/nginx/o/2023/11/07/15704510t1he5df.png)
/nginx/o/2023/04/21/15269824t1h8fa4.jpg)
Россия не молчит, но снаружи этого почти не слышно. Депутаты выступают против войны прямо на заседаниях парламентов, журналисты говорят с прохожими о войне, стрит-арт художники делают антивоенные работы, попадая на скамью подсудимых. В то же время, смерть бетонирует нарративы пропаганды. Обо всем этом рассказывает новый фильм Михаила Козырева.
Один из крестных отцов современного русского рока, многолетний ведущий телеканала «Дождь» вместе с группой единомышленников смог зафиксировать судьбы нескольких россиян после начала полномасштабной войны в феврале 2022 года. Михаил Козырев уверяет, что цель работы – лишь фиксация той реальности, которая есть, но она не всем очевидна. Но в то же время журналист надеется на то, что фильм «Русский разлом» даст надежду и тем, кому она сегодня очень нужна.
- Михаил, вы в этом фильме кто? В титрах – продюсер. Но вы и в кадре появляетесь.
- Всегда путаюсь в дефинициях. Вообще я - автор идеи. В первые же дни, как началась полномасштабная война, мы с моей женой Анастасией Поповой, которая у меня режиссёр-документалист, поняли, что надо это как-то фиксировать. У меня была запланирована командировка в Лондон, чтобы снимать там фильм про Бориса Гребенщикова.
Мы с моей женой приняли решение, что я уже не вернусь. Уже была понятна судьба «Дождя». Наш телеканал закрыли в РФ через неделю после начала полномасштабной войны. Вместе стали искать истории людей, которые могут войти в фильм, Настя начала снимать. Параллельно в Лондоне начал обивать пороги различных платформ в поисках продюсеров, заинтересованных в истории того, что происходит в России в этот первый год войны.
- Непопулярный сюжет, надо заметить…
- Конечно. Немало я обошел людей, прежде чем мне удалось встретиться с продюсером Полом Митчелом, который много лет снимал самые разные фильмы о России и СССР. Ему идея запала в душу. Он свел меня с коллегами на Би-Би-Си в отделе расследований, с Моникой Гарнси, которая занимается документальным кино.
К этому моменту мы с Настей уже смонтировали девятиминутный ролик одной из историй. Как раз история московской актрисы Ульяны Лукиной и похорон ее младшего брата Вани, который погиб в Мариуполе. Этот фрагмент показывал, как мы снимаем. Была понятна степень откровенности, которую мы достигаем. И к тому моменту никто из иностранных бюро уже не оставался в России. У нас же были возможности с нашими операторами, двумя съемочными группами следить за развитием истории. В Би-Би-Си согласились на этот фильм.
- В фильме четыре сюжетные линии. Опросы московских прохожих по темам, связанным с войной. Муниципальный депутат из Воронежа, которая на заседании с коллегами выступила против войны и уехала из России от уголовного преследования. Горе семьи, где убит сын, который из актеров по настоянию отца пошел в армию и погиб в боях за Мариуполь. И екатеринбургские стрит-арт художники, которые на своем уровне выступали против войны. Лично вам какой сюжет ближе?
- Я сам из Екатеринбурга. И мне очень понравилась банда парней из моего родного города, которые называют себя ПСЛЧ. Они сейчас находятся в самом непростом положении. Два человека из этой группировки покинули страну, а остальные остаются там. Только что завершился суд на Леней Черным…
- Это герой фильма, которому шьют уголовное дело в фильме? Он же в конце фильма уезжает из России.
- Они попытались уехать после начала мобилизации минувшей осенью. Он с другом выезжал в Казахстан. Потом они передумали и вернулись обратно. Леня пошел под суд. Ему вменяют вандализм по политическим мотивам за найденные у него стикеры «ГруZ200». Его приговорили к ограничению свободы на полгода. Он должен соблюдать комендантский час. Ему нельзя посещать никакие политические и массовые мероприятия. Но это не домашний арест. Он может днём ходить по городу, пользоваться интернетом.
- Ему электронная повестка-то не светит, пока он под этим наказанием?
- Именно это и делает их наиболее уязвимыми героями нашего фильма. Участники группировки, которые остались в России, попадают под электронную мобилизацию. Я с ними переписываюсь. Каждый будет выбираться, как сможет из этой ситуации.
- А они не пожалели, что вернулись в Россию?
