Юлия Ауг: надо не молебны совершать, надо воровать меньше!

Фото: LIIS TREIMANN/PM/SCANPIX BALTICS

Актриса дала порталу Rus.Postimees.ee большое интервью, в котором рассказала как о творчестве, так и о делах житейских.

Юлия Ауг в Таллинне – частая гостья, и не только потому, что с Эстонией ее связывает семья: в сентябре актриса побывала у нас по случаю проката фильма Кирила Серебренникова «Ученик», в котором играет роль матери героя, а на днях приезжала к нам на проводящийся Таллиннским городским театром фестиваль «Сон в зимнюю ночь» со спектаклем того же режиссера «(М)ученик» по пьесе немца Мариуса фон Майренбурга, адаптированной для российских реалий. Спектакль был поставлен в московском театре «Гоголь-центр» и лег в основу фильма.

Про «Ученика» можно прочесть здесь; если коротко, это потрясающее по силе воздействия кино о подростке, который, прикрываясь превратно понятым христианством, хочет переделать мир под себя. Спектакль ничуть не уступает фильму, Юлия Ауг блистательно играет и там и там.

От мученика к мучителю

– Чем вас привлекли «(М)ученик» и роль матери Веньямина?

– Всё началось со спектакля. Я не служу в Гоголь-центре как постоянная актриса, я – актриса приглашенная. Кирилл Серебренников написал мне письмо, прислал пьесу, спросил: «Интересно?» Я еще пошутила по поводу того, как много у меня в последнее время ролей разных мам – это был 2014 год, и я готовилась к роли мамы в фильме «Метаморфозис»... В тот момент не было еще самого текста, который мы потом играли, был только подстрочный перевод немецкой пьесы «Мученик». И мне показался очень интересным.

Потом нам сделали литературный перевод, и мы еще месяц где-то его редактировали. Да, сюжетная линия, сама по себе фабула – этот все тот же Майренбург. Но в немецкой пьесе другие акценты. Там, конечно, не православный священник, а протестантский, и он совсем по-другому общается с этим мальчиком. И мама там другая – она реально пытается поговорить с ребенком, для нее это очень важно – поговорить, услышать... У Майренбурга мученик – именно мальчик. А у нас – совсем не мальчик.

– У вас мальчик, наоборот, мучитель...

– Именно. Пока мы адаптировали пьесу, у нас сместились все акценты – относительно того, что у нас в России происходит, здесь и сейчас.

– Серебренников – строгий режиссер? Он разрешает импровизации?

– Кирилл часто позволяет импровизировать, у него многое идет от актеров. Недаром он лично подбирает актеров: он понимает, что видит в данной роли именно этого актера, который вложит в роль всего себя. Или всего не-себя – моя героиня, например, максимально далека от меня в жизни. Период разбора у нас очень короткий: прочитали, разобрали, встали и пошли пробовать. И Кирилл часто говорит: «Ребята, я не сделаю это за вас! Вы должны это сделать сами!..»

– В фильме «Ученик» есть очень длинные дубли. Понятно, что театральным актерам держать такие дубли легче...

– Мне кажется, это общемировая тенденция в кино. «Дитя человеческое», «Бёрдмен»... Я сейчас снялась в трех подряд сериалах, в которых во всех никакой статичной камеры нет – сплошной внутрикадровый монтаж. И мы всё снимаем одним куском. В сериале!

– Это артхаусные сериалы?

– Нет! Это сериалы для Первого канала. Просто сейчас такая динамичная жизнь, что нужен эффект присутствия внутри самой истории. И прежний сериальный формат – поставили статичную камеру и сняли – уже не выдерживает психологии человека. Всё в движении.

«Юля, я понял! Отключи мозги!»

– Вы говорили, что вам пришлось долго искать вашу героиню из «(М)ученика» в себе. Вы на кого-то ориентировались?

– У нас была очень смешная история: мы начали пробовать эту роль, я ее пробовала-пробовала-пробовала, и у меня ничего не получалось. И Кирилл все время говорил: «Юля, у тебя выходит питерская интеллигентка, а это же совсем не то, это совсем другая мамаша, она ничего не слышит, ничего не видит, ей кажется, что она знает, как надо, и прет по этому пути, ориентируясь на общественное мнение! И все у нее кругом виноваты...»

– Ну да, она же говорит героине Виктории Исаковой: «Вот ты кто по диплому? Психолог? Так давай, психолог, добейся от него доверия, тебе же за это платят! А я мать, и что он мне ничего не говорит – это нормально!»

