Елена Скульская: какие снаряды пролетают над книжным окопом

Елена Скульская, писатель Фото: Pm

Когда книги открыто объявляются товаром скоропортящимся, устаревающим, сезонным, продающимся практически на вес, как в пункте приема макулатуры, это навевает грустные мысли, считает писатель Елена Скульская.

Ив Москве, и в Петербурге на любимых моих книжных магазинах «Буквоед» висят таблички: «Три книги по цене двух: 1+1 = 3». Такая арифметика, такая уценочная акция. И то, что обрадовало бы в магазине обуви, страшно огорчает в магазине книжном.

И не потому, конечно, что хочется непременно заплатить в нем втридорога, нет, просто этой акцией книги открыто объявляются товаром скоропортящимся, устаревающим, сезонным, продающимся практически на вес, как в пункте приема макулатуры, ну, и так далее, такие грустные мысли.

В Петербурге, на Васильевском острове, есть магазин «Книжный окоп». Там две продавщицы-филологи читают практически все, что заказывают для продажи. Подробно расскажут вам о любом издании, о любом новом имени, дадут ссылки на отклики критики, на первую публикацию в толстом журнале или на сайте.

Знают они и вкусы своих постоянных покупателей. И вот впервые за долгие годы они с некоторой растерянностью подобрали мне всего три книги; более того, впервые спросили: «Может быть, вы нам что-то посоветуете?»

И с той же растерянностью я не смогла назвать ни одной книги, которая бы по-настоящему поразила или обрадовала бы меня в последнее время.

Но те три сборника прозы, которые мне рекомендовал «Книжный окоп», я, конечно, купила. И все три оказались хорошими.

Сборник коротких текстов Софьи Купряшиной «Видоискательница» состоит из произведений, похожих на куклу с оторванной головой; у детей бывают такие любимые игрушки — истерзанные, избитые, исследованные изнутри, но не брошенные, а убогостью своей особенно дорогие.

В поисках жанра

Софья Купряшина берет хорошо исследованный слой человеческого дна — пьяненьких дешевых проституток обоих полов, бомжей, алкоголиков, еле шевелящих языком и не умеющих отличить слова достойного обихода от подзаборного мата.

Но при этом писательница принципиально уходит от психологического реализма, от достоверности, от всякого «doc.» и превращает свое повествование в песню, в поэзию, в игры свободных ассоциаций, в сияющий солнцем луг, по которому ходят не реальные синюшные существа, а всяческие стилизации, пародии и парафразы.

«Руки и голова в пляске; носки съедены псом Лужком, и дыры размером с кружку (дыры больше носка, и сквозь них просвечивают желтые ноги). Казалось, что это не возбуждает. Но только казалось.

Прочно скрепленное голодное тело, пухлые исшрамленные глаза, руки в рыбе, которые она вытирает о брюки, — все это говорило о томительном миге блаженства прикосновения к обнаженной селедке, то есть к короткой шее».

В свое время Горького упрекали в том, что его герои из ночлежки говорят больно красиво и умно; но там ведь дело было не в самой ночлежке, а в поэтических конструкциях, которые хотел вложить в уста персонажей писатель.

Так и Софья Купряшина хочет всех уравнять поэзией, несравненной певучестью языка, присоединить и писателя попутно к слою отщепенцев, чтобы все были едины внутри речи: «У нее онемели колени. Она сползла с сального дырчатого дивана и загрохотала по полу, захрипела, голосом показывая, как хорошо ей жить. И такая нега и такой покой был во всем: в открытом окне и размножающихся сумерках…»

Поток жизни

Книга Михаила Ардова «Цистерна» состоит из импрессионистических, мелькающих наблюдений за жизнью, выхваченных из толпы реплик, картинок, того насыщенного гула, который окружает каждого из нас, стоит только выйти из дома, выбраться из надежной скорлупы.

«Троллейбус выплевывает меня на конечной остановке, а сам делает крутой вираж, чтобы катиться в обратном направлении… Не то чтобы безлюдно, но все тут выстроились покорными хвостами возле палаток и ларьков… Проходя, я заглядываю через спины — чем торгуют?.. С отвращением гляжу на угреватые апельсины, на чумазые яйца в картонных сотах, на обернутые в целлофан клочки растерзанной коровы…»

Что говорить, никому не нравится сегодняшняя жизнь, к какому бы направлению ни принадлежал писатель. Все отвратительно, от всего тошнит, все мутно, смутно, криво, косо, люди не хороши. Но и эта жизнь — сладостный источник сравнений и метафор, которым человек пользуется, ликуя и упиваясь богатством языка с широтой мота и транжира.

Терпение

Чудесная книга Нелли Морозовой «Мое пристрастие к Диккенсу» напоминает нам, кроме всего прочего, о том, что наше время вполне сносное, лишенное панического страха, ужасного ожидания ночного звонка в дверь, ареста, лагеря, расстрела ни за что.

Да, это воспоминания о сталинской эпохе, которая жестоко прошлась по семье автора, но не сломила ни ее, ни ее родных, а напротив научила спасительной иронии, умению защищаться от насилия и жестокости любимыми книгами. Научила той веселой стойкости, которая вызывает восхищение.

Оставаться человеком думающим, чувствующим, творящим в невероятно трудных условиях, противопоказанных живому существу, — вот чему учит эта книга. «Ее быстро повернули лицом к стене. Но она успела увидеть, как охранники проводят группу «наших». По ее словам, это были сломленные люди, едва волочащие ноги. Один папа держался, шел прямо, но был совершенно седой».

Ни для кого, ни для свидетелей — для самого себя очень важно остаться человеком. Почему? Ответ знают только те, кому это удалось.