезнуть?

– Есть исторические закономерности. И тут закономерность состоит в том, что в странах с многонациональным федеративным устройством всегда сохраняется возможность перехода значительной части населения этих стран к независимости. Естественно, что это не единственный вариант развития событий. Но, если посмотреть на историю, то он наиболее вероятен. Мы знаем пример Индии. Мы знаем страны, где в разных пропорциях существуют разные этнические образования или этнические сообщества. Иногда как-то зафиксированные, иногда нет. Но в целом тенденция XX века, и она будет продолжаться, это тенденция к обретению многими такими сообществами своей независимости. Это может происходить более кроваво, или менее кроваво. Но, честно говоря, обычно без жертв не обходится…

Я думаю, что, в любом случае, удержать в качестве единого государства страну, где в рамках одного политического единства существуют Туркмения и Эстония, было невозможно. Но то, что этот путь можно было пройти по-разному, я не отрицаю. Если уж это было исторически суждено, то, благодаря Горбачеву, мы это прошли не в худшем, и далеко не в самом болезненном и кровавом варианте.

– То есть, не будь перестройки, крови было бы больше?

– Были другие сценарии, да. Принятие декларации о государственном суверенитете РСФСР (принята 12 июня 1990 года, подписана председателем Верховного Совета РСФСР Б. Н. Ельциным, отмечается в РФ, как государственный праздник – прим. ред.) запустило процессы, которых Горбачев не хотел. Как лидер Советского Союза он обязан был Советский Союз защищать. Его грандиозная историческая заслуга состоит в том, что он решил защищать государство, которое сегодня многие считают обреченным, исключительно политическими методами. Не силой. Не военными методами. Не принуждением. Вот, в чем его историческая заслуга. Ну, а если этого не понимают где-то, то, наверное, придет другое поколение, которое постарается на это более объективно посмотреть. Во всяком случае, я на это надеюсь.

– «При нем было не стыдно жить». Одна из двух его кратких посмертных характеристик, которая запомнилась. Вторая: «То, что Путин делает каждый день, Горбачев не сделал ни разу». Вам какая ближе и почему?

– Я не очень люблю такие обобщения и яркие фразы, которые характеризуют сложнейшую эпоху. Сказано хорошо, да. Но мне ближе размышления, которые вскрывают противоречивость этой эпохи. Чем больше мы видим противоречивость эпохи, чем больше мы видим противоречивость Горбачева, я ее наблюдал 37 лет, тем больше, на мой взгляд, мы видим его величие как исторической фигуры.

– Если присмотреться к Горбачеву и тем, кто пришел следом, то ведь на самом деле чувство стыда было меньшим…

– Мне, конечно, не было стыдно. Я работал день и ночь. Убежденно работал, чтобы помочь ему. Реализовать те цели, которые он поставил. А цели он ставил грандиозные. Когда он пришел к власти, у нас были плохие отношения с США, плохие отношения с Европой, плохие отношения с Китаем. У нас был Афганистан. Вообще, была вовлеченность в конфликты по всему миру. От Камбоджи до Никарагуа. А еще была, мягко говоря, не очень перспективная политика на Ближнем Востоке.

Ушел он, когда были нормализованы отношения с США, с Китаем. Когда мы ликвидировали ракеты средней дальности, и наши, и американские, которые имели подлетное время до Москвы десять минут. Мы вышли из совершенно не нужных нам схваток неизвестно, с кем. За каких-то 6,5 лет Горбачев все это преодолел. Не знаю, кем надо быть, чтобы отрицать это.

Можно иметь разные мнения по поводу антиалкогольной кампании. По поводу того, правильно ли он сделал, что предусмотрел, или согласился с тем, чтобы на съезде народных депутатов было 100 депутатов от КПСС, которых не избирали всенародным голосованием. Спорьте. Но то, что он оставил для России, преемницы СССР, благоприятную международную среду с нормализованными, выпрямленными отношениями со странами Востока, Запада, Севера и Юга, отрицать невозможно. Но отрицают. Говорят, что отдали позиции, что-то геополитическое уступили. Отдали Венгрию, Польшу, Чехословакию. Кому отдали? Горбачев отвечал на этот вопрос: народам этих стран.

