/nginx/o/2023/12/08/15769194t1h2566.png)
На сцене «Ринг» Русского театра идет выпускной спектакль актерской студии «Скотный двор. Фрагменты» по повести Джорджа Оруэлла. О возросшей актуальности этого текста и тонкостях студийного подхода Rus.Postimees поговорил с режиссером Артемом Гареевым и его учениками, сделавшими из притчи грозное предупреждение.
Неслучайно книга Оруэлла был очень популярна в предыдущую «эру обострения», то есть на переходе от советской истории к постсоветской. Кстати, маленькую книжку со свиньей в 1989 году выпустило таллиннское издательство «Периодика», и в те времена она была здесь в каждом доме.
Постановщик спектакля и руководитель студии Артем Гареев взял сильный гротескный материал и дал студийцам возможность показать, чему они научились. Особому звукоряду и сбитой пластике – ведь надо играть аллегорических животных. Плакатной заостренности, местами напоминающей Брехта в исполнении учеников Юрия Бутусова. Да и просто политической зрелости, потому что, раз уж ты делаешь политическое высказывание, то должен понимать, для чего и для кого.
Важнейшая часть реквизита – яблоки. Их едят, ими давятся, по ним ходят и с хрустом их давят. Они – как сердце, вынутое из груди и поднятое над головой (см. афишу спектакля). Яблоки – дар земли, которую захватили животные на ферме. Они цвета крови убитого хозяина и цвета крови других убитых животных. От них избавляется жалкий хряк Наполеон, загнанный своими же страхами на трон так, что мелко дрожат копыта. Свинья, пожирающая золотые яблоки из 12-го подвига Геракла и не знающая, чего еще захотеть, – прозрачная метафора оскотинившейся власти, мысль о которой не может не прийти сейчас в голову человеку, говорящему и читающему по-русски.
После спектакля мы садимся с режиссером на краю сцены, студийцы – в первом ряду. Пахнет сеном и яблоками: большим деревенским натюрмортом, внутри которого играется спектакль.
– Хотите яблочко со сцены? – спрашивает Гареев.
– Кто ж откажется, – отвечаю и с хрустом откусываю кусок. Жаль, продукт скоропортящийся, нельзя сохранить на добрую память.
– А мы, пожалуй, воздержимся, - доносится из группы актеров. Все смеются.
– Они едят на сцене, вы же видели. А я нет, – поясняет постановщик, – так что я тоже съем.
Сначала у меня вопрос к Артему.
– Почему такой выбор? Сразу начинаешь искать причины в нашем времени. Что вы имели в виду?
– Мы все показали, что имели в виду! – реагирует Гареев. – А выбор материала – ну, надо же студию выпускать, у всех должны быть роли. В этом смысле материал удобный – можно хоть свинью, хоть лошадь, да даже зайца сыграть! Ладно, на самом деле мы не хотели делать спектакль в отрыве от современности. Сейчас все очень обострилось. Как там у Оруэлла? «Никаких дебатов больше не будет!» Хотя тоже ведь были хорошие намерения, строили демократическое общество…
– А потом, как сказал когда-то один спикер, «парламент – не место для дискуссий»!
– Именно. Как только мы так говорим, это начало конца. Мне кажется, об этом важно говорить, пока дебаты еще есть.
– Почему «пока»?
– Ну, вы же видите, что происходит в мире! Не спрашивайте, о чем я, вы все понимаете… В языке театра чувства важнее слов. То, что я скажу сверх показанного, уже будет плохо!
– И все же: война, идущая сейчас, влияет на каждого из нас. Вы закладывали в спектакль страх? Когда я его смотрю, мне страшно за будущее.
– В трудных ситуациях ежедневного выбора надо оставаться человеком. Не дать себе превратиться в животное. Для меня, наверное, это здесь главное, – резюмирует Гареев.
– Спектакль чувственный, телесный, – я обращаюсь к студистам: – Вы больше в нем, по своим ощущениям, говорите или двигаетесь?
– Каждый по-разному, – говорит Павел Корнышев, играющий Работягу (у Оруэлла – Конь). – У меня четыре реплики, а у Вани (Иван Мысягин – Наполеон) или у Полины (Полина Крючкова – Цицерон) длинные монологи.
– И музыки много, танца…
– Когда мы придумывали сцены, то в зависимости от их тональности подбирали музыку, – добавляет Мысягин.
– Спектакль для вас легко вытанцовывается, или вы сознаете, что рассказываете в нем какую-то политически заряженную историю?
– Танец для нас – это стиль выражения темы, у которой есть политический смысл, – формулирует Ева Хитрова (в спектакле – Хрумка).
– Я бы тут еще раз подчеркнул, что ребята должны в спектакле показать, что они умеют. Двигаться, петь, работать самостоятельно, в паре, в ансамбле, – комментирует Гареев. – Мы сознательно поставили именно фрагменты. Причем не все от меня исходило, какие-то темы приносили ребята.