– Кстати, эта реплика родилась во время репитиций. Это наблюдение из жизни. Как и вот это: «Я виновата быть не могу, потому что он меня почти не видит, я на трех работах работаю! Я возлагаю ответственность на вас!» Это не написано в пьесе – это услышано на улице... Кирилл после очередной репетиции сказал мне: «Юля, я понял. Она значительно глупее тебя. А ты продолжаешь пользоваться своими мозгами. Отключи мозги! Эта женщина живет инстинктами, а главный из них – это инстинкт самосохранения...»

– Но она по-своему сына любит.

– Конечно, она же работает ради него на трех работах! Но что значит «любит»? Для нее главное – накормить, обуть, защитить, оклеить квартиру обоями... Это какая-то такая простая, материальная любовь. У меня перед глазами есть женщина, она значительно старше моей героини, но я буквально сняла с нее этот образ. В спектакле есть момент, когда моя героиня говорит сыну: «Ты потому прогуливаешь бассейн, что недоволен своим телом? Ты и правда бледный. Я дам тебе денег, сходишь в солярий...» Это фраза из жизни, так та женщина говорила со своим сыном, а ему на тот момент было больше тридцати лет. Представляете? Она сказала сыну, который пришел к ней в гости: ну что ты такой бледный, позагорай, я тебе дам денег на солярий... Это очень узнаваемый тип женщины. Для нее важно, чтобы был обустроен дом, чтобы быт был крепким и – вот важное слово – правильным. Давайте делать всё правильно!

– И она закономерно приходит в религию.

– Да, так было и в пьесе Майренбурга, но там героиня приходила к протестантскому священнику – и он с ней говорил по-человечески. А у нас батюшки по-человечески не разговаривают. У нас батюшка ей говорит: «Одинокие люди приходят ко мне – и в их жизнь входит Господь». И всё, она нашла то, что искала.

– Вы сами верующий человек?

– Я верующий человек, но не православная христианка. Я, скорее, язычница. Я общаюсь с природой, для меня Бог – природа и ее целесообразность.

– Могут спектакль и фильм оскорбить чувства верующих?

– Те, кто хочет оскорбиться, оскорбятся – о чем разговор.

– Это так сделано намеренно?

– Нет, намерения оскорбить у нас не было. Там же другой мессидж: вера – если она есть, если она истинная – ничем не прикрывается. Ей не нужно, чтобы оправдать любой поступок, выдрать цитату из главной книги, прикрыться ей – и пойти с хоругвью в крестовый поход. А если нужно, это вряд ли вера.

Наша цель была – показать, как легко можно манипулировать какими-то важными и правильными вещами. И когда ты манипулируешь другими, оперируя чем-то, что вроде не подвергается сомнению, можно творить очень страшные вещи.

Смех, грех и манипуляции

– То, что делает мальчик, по-моему, не имеет вообще никакого отношения к христианству, несмотря на все цитаты из Библии.

– Так в то и дело! Мальчик – манипулятор. Многие из нас, включая меня, в ранней юности прошли этап, когда нам очень хотелось изменить этот мир. Мы в какой-то момент остаемся один на один с этим миром, и он нам враждебен, и мы пытаемся его изменить. Потом, конечно, мир меняет нас – но что-то мы продолжаем делать хотя бы в своем ближнем круге. А здесь – другая история. Умный юноша, почувствовав уродство и цинизм окружающего мира, думает: «Черт возьми, а ведь если играть по их правилам, их всех можно обставить». Есть еще одна книга почти о том же самом – «Толстая тетрадь» Аготы Кристоф. Там два маленьких мальчика, отторгнутые семьей, оказавшись у бабушки, которой они не нужны, и осознав механизм работы мира, становятся более циничными, чем все окружающие взрослые.

– Насколько «(М)ученик» отражает российские реалии? В частности, реалии российской школы?

– Я довольно давно не имею отношения к школе – моей дочери 20 лет, она школу окончила три года назад, так что я не могу ответить на этот вопрос. Но если говорить о мракобесии, которое приходит в российское общество, – к моей величайшему сожалению, это просто направо и налево...

– То есть священник, точнее, пародия на священника с потрясающей репликой: «Я опытный пастырь, у меня глаз наметан», – это картинка из жизни?

– Для меня это диагноз обществу. Священники освящают на Байконуре ракеты перед стартом, совершают молебен о благополучном завершении строительства какого-нибудь стадиона... Да меньше воровать надо – быстрее построится этот ваш стадион! При чем тут молебен? Но нет, вместо того, чтобы не воровать, мы лучше пригласим священника. Смех и грех!

– Понятно, что вы бы предпочли сниматься в независимом кино, но приходится сниматься в сериалах. Они примерно одного уровня сейчас?

– Нет. Сейчас в России, и меня это очень сильно радует, появляются сериалы, которые сняты почти как кино. Я очень жду выхода сериала «Няньки», который мы снимали два года назад. Этот сериал реально снимался как кино, там не было никаких приблизительных допусков. Были построены павильоны, был тот же самый внутрикадровый монтаж, если была натура, ее выбирали в Карелии, чтобы были атмосферные кадры. Плюс отличные актеры, которые не наигрывают и не корчат морды, и прекрасная история.