- Как Леня и говорит в фильме, сидя в кафе в Астане: «Я не понимаю, как здесь жить дальше и что здесь делать? Я понимаю, как жить дома и что делать там…» Он видит смысл своей творческой деятельности антивоенной и пацифистской у себя на родине. Придумать помощь родине из-за рубежа, или какую-то форму протеста, он не может. Это на уровне больших людей с деньгами можно пытаться делать какие-то союзы, политические движения, строить ту самую «прекрасную Россию будущего». А это мальчишки. Которые высказываются, потому что видят несправедливую войну. Что они могут еще, кроме стикера, надписей на стенах, визуализации своего ощущения несправедливости?! Конечно, в Астане, в Тбилиси, в Лондоне, в Таллинне это мало кому нужно вообще. Протестующих против войны сейчас много везде в этих местах. А эти парни у себя дома делают то, что умеют они.
Я веду прямые эфиры на «Дожде» в передаче Козырев Online. Мне дозваниваются люди, которые боятся показать свое лицо. Говорим по аудиосвязи. Задаю вопрос: «Как там у вас в Нижневартовске? Вы будете косить, или пойдете в армию по электронным повесткам?» Большинство зрителей «Дождя», конечно, говорят, что ни при каких обстоятельствах они не пойдут на войну. Некоторые говорят, что внутренне готовы идти в тюрьму. Некоторые говорят, что исчезнут, и знают, как это сделать.
- А за некоторых говорят жены, как у вас в фильме, где женщина с малолетним ребенком кивает на молчаливого мужа рядом со словами: «Ну, если будет надо, то пойдет, конечно»…
- Да… Кошмар абсолютный… Мой друг, замечательный парень в это воскресенье уехал отсюда обратно в Москву. Он – военнообязанный. Он попадает прямо в сердце этой электронной мобилизации. Сидели с ним, говорили. «На что ты вообще рассчитываешь?» И он говорит то же самое: «Значит, придется… Здесь мне все равно жизни нет. У меня там семья, жена, ребенок, родители. Я не могу переносить с ними разлуку. Это не жизнь, а постоянное терзание друг друга по видеосвязи…» И выбор у людей проходит между жизнью под занесенным над головой дамокловым мечом, или отсутствием жизни на чужбине вообще. Конкретная судьба человека. Связанная с его одиночеством и разлукой с родными.
- Получается, что Любовь Соболь не так и права, когда призывает западные правительства дать «зеленые коридоры» тем, кто хочет убежать из России от войны? Ответ ей видели?
- Я болезненно слежу за новостями из стран, в которых относительно большое количество россиян хочет бросить якорь, или выбрать как временное пристанище. Но я взял себе за правило, что я не должен допускать вообще никаких обобщений. Ни в отношении кого. Точно так же, как я стараюсь убедить собеседников и тех, кто меня читает или смотрит, что нельзя обобщать всех россиян. А сейчас уже само слово «россиянин» стало токсичным. От него шарахаются, как от огня. И в этом одна из целей нашего кино. Показать, что происходит сейчас там, где огромное количество людей абсолютно несогласны с действиями власти. Людей, которые остались без прав. Без возможности быть услышанными.
Точно так же я не могу обобщать то, что власти тех же стран Балтии думают и делают относительно тех, кто пытается покинуть Россию, стараясь избежать мобилизации. Моя логика заключается в том, что чем больше людей захотят и смогут не идти на войну и не стрелять в украинцев, тем лучше. И каждый случай, как я считаю, надо максимально подробно изучить, постараться помочь. Установка, как мне кажется, изначально должна быть такой: «Не хотите стрелять, укройтесь у нас».
- Но зритель вашего фильма увидит сюжетную линию отца, который даже после смерти сына продолжает верить лжи пропаганды, и скажет: «Вот же они такие. И все такие. У него сына убили, а он ходит на путинги его стихи читать…» Эту логику можно назвать вырванной из контекста, но она есть.
- И эта логика обоснованная, да… Действительно, это яркий пример. Вот Вас больше всего зацепила линия этой семьи в нашем фильме. Там душевный раздрай внутри. Тот самый русский разлом…
- Именно. Отец на могиле сына ни разу не жалеет, что он его надоумил уйти из актеров в солдаты. А старшая сестра убитого молчит в шоке…
- У нас таких историй было несколько. Изначально у нас был замысел показать внутрисемейный разрыв на нескольких примерах.
- Это ранее сделал Андрей Лошак в своей работе «Разрыв связи».