Михаил Горбачев приветствует участников демонстрации на Красной площади, Москва, 7 ноября 1989 года. Фото: AP Photo/Boris Yurchenko

Естественно, эти народы, сами эти страны, неидеальны. Бывает, говорят и делают глупости. У моей мамы была поговорка: каждый по-своему с ума сходит. Если вы сравните политиков Венгрии, Польши, Чехии, Словакии, несмотря на вроде бы похожую предысторию, сегодня видно, что они очень разные. Сходят с ума по-своему, то есть ведут политику, которая может нравиться или не нравиться. И все эти возможности появились при Горбачеве. И были даны им этим народам и этим странам. Это называется искусство отпускать. Когда что-то исчерпано, надо отпустить. Горбачев это интуитивно понял. Я видел эту его эволюцию на переговорах.

На переговорах в том числе с американцами. Давайте скажем, что, особенно в свете того, что произошло, когда США уходили из Афганистана, тот выход из Афганистана, который произошел при Горбачеве, это просто небо и земля. Достойно договорились, чтобы вслед не стреляли. Сохранили тот режим, который потом не уцелел. Но определенное время он был, мог держаться. Правда, потом Ельцин полностью прекратил поддержку и поставки оружия. Все это закончилось трагически для Наджибуллы (президент Афганистана в 1987-1992 годах, убит талибами после захвата Кабула в 1996 году – прим.ред.). Но так, или иначе, мы ушли достойно. Это само по себе колоссальное достижение. Я бы этот список мог предъявить любому прокурору. Сейчас принято говорить о Горбачеве в прокурорском тоне. Так вот, я любому прокурору этот список готов предъявить. Достойный список реальных достижений.

– Вы переводили речи Горбачева на переговорах, от которых, в общем-то, зависела судьба и благополучие всего мира. Например, серия договоров о ядерном разоружении. Можете вспомнить момент, когда вам пришлось брать на себя особую ответственность за точность перевода, за выбор синонимов, акценты?

– Это было все время. Моя манера переводить, а у разных коллег она разная, – переводить контекстуально. Она предполагает большую свободу выбора. А иногда, наоборот, приходилось переводить максимально близко к тексту, с максимальной степенью буквальности. Очень часто человек должен делать этот выбор. Но преувеличивать мою роль тоже нельзя. Я бы не сказал, что от моего перевода зависели судьбы мира в том смысле, что неправильный перевод привел бы к какой-то катастрофе. Нет. Так не бывает. Во-первых, есть коллега с американской стороны. Во-вторых, и с российской, советской стороны, было не мало людей, владеющих обоими языками. Посол Мэтлок очень тонко чувствовал русский язык (Джэк Мэтлок, посол США в СССР в 1987-1991 годах – прим.ред.). Юлий Михайлович Воронцов прекрасно владел английским языком (постпред РФ при ООН в 1990-1994 годах, посол России в США в 1994-1998 годах, бывший посол СССР в Индии, Франции, Афганистане – прим.ред.). У него была идиоматичная речь. Поправили бы коллеги, если нужно. К счастью, у меня таких случаев не было, когда бы меня поправляли. Но переводчик не должен надувать щеки и говорить, что от его работы зависели судьбы мира. Я этого никогда не делал. И не буду так делать. Но, конечно, ответственность огромная. Кто же это отрицает (улыбается).

Переводчик Михаила Горбачева Павел Палажченко, проработавший с покойным советским лидером 37 лет, дает интервью агентству REUTERS в Москве, 1 сентября 2022 года. Фото: REUTERS / Tatiana Gomozova

– Тогда стороны слышали друг друга. Сегодня как будто и не пытаются слышать. Насколько это справедливое ощущение?

– Да. Согласен. Правильное ощущение. Но только в первой его части. То, что сейчас не пытаются слушать друг друга, это верно не до конца. Потому что даже в самые острые периоды отношений голова у людей работает и с той и с другой стороны. Не уничтожается полностью способность критического мышления. Иногда это критическое мышление идет в открытой эксплицитной форме, а иногда не в открытой. У меня такое впечатление, что это еще есть. Как раз в этом смысле пример горбачевской эпохи очень интересен.

Если вы помните, когда войска Саддама Хусейна за два дня проглотили полностью Кувейт, когда Хусейн объявил, что Кувейт – это часть Ирака, СССР и США удалось выработать единую позицию. А именно – требование к Ираку уйти из Кувейта, восстановить суверенитет этой страны, ее существование. И второе, что обе стороны предпочли бы, чтобы это произошло мирным путем, но в случае чего могут и согласиться на военную операцию против Ирака, чтобы выбить его из Кувейта. Помните?

– Конечно. Операция «Буря в пустыне».