– Мы, например, стрип-дэнс придумали в спектакле, видимо, из-за помещения, в котором он играется, – говорит Стелла Фришман (в спектакле – лошадь Молли). – Вы знаете, что тут раньше стояли шесты?
Действительно, помещение Ring Lava в Русском Театре – это бывший ночной клуб «Театр», который открылся в 2011 году и проработал десять лет. Получается, образная система злачного места маячит и за политическим кабаре по Джорджу Оруэллу?
– Ну, вы человек, помнящий девяностые, поэтому и распознаете их в нашей постановке, – замечает Павел Корнышев. – Мы люди помоложе, так что при всем желании их тут не увидим, у нас свои ассоциации. Это же хорошо, что каждый увидит в этой сцене то, что помнит сам.
– Поначалу ребят насторожила притчевость языка, – поясняет Гареев. – Но вы же видите, что нам все удалось передать через действие! И ребятам удалось найти очень точную форму. В рисунке поведения на сцене есть что-то и от животного, и от человека.
– Животное, которое хочет превратиться в человека, но не может, – вот это очень хорошо Иван показал, по-моему.
– Да, ему же в итоге удается разлепить копыто, оно превращается у него в руку, помните? – Гареев снова загорается. – Другое дело, что, когда у тебя пять пальцев, это еще не значит, что ты человек. Вроде похож, а не человек!
– А менялось ли восприятие текста Оруэлла по мере работы над материалом?
– У меня, допустим, только на втором чтении стали проявляться какие-то детали, на которых может держаться моя роль – говорит Иван. – Третий раз я начал читать уже с точки зрения Наполеона. Я пытался его оправдать, хотел понять, почему он так себя ведет.
– Ваня читал с позиции своего героя, – добавляет Павел. – а я проводил параллели с разными эпохами, проецировал, и это действительно можно делать до бесконечности. Может буквально одно слово выстрелить, и вдруг тебе все понятно становится.
– Я сначала эмоционально читала, и эмоции эти были негативными, – делится Ева. – причем настолько, что у меня просто нервяк был в конце: как же так получилось-то!? Второй раз поспокойнее уже читала, больше про персонажей, кто про что.
– Не знаю, как вас, – говорю я небрежно, чтоб произвести впечатление, – но меня смущает, что Оруэлл унижает «левых», смеется над ними, как аристократ какой-то. И животные у него не могут превратиться в людей, хотя почему-то должны. То есть еще и представление о превосходстве человека, дарвинизм такой, нет?
– Я не заметил взгляда сверху вниз, о котором вы говорите, – парирует Павел. – наоборот, у него явное сочувствие к рабочему классу. И человек у него вовсе не венец творения, а как раз мало чем от животных отличается. Поэтому им и удается захватить власть.
– Кстати, Оруэлл же написал «Скотный двор» под впечатлением от гражданской войны в Испании, – добавляет Иван. – Он увидел, чем может обернуться борьба за счастье людей, сколько крови за это безжалостно проливается!
На «Скотном дворе» аншлаг, зал продан, мне выкроили один билет, сказали, что без компании на этот раз. Людям явно интересен вызывающий антураж:
– А как зрители реагируют на всю эту гротескную сценографию, намеренно грубые мазки, телесность, карнавальность?
– Вот у нас сегодня первый раз женщина ушла, – говорит Гареев. – Она, кажется, с девочкой была – лет 13 на вид. А у нас ведь написано: 16+. Наверное, подумала, что свиная голова – это перебор.
Имеется в виду момент, когда настоящая голова свиньи, знакомая завсегдатаям рынка, летит к ногам зрителей в первом ряду.
– Мы вообще долго думали, надо ли ее бросать. Решили – надо! Эту у нас зовут Машей, предыдущая была – как ее? А, Тамара! – Гареев благодарит учеников за подсказку.
– У меня возникло ощущение эксцентрического спектакля. То есть выходящего за свои пределы. Тут и тело актера выходит за пределы, и звук громкий. Запах яблок и сена сильный из-за того, что пространство небольшое.
– Пространство неравномерное, и звук странно распределяется, – поясняет Гареев, – вот вы говорите, что вам громко было, но в других частях зала и слышимость другая. Это еще предстоит уложить. А так мы, конечно, хотели прокачать зрителя. Музыка должна действовать!
Артем Гареев считает, что самое ценное из произошедшего в этом выпуске студии – путь становления. Класс начал материал с нуля, заходил в тупики, выходил из них и двигался так, что одно рождалось из другого, все росло очень органично. Это было последовательное изменение, дающее буквальное ощущение роста. Не на все вопросы нашлись ответы. Но этого и не нужно. Главное – научиться спрашивать так, чтобы зритель не знал покоя.
Rus.Postimees благодарит Русский театр за организацию встречи и предоставленные материалы.