Нынче у нас провозглашен Рождественский мир, может быть, хотя бы это введет нас в какие-то семейные берега терпимости, умерит нашу агрессию, побудит уважать традиции, выражает надежду писатель Елена Скульская.
Елена Скульская: Бог создал человека, дальше – одни условности
21 декабря 2013, 11:36
Обращаем ваше внимание, что статье более пяти лет и она находится в нашем архиве. Мы не несем ответственности за содержание архивов, таким образом, может оказаться необходимым ознакомиться и с более новыми источниками.
Недавно мою книгу «Наши мамы покупали вещи, чтобы не было войны» представляли в клубе молодых и успешных предпринимателей. Красивая юная леди меня спросила: «А почему вы ведете повествование в романе от имени мужчины?» Для меня такая позиция принципиальна, и я охотно начала объяснять: «Понимаете, я вообще считаю писательство мужской профессией...»
«Понимаю, понимаю, — привскочила со своего стула девушка, — вы хотите сказать, что за сочинительство берутся только существа изнеженные, плохо приспособленные к жизни, замученные комплексами, не способные к активным действиям, словом, типичные мужчины — болонки, временами поселяющиеся в наших квартирах!»
«Честно сказать, я думала, наоборот, о людях, которые не требуют к себе жалости, не ищут снисходительности, стойко держат удар, готовы всё начать с нуля...»
«Так ведь это как раз женщины!» — отреагировала моя собеседница.
И по ее доброжелательно-снисходительному недоумению я поняла, что мои гендерные клише устарели; что тот герой Хемингуэя, на которого я внутренне все еще делаю ставку, давно побрился, убрал в сейф пистолет и, если раньше он презирал девушек, берущих с собой в постель дезодорант, то теперь сам держит под подушкой туалетную воду. Да и маловероятно, что рядом с ним лежит девушка...
За последние дни я посмотрела несколько прогрессивных американских фильмов, идущих по нашим кабельным телеканалам. В одном из них две молодые женщины готовятся вступить в брак. Друг с другом. Им очень важно венчаться в церкви, бесконечно важно быть в настоящих пышных свадебных платьях в пол, надеть фату, и чтобы в церковь их привезли отцы и подвели к алтарю, и чтобы первый танец новобрачные станцевали друг с другом, а второй — каждая со своим отцом.
В другом прогрессивном фильме немолодая лесбийская пара переживает кризис: одна из женщин прикладывается все чаще к бутылке, а вторая изменяет своей подруге с мужчиной. Все идет к разводу, но тут в конфликт вмешиваются дети-подростки, которых женщины произвели на свет благодаря искусственному оплодотворению. Подростки просят женщин преодолеть кризис и не разрушать семью.
Япрекрасно понимаю, что каждый человек любит того и так, как требует его естество. Две величайшие русские поэтессы Ахматова и Цветаева не были в разные периоды жизни безразличны к женщинам, а уж если я начну перечислять любимейших поэтов и писателей, то и здесь гетеросексуалы не будут составлять большинства.
Но меня поражает вот что: почему люди, рискующие и решающиеся идти наперекор общепринятой морали, — нарушители, бунтари, трибуны и ораторы, отстаивающие свое право на особость, так по-мещански цепко держатся за всю ритуальную атрибутику консервативного сознания? Зачем однополым парам фата и подвенечное платье? Обручальные кольца и традиционный свадебный ужин? Ведь и в гетеросексуальных парах немало бунтарей, которые, надев одинаковые джинсы, регистрируют свои отношения, не составляя списки гостей и не устраивая пошлое буржуазное торжество.
В этой связи мне вспоминается повесть Арво Валтона «Мустамяэская любовь», где мужчина и женщина увидели, полюбили друг друга, у них родился ребенок, только при этом они никогда не встречались, просто их дома стояли напротив, и по шевелению занавесок в окне они могли догадываться, что избранник недалеко.
Это не только трогательная рождественская история о непорочном зачатии, это история об одиночестве, которое любыми способами хочет быть обнародовано, предъявлено миру. Чтобы одиночеству перестать быть одиночеством, ему нужно стать фактом еще чьей-то жизни. А для этого нужен ритуал. При этом ритуал, соблюденный в мелочах, хотя никакого религиозного смысла в ритуальности давно нет.
Мы живем в мире тотального самообмана. Именно самообмана, потому что внешний, совершаемый другими обман мы давно принимаем как нечто должное. Искусство растерялось, не решаясь больше делить мир на «они» и «мы»; совершенно неясно, с кем следует объединяться и посредством каких ритуалов.
Согромным азартом российские телеканалы прославляют и восхваляют сериал Валерия Тодоровского «Оттепель». Там есть всё — великолепная игра актеров, хороший сценарий, отменный оператор, выдающийся художник по костюмам, воспроизведший точнейшим образом абрис эпохи. Там есть юмор, курение, пьянство, сосредоточенное и всепоглощающее занятие любовью, там только нет главного — нет оттепельного обмана, трагической ошибки шестидесятников.
Они думали, что вырвались на свободу, а им только чуть-чуть расширили вольеры, и они это поняли, но хотели все-таки верить в обратное, а потом хотели сами себя обманывать, а потом решали, что можно ведь говорить правду о том, о чем говорить правду разрешается.
И раздались робкие голоса, разоблачающие славный сериал, но их поглотил хор похвал. Похвал тех, кто был участниками событий, но счастливо их позабыл, сохранилась в сознании лишь некая восторженная нота, даже целая партитура, но которую нет никакой возможности озвучить, ибо все инструменты сделаны из картона.
Тем, кто жил тогда, сегодня важна уже не правда, а ощущение небессмысленно прожитой жизни. И они повторяют ритуальное заклинание: мы были голодны, бедны, лишены джинсов, но были веселы и счастливы...
Все мои рассуждения сводятся к тому, что в мире наступил непримиримый конфликт формы и содержания. Вода больше не хочет принимать форму кувшина. Она бунтует и грозит разбить кувшин в черепки. Может быть, Рождественский мир и покой, мысли о Христе, которому пришлось умереть, чтобы повидаться с отцом, введут нас в какие-то рамки, какие-то семейные берега терпимости, умерят нашу агрессию, а кого-то побудят уважать традиции, укреплявшиеся столетиями.