Еще один сериал, который, я надеюсь, взорвет не только эфир, но и общественное сознание, – «Садовое кольцо». Это продюсерский проект Валерия Тодоровского, а снимал его молодой парень, ему 25 лет, Алексей Смирнов, сын Андрея Смирнова. Мы ждали запуска полтора года – Валерий Тодоровский долго искал режиссера. Это очень жесткий сценарий, и снимался сериал без цензурных самоограничений.

– Как вы оцениваете сериал «Екатерина», в котором сыграли Елизавету I?

– Этот сериал получился высококачественным благодаря усилиям огромного количества людей, начиная с актеров и заканчивая операторской группой. Наш оператор Шинкаренко ориентировался на фильм Стэнли Кубрика «Барри Линдон», который считается одним из шедевров кинематографа. Это было общее человеческое и профессиональное усилие – мы все хотели сделать хороший продукт.

Дедушка, расстрелянный как эстонский шпион

– Шесть лет назад, когда мы с вами говорили после выхода «Овсянок», вы рассказывали о нелегкой судьбе фильма, режиссером которого должны были стать – но так и не стали. Сейчас ваши режиссерские проекты ограничиваются клипами для группы «25/17»?

– Мне этого хватает вполне, каждый клип – это маленькое кино. Амбиции никуда не делись, но как-то так получилось, что у меня за это время сорвалось три проекта. Я их начинала, готовила, делала пробы, а потом или проект заканчивался, или телеканал урезал бюджет – и продюсер снимал его сам... Но, кстати, мы с «25/17» готовим сейчас новый проект, и это будет не отдельный клип, а полнометражный фильм на песни этой группы.

– Насчет «25/17» не могу не заметить: казалось бы, где вы – и где рэп...

– А вот так получилось, что я и рэп – это очень близко! (Смеется.)

– Шесть лет назад вы говорили, что Эстония для вас – щит, у вас было тогда эстонское гражданство...

– К сожалению, эстонского гражданства у меня больше нет – меня его лишили.

– Лишили?!.

– Да, лишили. Это долгая история, она длится уже шесть лет. Я сужусь с эстонским государством, периодически выигрываю суды, мне возвращают эстонское гражданство, потом опять отнимают, у меня тут есть адвокат... Дело в двойном гражданстве. Мне пришлось взять российский паспорт, потому что невозможно подать заявку ни на один проект, будучи иностранцем. Двойное гражданство в Эстонии запрещено, однако в эстонской Конституции есть пункт о том, что если эстонское гражданство получено по рождению, никто не может тебя его лишить.

Это именно мой случай. Мой дедушка был гражданином первой Эстонской Республики. Одни суды считают, что дедушка сохранил право быть гражданином ЭР, другие – что он его потерял, потому что в 1922 году уехал в Россию. При всем том дедушку расстреляли как эстонского шпиона, и никто не знает, почему он уехал... Но никто его гражданства не лишал. Последний суд, окружной, счел, что дедушка утерял гражданство. Госсуд сначала не принял дело, потом принял, теперь мы ждем нового суда.

– Вы за это время успели стать режиссером спектакля «Русские – они такие», который был поставлен и шел в Эстонии. Вы что-то поняли в процессе работы над спектаклем о местных русских?

– Я довольно много поняла, и если бы сейчас ставила такой спектакль, поняла бы еще больше. Это же документальный, свидетельский спектакль: драматурги брали интервью у людей разных возрастных и социальных категорий. В процессе обработки материала стало ясно, что у разных групп отношения с эстонской средой разные. Самые неприкаянные – это группа 40+. У тридцатилетних большое количество межнациональных браков, двадцатилетние ассимилированы в эту среду и к тому же ориентированы на Европу, на выход в большой мир. Но это было тогда, а как сейчас – не знаю.

– Кроме судов, касающихся гражданства, у вас есть какие-то проекты, связанные с Эстонией?

– Да! Я снимаюсь в эстонском кино «Seltsimees laps», «Товарищ ребенок» по книге Леэло Тунгал, играю на эстонском языке...

– Вы вроде не очень его знаете?

– Совсем не очень! У меня есть эстонский сценарий и русский сценарий, есть аудиофайлы и работа с носителями эстонского. И еще: вместе с продюсером Мяртом Меосом, который построил Vaba Lava, мы затеваем совместный проект на 2018 год. Это будет тоже свидетельский спектакль, я выступлю как его режиссер. Спектакль о моей эстонской бабушке. Жене того самого дедушки – его расстреляли, а она прошла через ссылки и лагеря...