18 сентября в Эстонии стартует новый, четвертый полнометражный фильм Вейко Ыунпуу «Роукли». Он не столь реалистичен, как «Ласнамяэский бал», не столь мистичен, как «Искушение святого Тыну», и не столь эгоцентричен, как «Free Range».
«Роукли»: Бог во время войны
Обращаем ваше внимание, что статье более пяти лет и она находится в нашем архиве. Мы не несем ответственности за содержание архивов, таким образом, может оказаться необходимым ознакомиться и с более новыми источниками.
«Роукли» уравновешивает крайности и является, видимо, лучшим фильмом Вейко на данный момент. Кроме прочего, деньги на съемки «Роукли» собирались с миру по нитке, через краудфандинг. 477 человек собрали на проект 16 711 евро, и в итоге на свет появилось кино.
Метафизические препятствия
Диспозиция проста: где-то на просторах Эстонии стоит хутор, на котором живут четверо – Яан (Юхан Ульфсак), писатель, который ничего не пишет, потому что потерял смысл жизни; его сестра Ээва (Эва Клеметс), несчастная и озлобившаяся, но считающая, что с ней все в порядке; ее муж Виллу (Пеэтер Раудсепп), редкостно несчастный композитор, не написавший за 10 лет ни одной новой ноты; а также Марина, бывшая девушка Яана, (Миртель Похла), художница, тоже переживающая экзистенциальный кризис. Вообще-то Марина должна была с кем-то там уехать в Швецию, но не уехала, а, напротив, вернулась к Яану, и никто теперь не знает, что с этим делать.
Марина – единственная из них, кто понимает, почему она перестала творить: «Я верю в душу, – говорит она Яану. – Душа – то, что есть у каждого, что стоит за каждым. Она-то и творит. А я не вижу смысла в том, чтобы творить...» «Что же, – смеется Яан, – метафизика не дает тебе писать натюрморты?» Звучит и правда смешно, но это горькая правда, причем не только о Марине: очевидно, что и сам Яан перестал сочинять по той же метафизической причине.
Страдающие от морального упадка герои маринуются в сельской идиллии недолго: начинается война.
Это война не с конкретным противником. Снимая фильм об Эстонии, сложно не превратить абстрактное высказывание в политическое, но режиссеру это удалось: нам не говорят, кто тут воюющие стороны, кто начал, а кто ответил, не дают сводок с театра военных действий. Это своего рода метафизическая война, мгновенно превращающаяся в условие существования. Мир сломался и изменился навсегда. Мы слышим, как летят чьи-то истребители, и узнаём, что «города больше нет» (одна из самых жутких сцен фильма), но не более того. Какая разница, кто на кого напал? Важно, что никому уже не быть прежним.
А еще через день на хуторе появляются двое загадочных мужчин. У Старшего забинтованы запястья и ступни, Младший – с пистолетом, из которого он так и не стреляет, – будто не от мира сего. Мужчины неразговорчивы и сообщают только, что они из Роукли и спасаются бегством от некоего Пеэду.
«Один из вас пойдет с нами»
Больше нам ничего не объясняют, а обитатели хутора и не хотят ничего знать – война есть война, мало ли. Но двое из Роукли, конечно, пришли сюда не просто так. Совсем не зря у Старшего в ногах и руках – дырки от гвоздей, а Младший превращает картинки с канарейками в живых птиц.
В какой-то момент понимаешь, что Ыунпуу рассказывает чисто христианскую историю: Младший – это Творец, Бог-Отец, а Старший – распятый и воскресший Христос, Бог-Сын, и ищут они недостающее звено, третью часть Троицы, – Святого Духа. И находят – в лице Марины, которая одна тут не врет себе. В этом – ее спасение. Марина любит Яана, но уже не страстно, любовью-эросом, а сострадательно, любовью-агапэ (так называли эти чувства древние греки; Яан вопрошает издевательски: «Кто-нибудь вообще испытывал эту агапэ?» – и Марина одна говорит: «Да, я испытывала»).
И вот свеча превращает ночь в день, и три человека, ставшие Богом, идут по лесу далеко-далеко, туда, где солнце как кровь, в самое сердце мира, чтобы остановить войну...
А утром на хутор, откуда ушли люди из Роукли, приходят люди страшного Пеэду (Таави Ээльмаа). Это, само собой, дьявол, который хочет поймать Бога, но ловит всегда кого-то еще. Люди Пеэду объявляют: «Теперь такое дело – один из вас пойдет с нами». И Яан, вчера еще рассуждавший о бессмысленности самопожертвования – ведь если Бога нет, то и жертва ничего не изменит, – делает шаг вперед. Или ради Марины, или – скорее – ради себя.
Но только – разве властен дьявол над тем, кто принес себя в жертву добровольно?
В этом фильме очень много символов, и не все они кажутся взаимосвязанными. На одном из множества уровней «Роукли» – беспрерывный оммаж Тарковскому, от хоралов Баха и сцены со свечами, которая отсылает к финалу «Ностальгии», до длинных кадров а-ля «Сталкер» и собственно идеи, восходящей к «Жертвоприношению». На стене хутора висит кельтский знак (христианский?); рядом – незаконченный холст с греческим словом «эпифания» («Богоявление»); герои цитируют Библию, особенно рассказ о встрече Евы и змия; эпиграф к картине – мистические стихи визионера Уку Мазинга: «я вправду знаю, что мертвые все живы во мне / так было и будет / но зеркало ли я, или быть мне линзой, сквозь которую они прорвутся».
Только вряд ли можно разгадать фильм Вейко Ыунпуу по частям: если Роукли – это Бог, понять его мозаику можно, лишь сделавшись ее частью, – через агапэ, эмпатию, сострадание. Проще всего сказать, что Роукли есть Любовь. Но это слова, а вы попробуйте стать такой Любовью...