– Правильно. Но «Буря в пустыне» закончилась тем, что администрация Буша приняла решение не идти на Багдад. Хотя могли бы проехать до столицы Ирака довольно быстро. Войска Саддама Хусейна были обращены в бегство тогда. Американцы отказались от этого. В том числе потому, что они прислушивались к Горбачеву. Они никогда не говорили, что они сделали это, чтобы не портить отношения с Горбачевым, но много раз оба лидера говорили по телефону. Я переводил эти беседы. Еще один мой коллега работал. С американской стороны эти важные беседы переводили. И тогда много было сказано в явной форме. Безусловно, это повлияло на Буша. Он понял, что если он пойдет дальше до Багдада, то это для его очень ценного партнера Горбачева будет политическим поражением, унижением. И Буш решил остановиться на границе Ирака и Кувейта.

Я помню, как я переводил письмо Буша, которое было передано через МИД Горбачеву. И подумал: что-то изменилось, работает. Они решили остановиться. А потом что-то изменилось в худшую сторону. Но это было, как говорится, уже не при нас. Я имею в виду уже следующую иракскую войну, когда США очень тяжелой ценой, и не столько для себя, сколько для иракского народа и тех людей, которые погибли под бомбежками, вернули Ирак к якобы демократическому состоянию. Хотя демократия на данном этапе ни в Ираке, ни в других странах Ближнего Востока невозможна. Очень гордились, что они это сделали. Они это сделали с применением силы. Оказалось, что это очень плохое решение.

Не обязательно подписать и обязаться действовать так-то. Когда обсуждали эти вопросы в Хельсинки, ничего подписано не было ведь. Обсудили, что делать с ситуацией, которая началась в конце августа. А уже девятого сентября Горбачев и Буш встретились в Хельсинки. Это был акт колоссального взаимного доверия. И когда Буш предложил именно Хельсинки, то мы грешным делом рассуждали, что ведь Бушу лететь на встречу в несколько раз дольше, чем Горбачеву. Тем не менее, Буш пошел на эту демонстрацию, что Америке встреча была нужна больше, чем СССР. Буш не постеснялся. Очень интересные были переговоры. Выработали единую позицию. Даже в региональных конфликтах можно находить почву для согласованной позиции. Желание было. Момент был тяжелый. Потому что, когда мы прилетели с Эдуардом Шеварнадзе (глава МИД СССР в 1985-1991 годах – прим.ред.) на заседание Совета Безопасности ООН, где должна была быть соответствующая резолюция, выяснилось, что не все было так хорошо отработано. Пришлось договариваться, договорились.

– Сейчас это выглядит удивительно. На фоне новостей. Важнейшая тема Горбачева – ядерное оружие. Он был первым, кто сказал о необходимости его полной ликвидации. Ушел он под разговоры, что Россия может ядерное оружие применить, если что вдруг. Перемена в риторике потрясает. Всего треть века прошла…

– Она неприятна, да. Но я должен сказать, что нынешняя ядерная доктрина России почти совпадает с американской ядерной доктриной. И, если думать над изменением этих доктрин, то на взаимной основе. Так получилось исторически. Не могу сказать, что с большим энтузиазмом это поддерживаю, но Россия просто подтянула свою ядерную доктрину к американской. Тут надо обеим сторонам подумать. Есть разные варианты. Есть вариант, который, видимо, на данный момент нереалистичен. Заявить, что Россия и США не будут первыми применять ядерное оружие. По крайней мере, друг против друга. Есть более мягкие варианты. Но от нынешней ситуации, когда многие военные и эксперты говорят, что ничего такого нет, и применим, если надо будет. Вот от этого надо отходить. Надо, чтобы в доктринах присутствовала только минимальная возможность, только в самых крайних ситуациях, применять ядерное оружие.

Но на мой взгляд, гораздо лучшей была бы политика неприменения этого оружия первыми. Американцы это не очень хотят признавать, но эта позиция была бы выгодна и Америке. У Америки колоссальный потенциал сил общего назначения и неядерного оружия. Да и у России тоже. Ну неужели Россия может обеспечить свой суверенитет и свое существование только при помощи ядерного оружия? Сколько-то ядерного оружия все равно будет оставаться. К сожалению. Но надо на доктринальном уровне идти к минимизации самой возможности применения этого оружия.

– Пока в риторике все ровно наоборот…

– Еще раз скажу. Наша ядерная доктрина на протяжении последних нескольких лет довольно близко подтягивается к американской ядерной доктрине. Там даже текстуальные есть совпадения. Я этот вопрос изучал. Конечно, идти надо в обратном направлении.