- Да. Так вот, историй у нас было таких несколько, но никто не согласился говорить на камеру. Даже люди, которые уже давали нам интервью под запись, потому передумывали и не давали согласия на публикацию отснятого материала и участие в фильме. То, что эта семья согласилась на съемки, большая наша удача. Конечно, можно сделать вывод «они все такие», глядя на пример этой семьи, этого отца.
Но фильм состоит не только из этой истории. Мы же показываем, что не все в России такие. Мы же показываем, что даже в этой семье есть старшая сестра убитого солдата Ульяна, которая сомневается, которая говорит, что ей не нужен мертвый брат, который «погиб как герой». «Мне он живой нужен», - говорит она. И в фильме есть эти живые молодые ребята художники ПСЛЧ. Есть ребята Алла и Миша с их YouTube-каналом «Что делать?», которые опрашивают людей на улицах Москвы, несмотря на ужас от ответов, которые они получают.
А отец убитого солдата Борис Лукин никуда из России не уедет. Он останется там. Ему никуда не надо. Он находится в процессе осуществления собственной мечты. К нему приковано большое внимание. Он строит новый виток карьеры своей на этом всем сейчас…
Ребята из ПСЛЧ, которым некуда деваться, могут попытаться попросить политического убежища в какой-то из стран. И мне порой представляется, что история с лайнером Сент-Луис повторяется. Помните эту историю? Когда в 1939 году он уходил из Европы в сторону Америки, когда люди спасались от попадания в газовые камеры? А на той стороне Атлантики ни одна страна не приняла этот корабль. Судно было вынуждено вернуться в Европу. После начала Второй мировой войны большинство пассажиров лайнера были уничтожены. И у меня есть ощущение, что сейчас многие люди из России карабкаются на лодку, чтобы выжить, а им бьют веслом по рукам, чтобы они за эту лодку не цеплялись…
/nginx/o/2023/04/21/15270095t1h50ae.jpg)
- Что говорит реакция на фильм? Много непонимания от зрителей не из России?
- Пока не сталкивался с упреком, что мы сняли фильм не о том. Мы пока в самом начале пути. Но главная гордость, когда была премьера в Англии, что одно из главных английских изданий, The Telegraph, поставило в рецензии нашей работе пять звезд из пяти. Это очень круто. Что касается комментариев под YouTube, то те, кто разбирается в алгоритмах видеохостинга, ничего нового не увидели. А для меня лично реакция в комментариях стала откровением. Сначала комментарии писали живые реальные люди, большинство из которых сказали, что фильм их зацепил, что он душераздирающий, что они потеряны так же, как и герои фильма. Некоторые из них остаются сами в России, некоторые уже уехали. Конечно, все реагируют на фигуру отца. Так же, как и вы, хватаются за голову…
- Сложно не схватиться за голову, когда в ответ на критику, что сын погиб потому, что его так воспитал отец, отец сравнивает этот упрек с совершенно дикой фразой: «Если бы я не научил Ваню ходить на двух ногах, он был бы собакой».
- Да, это была мощная фраза. А на вторые сутки пришёл шквал ботов-ватников, которые в основном занимаются тем, что километрами строчат односложные комментарии-выкрики: «Пошли на *** из России!» И очевидно, что это инициированная вещь.
Уверен, что вопросов и упреков фильму будет много. Но мне кажется, что он останется уже навсегда в истории как слепок того, что происходило в России в 2022 году. Картина того, что происходило в домах и на улицах России в первый год полномасштабного вторжения.
- Но это слепок условно «сытой России». Прошу прощения за этот термин. Я поймал себя на мысли о том, что все герои - люди в целом благополучные в этом смысле, что в России далеко не общая норма.
- Воронеж и Екатеринбург?
- Это областные центры. А в столицах забривали на фронт не так активно, как в поселках и деревнях. Плюс мы видим обеспеченную столичную семью убитого Вани. То есть перед нами не та Россия, к которой многие привыкли в стереотипах.
- У меня нет такого ощущения. Интерьеры той же Нины Беляевой, которая уезжает из своей квартиры в Воронеже, или интерьеры ребят из ПСЛЧ, и даже студия, на которой сидят москвичи Алла и Миша, - это не то, что можно назвать «зажиточной жизнью». Да, это не деревни, не глушь. И у нас была пара историй, которые вели в деревни. Но с ними совсем ничего не получилось. Во многом мы были привязаны к операторам, которые это все мужественно снимали под прикрытием. Они снимали в городах.
- В сухом остатке этот фильм скорее для России? Вам что важнее, чтобы внутри задумались, или снаружи поняли?
