/nginx/o/2017/02/22/6364727t1hfa29.jpg)
Советская психиатрия применяла к инакомыслящим страшные пыточные методы. Например, «галифе»: инъекциями в мышцы закачивается физраствор в объеме нескольких литров, начинается расслоение мышц, бедра обретают вид галифе, процесс сопровождается резкой болью...
Об этом и обо многом другом рассказывает в интервью журналисту Postimees Таави Миннику Сергей Михайлович Бабин, врач-психотерапевт, доктор медицинских наук, профессор, зав. кафедрой психотерапии СЗГМУ им И.И. Мечникова, вице-президент Российской психотерапевтической ассоциации.
– Куда уходят корни карательной психиатрии? Как формировалось ее систематическое использование в политических интересах?
– Безусловно, использование психиатрии в политических целях свойственно авторитарным и тоталитарным режимам на определенном уровне их развития. В Советском Союзе такое понятие появилось в конце 1950-х – начале 1960-х годов, в постсталинской стране. Понятно, что суровый сталинский режим не нуждался в таких тонких ухищрениях, как карательная психиатрия, – людей уничтожали миллионами совсем другими способами.
На фоне оттепели, некоторой либерализации режима, возникла новая форма борьбы с инакомыслящими – их объявляли душевнобольными. Хрущев в свое время сказал: «Только сумасшедший может быть недоволен достижениями социализма». Система тут же ответила на социальный запрос вождя, возникла карательная психиатрия, с этого времени мы и отслеживаем историю преследования инакомыслящих.
Хотя это было свойственно не только Советскому Союзу – есть данные по некоторым европейским странам соцлагеря, по Кубе, то есть это не исключительно советское новшество.
– Что делали с людьми, которые попадали в психлечебницы по политическим причинам?
– Это все хорошо известно и очень подробно описано у Владимира Буковского, одного из первых диссидентов. Он попал в эту систему в числе первых – читал стихи у памятника Маяковскому и был задержан. Проблема состояла в том, что большая часть этих людей обвинялась по незначительным статьям – хулиганство и прочие бытовые мелочи. И если бы их судили согласно существовавшему в то время административному или уголовному кодексу, они, скорее всего, были бы задержаны на несколько суток и получили бы мелкие штрафы.
Но когда человек попадает в психиатрию – ситуация меняется. Изначально это воспринимается если не как шутка, то как интересный поворот событий. Буковский и его коллеги даже шутили: как здорово, что они тут оказались – обманули власть и КГБ, хорошо проведут время... Реальность оказалось другой. Во-первых, человек помещается в психиатрическую лечебницу фактически бессрочно. Соответственно, кто его поместил, тот и решает, когда его выпустить, в то время как любой приговор имеет свой срок. А в психиатрии решение безраздельно принадлежит врачам. Тут же появляется поле для спекуляций и шантажа – если ты публично покаешься, мы тебя раньше выпустим, уменьшим срок и так далее. В судебной системе это тоже бывает, но там есть рамки уголовно-процессуального кодекса. В психиатрии такого нет.
Отдельно следует сказать о лечении. Оно было достаточно интенсивным и фактически приравнивалось к пыткам. Физически и психически здоровый человек получает интенсивную биологическую терапию, зачастую крайне болезненную. Всё это в комплексе представляется очень тяжелым опытом. Отмечу, что в Советском Союзе специализированные психиатрические больницы находились в ведении Министерства внутренних дел, а не Министерства здравоохранения. Они были переданы последнему только в конце 1980-х на фоне перестройки. До этого они представляли собой специализированные тюрьмы с медицинским персоналом.
– Как менялась личность людей, переживших принудительное психиатрическое лечение?
– Сложно судить о том, как менялась психика; безусловно, она менялась по-разному в зависимости от изначальных личностных характеристик, возраста, имеющихся отклонений. Душевно здоровый человек попадал в закрытое психиатрическое заведение – закрытое абсолютно, без возможности выхода, свиданий и общения с внешним миром, его окружают душевнобольные люди, совершившие преступление по тяжелой статье (убийство, разбой...). Это очень специфический контингент, требующий соответственного ухода и лечения. Есть свидетельства, что санитарами работали бывшие уголовники, а сама больница находилась, как правило, где-то на периферии, в областях. И для здорового человека нахождение в таком месте очень тяжело, он подвергается непрекращающемуся давлению и лечению, которое сопровождается шантажом. Диагноз и решение о помещении в больницу пересматривалось раз в шесть месяцев, и если человек не проходил комиссию, ему автоматически продлевали срок, приговаривая: мы будем тебя держать здесь, сколько хотим.
– Можно ли предположить, что такая практика распространилась по всему Союзу?
– В свое время СССР был исключен из Всемирной психиатрической ассоциации, в конце 1980-х нас приняли туда вновь. Советское общество психиатров признало использование психиатрии в политических целях в отношении четырех сотен человек. Каждая такая судьба – трагедия, но четыреста человек на огромный Советский Союз – это капля в море. Следует понимать, что это лишь верхушка айсберга, люди, которые получили известность на Западе, о которых говорили и писали СМИ. Часть из них реально боролись с советской властью, выступали против режима. Вот их, возможно, и было 400 человек.