– Получается, что вера Горбачева в способности человечества договариваться и умнеть от поколения к поколению – ошибка?

– Может быть, он и ошибался. А может быть, и нет. Как сказал кто-то из китайских руководителей, когда его спросили, что он думает о значении французской революции, «слишком рано судить». Так что то, о чем вы говорите, может быть просто рано обсуждать. Давайте не будем спешить. Наивным человеком Горбачев не был. Но к ядерному оружию у него было отношение такое же, как у Рейгана, просто на клеточном уровне негативное. И здесь они нашли определенную общую почву.

Павел Палажченко между президентом США Рональдом Рейганом и Михаилом Горбачевым, которые обмениваются ручками во время церемонии подписания договора РСМД (договор о ликвидации ракет средней и меньшей дальности – базовый договор о ядерном разоружении), Восточный зал Белого дома, Вашингтон, 8 декабря 1987 года. Фото: AP Photo/Bob Daugherty

– И наша надстройка на этом базисе держится до сих пор ведь.

– Держится. Договор СНВ-III, который при Байдене был продлен сразу после его прихода в Белый дом, а сразу после этого и Россия продлила, действительно очень неплохой договор. Проблемы там есть, но это продолжение сворачивания гонки ядерных вооружений и минимизации вообще присутствия ядерного оружия в мировой политике. То, что мы наблюдаем сейчас, как все это рвануло в другом направлении, думаю, что это не навсегда. Думаю, что мы увидим здесь определенные движения к нормализации раньше, чем в других аспектах политических отношений России и Запада, России и США.

– Горбачев не критиковал Путина за Украину, хотя вы рассказывали коллегам, что он крайне болезненно переживал пропасть, которую Путин создал между народами...

– Вы домысливаете. Он крайне тяжело переживал ухудшение и обострение отношений между Россией и Украиной. Для него это была живая рана. Это я могу сказать. Но он не говорил о скатывании в пропасть, нет. Таких формулировок не было. «Я не могу себе представить, что до такого дошло…», – вот это он говорил.

– А почему не выражал свое отношение к войне?

– Он совершенно ясно высказался в начале. Он хотел, чтобы это было заявление от имени Фонда («Горбачев-фонд» - прим.ред.). 26 февраля оно было опубликовано:

«В связи с военной операцией России на Украине, начавшейся 24 февраля, мы заявляем о необходимости скорейшего прекращения военных действий и немедленного начала мирных переговоров. В мире нет и не может быть ничего более ценного, чем человеческие жизни. Только переговоры и диалог на основе взаимного уважения и учета интересов являются единственно возможным способом разрешения самых острых противоречий и проблем. Мы поддерживаем любые усилия, направленные на возобновление переговорного процесса», – сказано в заявлении «Горбачев-фонда».

Горбачев его одобрил буквально на второй после начала боевых действий. И это был призыв к прекращению огня. Он ограничился этим. После чего он замолчал. Потому что он не спортивный комментатор, который комментирует каждый эпизод игры. А его буквально каждый день просили это делать. Но он принял другое решение. Мы это полностью поддержали в Фонде. Ну и, конечно, дополнительным фактором было его состояние здоровья, которое постоянно ухудшалось. Ему было труднее следить за новостями. Тем более – на них реагировать. И мы никогда не давали медицинской информации, потому что мы не уполномочены. Но мы знали. А другие, надеюсь, догадывались о его состоянии здоровья, о процедурах, которые он проходил раз в несколько дней… Это не позволяет заниматься комментаторством.

Честно скажу, нам в Фонде казалось, что люди это могут понять. Но в явной форме мы не могли сказать, что Михаил Сергеевич принял такое решение, а состояние у него такое, что ему не до разговоров. Но новости он видел… Переживал очень. Очень переживал… «Это моя боль», – говорил.

– У него же мама с Украины?

– Да. Мать украинка. И жена. Как потом выяснилось, Раиса Максимовна по сути украинка, хотя языка и не знала. Отец у нее был в железнодорожных войсках, работал в Сибири. Мать тоже. Все переплетено, действительно. Он сам о юге России и тех районах Украины всегда говорил: «Одно в другое плавно переходит». Тяжело он воспринимал это все…

Михаил Горбачев держится за шляпу и за талию жены Раисы, которая машет репортерам, несмотря на пронизывающий ветер и дождь, когда супруги садятся на Ил-62 в конце советско-американского саммита в Рейкьявике, 13 октября 1986 года. Фото: REUTERS/Nick Didlick

– Одним словом, для него эта война стала трагедией или катастрофой?