- Об этих момента важны. Но мне гораздо важнее, чтобы фильм увидело как можно больше моих соотечественников в стране, пока еще работает YouTube. Страшное и гнетущее чувство, с которым живут люди моего круга общения, которые остались в России по самым разным причинам, это чувство абсолютного одиночества. Они не могут ощутить, сколько их. И есть ли еще кто-то вокруг, кто разделяет их точку зрения. И поэтому давать им ощущение того, что они не одни, - это важно. Этого я стараюсь достичь и в своих передачах, этого мы стараемся добиться в этом фильме. «Вы не одни. Вас очень много!» Да, никакого героизма ни от кого требовать нельзя. Мы понимаем, чего этот героизм сейчас стоит и чем он может обернуться. Мы видим приговоры таким людям как Володя Кара-Мурза, Алексей Навальный, Илья Яшин. Это герои абсолютно эпического масштаба.
/nginx/o/2023/04/21/15270166t1h7228.jpg)
- О которых пишет пресса в мире. А о тех, чье имя неизвестно тишина. При этом по данным правозащитников масштабы репрессий постоянно растут.
- Вот именно. Но давать людям ощущение, что их много. Что такие же сомнения есть у всех. И такие же конфликты могут быть в семьях рядом. Человеку важно понимать, что он не один. Это важнее всего.
- Как вы думаете горе помогает понять, что государство обмануло того, что отдал ему своего ребенка? Или, наоборот, горе укрепляет в уверенности, что государство право и все не зря? Опять же от отца Ивана не уйти никак.
- Очень хороший вопрос. У меня нет готового ответа. Но в самом начале работы над фильмом еще весной 2022 года у меня было понимание, что теперь неизбежно пойдут гробы по стране, и когда в каждом доме будет «груз 200», а об этом будет знать весь дом, матери выйдут на улицы с протестами, чтобы прекратить хоронить своих сыновей. Но потом я понял, что не выйдут. Нет такого эффекта. В случае с нашим героем смерть сына только утверждает его отца в той вере, которая у него была. Смерть как бы отсекает сомнения в том, что это может быть неправильный и преступный путь. Что смыслы, за которые умирает его сын, ложь. Что декларируемое пропагандой не соответствует действительности. Смерть закрывает эти сомнения. Она оборачивается такой болью, которая исключает вопрос о том правильно ли это было. Во всяком случае для отца.
А для сестры убитого солдата еще не закрывает, как мы видим в кадре. Смерть солдат в Украине утверждает родственников в правильности принятых решений. И это же ужас. В том числе и потому, что такого будет больше. И все равно обобщать нельзя. У разных людей горе приводит к разным мыслям в голове. Если я сам раньше склонялся к тому, что смерть близкого человека должна ужаснуть, поставить много вопросов, то теперь вижу, что это чувство не свойственно большинству.
- А эта психопатия уже константа, или это корректируется? Это уже вопрос к опытному медиаменеджеру.
- Важна общая атмосфера, которая напрямую связана с теми речами, которые несутся с экранов ТВ. Я наблюдал за этим процессом, находясь внутри него на рубеже 80-х и 90-х. До «перестройки» ведь лишь небольшая группа образованных интеллигентных людей знала цену всей этой советской риторике и ее картонной власти. А потом стремительно происходит перемена: с новыми передачами на ТВ, с раскрытием архивов, с обновлением таких изданий как «Огонек» и «Московский новости», вдруг ты замечаешь, что бабушки в трамваях и на скамейках заохали.
Мою золотую медаль в школе хотела завалить учительница истории и обществоведения, которая была такой убеждённой коммунисткой. А я себе в школе позволял задавать неудобные вопросы и отвечать перпендикулярно общему вектору. Ее это бесило. Она устроила мне педсовет, где стоял вопрос о пересдаче отдельных предметов. Но в итоге медаль я все равно получил. Она затаила злобу, что у нее не получилось. Это был 1984 год. А когда через несколько лет стало понятно, что страна трещит по швам, я ее встретил в троллейбусе. Она меня узнала и подошла. И все остановки, которые мне нужно было проехать, она мне твердила: «Мишенька, мы же ничего не знали!»
- Стыдно ей было?
- Да. Я уже в армии отслужил тогда. Лет пять прошло. Значит 1989 год уже был. «Нам же так говорили!».
- Вы это к тому, что и сейчас есть надежда на коррекцию безумия, если переключить ящик?