Но на самом деле по всем городам и весям огромной страны применяли все то же самое, но к самым обычным людям, которые вовсе не собирались воевать с советской властью. Всякие жалобщики, которые пытались добиться правды в родном городе, тут же получали ярлык душевнобольных, и никто про них не знал, никакой «Голос Америки» о них не говорил. Вот таких людей было гораздо больше. Более того, если какой-нибудь областной психиатр сталкивался с борцом с советской властью, с этим борцом никто не связывался, его отсылали в Москву или Ленинград, и, таким образом, на периферии проблем почти не было.
В свое время я видел печать, которую главный психиатр региона ставил на жалобы: «Переписка нецелесообразна, человек страдает психическим заболеванием» – и внизу подпись. И всё. Решением психиатра эти жалобы отправлялись в корзину, никого не госпитализировали. Разумеется, недовольных было значительно больше.
– Иногда меры принудительного психиатрического лечения оправдывают тем, что некоторые участники диссидентского движения уже страдали психическими заболеваниями, и в качестве примера обычно приводят Валерию Новодворскую. Это соответствует действительности?
– Обсуждать наших современников не очень этично. На мой взгляд, субъективно Новодворская, которая находилась в Казанской психиатрической больнице специализированного типа – одной из самых мрачных и жестких, судя по описанию, – не страдала душевными заболеваниями. Но известно несколько фамилий людей, которые были отпущены на Запад, и там попадали в психиатрические больницы. Что тут можно сказать? Видимо, их специально отпустили, поскольку они действительно имели то или иное душевное расстройство. Так СССР демонстрировал, что он никого не притесняет, что человек действительно болен.
Понятно, что диссидентское движение, особенно в тоталитарных странах, где нет нормальной демократической возможности выразить свои взгляды, привлекает людей с определенными психическими особенностями, вплоть до отклонений. Это неизбежно, это прослеживается во всех революционных движениях. Проблема в том, что даже если человек страдал душевным расстройством, меры психиатрического стеснения примялись к нему в большем объеме, чем это было необходимо. Например, он мог получать амбулаторное лечение, а его вместо этого арестовывали и помещали в стационарную больницу специализированного типа, где находятся садисты и убийцы.
И в России, и на Западе психиатрия становится более гуманной, многие методы, которые прежде широко использовались, теперь запрещены. В карательной психиатрии использовались психотропные препараты, которые сами по себе являются сильнодействующими и вызывают сильные побочные эффекты, в частности, это нейролептики. Кроме того, использовались шоковые методы лечения, инсулинокоматозная терапия, электросудорожная терапия. Все это применялось к условно здоровым людям или людям с минимальными отклонениями, при которых даже нет показаний к таким видам лечения.
И Новодворская, и Буковский в воспоминаниях описывают фактически пыточные методы, например, так называемые «галифе». Инъекциями в мышцы закачивается физраствор в объеме нескольких литров. Начинается расслоение мышц, бедра обретают вид галифе. Процесс сопровождается резкой болью, через несколько часов физраствор всасывается, ноги обретают обычный вид. Такая процедура может повторяться. Была еще «укрутка», когда бинты вымачивали в воде, а затем ими обматывали человека. Бинты высыхали и впивались в тело, человек терял сознание от боли. Бинты разматывали, человека приводили в чувство, процедура повторялась. Вот такие вещи использовались. Безусловно, это пытки.
– Сильно ли наследие советской карательной психиатрии влияет на образ современной психиатрии в России? Боятся ли россияне признаваться в своих проблемах и обращаться к врачу-специалисту?
– Да, боятся. Карательная психиатрия – одна из составляющих, боятся не только поэтому. Боязнь стигмы, клейма, негативного социального отпечатка на личности, в принципе, характерна для психиатрии, на Западе аналогичная ситуация. Люди стараются этого избегать.
Разговоры о психиатрическом лечении, практика, сама структура достаточно жестких закрытых учреждений, изолированных от социума, такую боязнь усиливают. Осмысление этой печальной страницы в истории советской психиатрии не закончено. В 1980-е и 1990-е проблема была актуальна, выходили работы на эту тему. Этим занималась независимая психиатрическая ассоциация. Дальнейшего осмысления исторический опыт психиатрии не получил. Была попытка свести карательную психиатрию к нескольким сотням пострадавших людей и паре десятков врачей, которые этим занимались, в частности, обвинить в этом врачей отделения института им. Сербского. На деле в этой печальной истории замешана вся психиатрия.
– Известны ли случаи карательной психиатрии в современной России?
– Сложный вопрос. В Союзе карательная психиатрия существовала в системном виде, и именно как система в нынешней России это явление отсутствует. Может быть, не потому, что психиатрия стала такой уж свободной, а скорее потому, что власть в этом не нуждается. Есть иные способы давления на людей и социальные группы. Недавно была история с одним из участников акции протеста на Болотной площади, он был задержан еще в то время и до сих пор на принудительном лечении. Такие вещи бывают, но о карательной психиатрии в России говорить нельзя. Эти случаи – скорее исключения, массового характера они не имеют.