– Болью. Трагедией. Что касается слова «катастрофа», то он его в принципе нечасто употреблял. Только в значении ядерной катастрофы. Вот против этой катастрофы он боролся много лет. Призывал. И его призывы сейчас крайне актуальны.

– Вы знаете, что в Таллинне есть мемориальная доска Ельцину? Горбачеву нет. Вы это как могли бы объяснить? Масса симпатий к производной, но не к тому, кто сделал эту производную возможной.

– Не считаю себя в праве комментировать кто, какие и где памятники ставит. Нам лучше в это не лезть. Когда я был в Таллинне, я видел, как музее местной Ратуши была выставлена на обозрение запись Горбачева в книге почетных посетителей города. Он там очень хорошо написал о народе, уважении к этому народу, к его достижениям, к достойной жизни. Это было глубоко советское время. 1986 или 1987 год. И хотя Эстония покончила с советским наследием, я считаю очень позитивным фактом, что руководство города решило в музее Ратуши выставить на обозрение эту запись. Значит, не все так однозначно. Ну а памятники… Будет, или не будет ему памятник, это все не важно.

– Август в истории России и СССР крайне символичный месяц. Михаил Горбачев ушел в августе, на фоне войны. Из политики он тоже в некотором смысле ушел после августа 1991 года. И тоже на фоне войны…

– Не совсем так. Он не ради власти, но после Фороса развил очень бурную политическую деятельность. Он политическими средствами боролся за то, чтобы оставить какое-то образование, которое как минимум могло предотвратить конфликт между национальными республиками. Он активен был. Он, и особенно Раиса Максимовна, в том августе пережили тяжелейший момент, связанный с его фактическим арестом. Но он вышел и был очень активен. И я в этом тоже участвовал. Международная часть тех речей – это мы вместе с коллегами работали. Прежде всего, с Анатолием Сергеевичем Черняевым (историк, помощник Горбачева в 1985-1991 годах – прим.ред.) работали над этими текстами. Горбачев был ими доволен. Зачитал эти предложения по республикам, по их правосубъектности международной, возможности их участия в ООН. Мы очень гордились, что помогли ему в написании этих предложений. Так что август и сентябрь для него были не только тяжелыми, но и активными в работе.

– И все-таки август. Финальное летнее тепло и свет. Символичный месяц. История так мрачно шутит со своими героями?

– Ну да. История – дама капризная, любил говорить Михаил Сергеевич. Капризная. Иногда и жестокая. А что делать?

– Россия рано или поздно скажет Горбачеву спасибо? Верите в это?

– Чем раньше, тем лучше. Когда меня спрашивают, почему он непопулярен в России, я всегда отвечал одно. И еще раз скажу. Это не проблема Горбачева. Это проблема России. Идти в будущее, где Россия станет достойной, благополучной страной, невозможно, если у нас и дальше будут распространены невежественные, клеветнические оценки Горбачева. Невозможно. Это больное общество, где таких людей много, где они преобладают. Значит, придется от этого отказываться. Тоже будет болезненный процесс. Будет еще борьба за наследие Горбачева.

Михаил Горбачев в 2018 году. Фото: Maxim Shemetov

– В этом смысле не могу не спросить о судьбе его архива. Фонд его сбережет?

– Как нужно действовать, понятно. Все это в работе. Систематизируется. Описывается.

– Будет музей с научным отделом?

– Мы недавно наняли двух новых молодых архивистов. Очень хорошие люди, которые с энтузиазмом взялись за дело. Работаем. Продолжать научную работу нам бы очень хотелось. Мы хотим работать. Что будет дальше? Наша страна довольно непредсказуемая. После того, что происходило в последние месяцы, многие люди вообще отказались от прогнозов. Но пока мы работаем. Рассчитываем, что будем работать и дальше. Материала очень много. От надежд не надо отказываться. Будем надеяться на лучшее.

Палажченко Павел Русланович.

1949 год – родился в Монино Московской области.

1966 год – поступил в Московский государственный институт иностранных языков им. Мориса Тореза.

1974–1979 годы – работал синхронным переводчиком в секретариате ООН в Нью-Йорке.

1980 год – принят на работу в отдел переводов МИД СССР. Участвовал в переговорах по ракетам средней дальности, по вооруженным силам в Европе, по мерам безопасности и доверия.

1991 год – сотрудник Аппарата президента СССР. После ухода с государственной службы работает в «Горбачев-фонде».

Настоящее время – сотрудничает с ООН, Советом Европы и другими организациями.