- Да. И я этот же вопрос очень часто сам задаю в интервью своим собеседникам. И есть исторические примеры. Очень легко манипулируемое большинство в стране относительно короткого срока абсолютно меняет мировоззрение, открывая глаза на огромное количество фактов. Есть примеры переосмысления собственной истории. Но возможно ли это снова, в нынешней реальности в пропагандистском потоке такого масштаба, с такой гигантской государственной машиной, которая настроена исключительно на зомбирование населения, я не знаю. Возможно, что это уже не реально. Но мы не могли не снять наш фильм. Пытаться необходимо.
- У вас художники акционисты в фильме пишут странное для обывателей на стенах. И в Эстонии стритарт художники пишут провокативное, что далеко не всем понятно без подсказок самих авторов. В чем на ваш взгляд проблема понимаемости стрит-арт художников? Очевидно, что дело не в границах и ценностях конкретных стран.
- У меня нет ответа, но я понимаю, о чем вы говорите. Я часто обескуражен сам. Надпись моих героев, которая появилась в Екатеринбурге в день открытия подпольного фестиваля граффити - «Данная надпись может повлечь за собой уголовное дело», тоже понятна далеко не всем.
Само нанесение этих букв на стену забора было реальной спецоперацией. Мы это все снимали. Ночью. На нескольких автомобилях. С вариантами прикрытия и отхода. Ну надпись и надпись. Ничего такого же! Но для них самих это очень важно. Есть определенный контекст, в котором существуют акционисты и графитчики. Для меня это что-то параллельно с рэп-культурой. А в рэп-тусовке очень важны противоречия и различия, которые есть внутри их тусовки между их кланами.
- И то, что это не понимается толпами снаружи, не важно?
- Им не важно. Они тратят годы, альбомы на эту междоусобную войну. Но потом внезапно, раз, - и из этой субкультурной кухни выстреливает какой-нибудь Кендрик Ламар, или EMINEM, которые на самом деле стали выдающимися артистами. Вот так же и здесь из этих тусовок, внутренних субкультур, наверняка выстрелит будущий Banksy, который будет понятен всем своими точными и очевидными месседжами. В любом случае акционизм не происходит на пустом месте.
- В конце не могу не спросить про музыку. Было бы странно проигнорировать этот аспект вашей жизни. Не жалеете, что годами помогали тем музыкантам, которые зигуют?
- Это, конечно, моя боль. В отношении многих. Могу ли я сказать. Что я чувствую за это вину, или ответственность? Точно нет.
/nginx/o/2023/04/21/15269924t1ha53a.jpg)
- Вопрос не о чувстве вины за тех, кто сошел с ума, конечно. Вопрос о том, нет сожаления о потраченном на них времени? Жизнь короткая штука. Ведь часто ловишь сам себя на мысли, что если бы знать заранее, то многой фигней можно было бы не заниматься вовсе.
- (Пауза) Если бы можно было повернуть время вспять и волшебной палочкой взять в эфир «Нашего радио» не Юлю Чичерину, а кого-то другую из десятка примерно таких же по способностям девочек, песнями которых меня завалили после того, как выстрелила Земфира, а потом «Ночные снайперы», я бы, конечно, точно не дал ей ни одного эфира. Но у меня не было магического кристалла для заглядывания в будущее. Но я говорю про случай клинического фашизма, который проявился в конкретном человеке.
Стал бы я меньше уделять внимания и ставить в эфир Гарика Сукачева, или группу «Ленинград», зная, что с ними потом произойдет? Нет, не стал бы. Песни то были талантливые. Песни заслуживали, чтобы их услышало как можно больше людей. Никуда не денешься от того факта, что как бы не вели себя авторы песен, все равно на застольях, когда кто-нибудь ближе к полуночи берет гитару в руки, звучат эти песни. «Ой-ё», «Моя бабушка курит трубку», «Вэвэвэ Ленинград» и так далее. Эти песни в любом случае - часть национального кода.
Повлияли ли эти песни на то, что мы получили в результате? У меня нет ответа на этот вопрос. Конечно, меня ужасает, что эти песни наверняка знают те, кто совершает кошмарные преступления… Я осознал это после того, что произошло в Буче. Осознал, что большинство тех, кто сейчас воюет в Украине, либо посещали фестиваль «Нашествие», либо слушали песни «Нашего радио». Но ничему не научились и ничего не поняли. Я старался ориентироваться на думающих и неравнодушных людей. Увы, успеха в этом я не достиг.