КОЛОНКА ЖУРНАЛИСТА ⟩ Местный русский рэп как плохой бунт: бессмысленный и осторожный

Таллиннский рэп-артист Kiraz. Фото: Kuvatõmmis videost

Когда-то различение в русском рэпе главных черт русского бунта - бессмысленности и беспощадности - выглядело эффектной остротой, но со временем она потускнела от слишком частого употребления. Иногда, однако, возникают поводы для извлечения из небытия даже самых заезженных шуток, что и произошло на днях (по крайней мере, по части бессмысленности) при обнародовании новой композиции творящего на русском языке таллиннского рэпера Кирилла Макаркина, пишет журналист Павел Соболев.

В эстонской прессе на этой неделе было уделено определенное внимание провокационному клипу местного русскоязычного рэп-музыканта Kiraz на трек под названием «Стагнация», опубликованному через несколько дней после состоявшихся выборов в парламент Эстонии. Клип и трек, вероятно, были задуманы как критический, данный художественными средствами комментарий к результатам выборов.

Музыкант в клипе исполняет свой речитативный номер прямо перед зданием Рийгикогу, и перечисляет - среди прочего - фамилии нескольких популярных эстонских политиков, называя их обидными словами. И, видимо, различает очень печальные перспективы эстонского государства после проявленного его населением волеизъявления.

Исполнитель ведет себя в клипе с подобающей жанру экспрессивностью, использует обсценную лексику, с подчеркнуто карикатурным акцентом пропевает строфы на эстонском языке, и, по самому первому ощущению, это творение вызывает ассоциации с оголтело враждебным по отношению к Эстонии поведением некоторых других местных русскоязычных деятелей музыкальной культуры: например, попадавших в последнее время даже в поле зрения правоохранительных органов Сергея Крутихина или Юри Кивита.

Однако, если более внимательно вслушаться в текст исполняющегося Kiraz-ом произведения, становится очень хорошо заметно, что автор очень следит за тем, чтобы не переступить чреватые проблемами с законом «красные линии».

Бунтарство с явными признаками осмотрительности

Кажется, самое плотное к ним приближение происходит, когда в треке в прямой привязке к именам многих эстонских политиков появляется тема их похорон, на которых артист собирается весело сплясать вместе с разделяющими его взгляды поклонниками, однако при всем желании за этими планами невозможно считать какое-то вербальное подстрекательство к насилию или какие-то фактические угрозы, то есть исполнитель очень старательно остается в границах того, что считается допустимой «свободой художественного самовыражения».

Кроме того, пусть автор и выплескивает свою так называемую «протестную лирику» перед зданием законодательного органа власти Эстонской Республики, он не позволяет себе - как опять-таки делают некоторые его импульсивные коллеги на том же самом языке - насмешек над самой идеей эстонской государственности или же прямых оскорблений ее символов.

Нельзя каким-то образом криминализировать презрительную интонацию, с каковой артист повторяет в своем номере, допустим, слово «Ээстимаа»; эмоциональный окрас речевых или вокальных экзерсисов человека может быть предметом оценочных суждений, но никак не юридических мер.

Ко всему прочему, артист старается не заходить настолько далеко, чтобы оспаривать основы государственного строя своей страны или выражать прямую или косвенную поддержку каким-то другим странам, насчет признания преступной сущности действий которых в эстонском обществе существует сейчас довольно широкий консенсус.

Да, артист трубит о русофобии, печалится об убранных памятниках, с ностальгией вспоминает о временах, когда все народы в Эстонии жили дружно, но не делает никаких намеков на то, откуда он ждет чего-то вроде восстановления исторической или прочей справедливости, что довольно красноречиво показывает, каков максимальный уровень конфронтации с общественным мнением, которую артист готов себе позволить.

«Упражнение в жанре» прикрывается скучной политической повесткой

Артист проклинает Полицию безопасности, тычет в пристрастие парламентариев к откатам, что вполне вписывается в сермяжную смысловую канву, присущую рэпу с момента его изобретения в очень далеких от Эстонии широтах - борьбу с полицейским государством, обличение коррумпированности государственных мужей и т. д.; музыкальным жанрам точно так же полагаются специальные «отделочные элементы», что и, например, кинематографическим, так что по большей части музыкант Kiraz выглядит в своей новой работе сосредоточенным на целях «жанрового соответствия», а не на поиске каких-то подлинных болевых точек в общественной жизни.

Даже позиционирование себя голосом многоэтажек, спальных районов, гаражей и «рабочих улиц» тоже не кажется преследующим целью маркировать какой-нибудь конкретный таллиннский район - например, Ласнамяэ или Копли. Скорее это смотрится следованием четкому намерению отвечать типажу вытекающего из жанра рэпа «лирического героя» - человека из гетто, представляющего подвергающуюся дискриминации социальную группу, но выбирающего в качестве жизненной позиции не покорность, а сопротивление.

Таким образом, среди всех качеств, которые можно обнаружить у не оставшегося не замеченным эстонским обществом клипа, самым бросающимся в глаза оказывается его компромиссность. Правда, пусть принято считать, что самой большой опасностью для любого художника оказывается нечто вроде самоцензуры, этот клип ничуть не кажется случаем такой сделки художника с совестью, которая, мол, чревата губительными последствиями для его таланта.

Проблема в том, что в этом произведении довольно трудно заметить признаки даже потенциальных художественных достоинств, потому что вслед за компромиссностью обращает на себя внимание и изрядная бессодержательность.

Звучащий по-стариковски молодой голос кажется неискренним

Одним из главных энергетических ресурсов, которым питается рэп в более естественных для себя пространственных координатах, является достаточно затейливая конспирология, предлагающая пусть и весьма безумные, но способные поражать воображение предполагаемые подлинные механизмы мироустройства.

Трек «Стагнация», кажется, не предложил ничего сверх, что называется, лежащего на поверхности, причем набор предъявляемых в нем претензий к эстонским политикам - в части не формы, а содержания - по большей части прозвучал совсем немолодежно, и, скорее, походил на беседы пожилых мужчин на субботней рыбалке или пожилых женщин на скамейке у подъезда, чем на поток сознания юного бунтаря. Когда же молодой артист чрезмерно солидаризируется со взглядами людей других поколений, такая ситуация всегда наводит на мысль о наличии у него мотивации меркантильного толка.

Этот поколенческий «рассинхрон» в тексте «Стагнации» настолько откровенен, что заставляет различать в этом номере наряду с дефицитом содержательности и дефицит вдохновения, то есть, можно сказать, что показная вспыльчивость артиста почти никак не камуфлирует унылость его настроения.

Когда происходят такие вещи, это всегда наводит на мысль, что в действительности творческая единица не в упоении шла за своим талантом, а рутинно работала «по заказу». Но случае со «Стагнацией», однако, эта мысль вовсе не обязательно должна быть точной догадкой, потому что в то же самое время крайне трудно вообразить себе хоть какую-то платежеспособную и хотя бы умеренно влиятельную в Эстонии силу, которая могла бы найти для себя какую-то выгоду в таком странном «возмущении» возникающего нового эстонского политического ландшафта.