Сергей Довлатов: талант плохой жизни

Сергей Довлатов. Фото: SCANPIX

Cегодня Сергею Довлатову исполнилось бы 69 лет. К этой дате в серии ЖЗЛ вышла книга его друга Валерия Попова, посвященная жизни и творчеству Довлатова, пишет литератор Елена Скульская.
 

Собственно, почти все друзья-писатели сочинили в разные годы книги воспоминаний, не говоря уже о тех, кто видел Довлатова пару раз или даже мельком. Такова русская литературная традиция, которую, надеюсь, никто и никогда не отменит. Хочется и мне добавить несколько слов в легенду о Довлатове, сотканную, как водится, из элементов правды и вымысла.

...Приехав в Таллинн незадолго до своей смерти, Булат Окуджава на вопрос о бремени славы ответил: «Слава — понятие посмертное». Сам Окуджава был наделен славой несметно и при жизни, а вот по отношению к Сергею Довлатову определение выглядит совершенно точным.

Слава, популярность, телекамеры не догнали его при жизни, не изъязвили его гений, не погубили его призвание; человеку было очень трудно жить, история литературы может быть благодарна сюжету.

В одном из писем, рассуждая о поэзии, Сергей писал мне: «Поэзия есть форма человеческого страдания… Не уныния, меланхолии, флегмы, а именно — страдания. И не в красивом элегантном смысле, а на уровне физической боли. Как от удара лыжами по голове. То есть альтернатива: плохая жизнь — хорошие стихи.

А не: хорошая жизнь, а стихи еще лучше. Бог дает человеку не поэтический талант (это были бы так называемые литературные способности), а талант плохой жизни. Не будет лыжами по морде, стихов не будет. И человек станет автором книг: «Биссектриса добра», «Гипотенуза любви», «Сердце на ладони», «Солнце на ладони», «Чайки летят к горизонту», «Веди меня, Русь», «Дождь идет ромбом», «Верблюд смотрит на юг».

И из другого письма: «Фраза Достоевского, насмешившая три поколения журналистов, — буквальна. Не «каторга духа», одиночество и тому подобные элегантные мучения, а реальная баланда. Путей искать не стоит. Честного и доброго они сами найдут».

Честный и добрый
Друг Сергея Довлатова писатель Самуил Лурье уверяет, что настоящий писатель подобен государству, которое девяносто процентов своего бюджета тратит на вооружение, остальные десять процентов не могут ни накормить, ни обогреть народ; писатель девяносто процентов своих сил, ума, таланта, жизни тратит на творчество, у него просто нет ни времени, ни возможностей быть хорошим человеком.

Сергей Довлатов — величайшее исключение: у него всегда были и силы, и время, и жалость, и снисходительность, и доброта, и деликатность, чтобы оставаться в любых обстоятельствах хорошим человеком.

Когда в Америке стали выходить книги Довлатова, и главы из них передавались по «Свободе», многие таллиннские персонажи заметались по городу. Назывались их имена, разоблачались их поступки, а, главное, они уже ничего не могли сделать. Они хватали пробегавших знакомых за пуговицы и советовались, нельзя ли куда-то пожаловаться, написать какой-нибудь протест? Может быть, приложить справку о пошатнувшемся здоровье?

Ведь они были уверены в своих начальственных кабинетах, на своих редколлегиях, на своих собраниях, что они просто играют по правилам, профессионально исполняют свою роль, участвуют в спектакле, после которого, как водится, рано или поздно все герои — и убитые, и убийцы, — обнявшись, шествуют в кабак.

Более того, постепенно они стали уверять, что всячески споспешествовали искусству, даря Довлатову сюжеты его жизни. Стали охотно сниматься в фильмах про Довлатова или даже писать о нем с легким романтическим надрывом. Один из опереточных злодеев пожаловался с экрана: «Сережа называл меня стукачом. Мне было обидно!»

Довлатов не захотел подписывать традиционный договор между жизнью и искусством. Когда жизнь, подобно Атлантиде, погружается на дно искусства, окончательно превратившись в фарс, то самому искусству ничего не остается, как создавать островки губительной суши — факта, документа, хроники, имени. Он выстроил свою жизнь так, что в ней происходило только то, что было угодно его литературе. Все остальное вымарывалось, уничтожалось, попросту не могло состояться.

Музей и памятник
Перечитывая его книги (хотя знаешь их наизусть) все время ловишь себя на мысли, что сюжет еще может повернуться как угодно, обмануть тебя и дать невозможную счастливую развязку. То есть, вероятно, гениальный текст — это текст, который при любом повторе обеспечен читательским волнением и ожиданием непредсказуемого.

Двадцать лет назад, вскоре после смерти Сергея, его близкий друг писатель Андрей Арьев в предисловии к повести «Заповедник» говорил: «И вот — первая книга на родине. «Заповедник». Ведь литература — по Сергею Довлатову — это и есть заповедник бытия.

Теперь он сотворен навсегда. Но радость свершения обернулась болью утраты. Это и есть смысл драмы, именуемой «жизнь художника». Вручая мне тогда издание, Андрей Арьев в шутку назвал себя первым в мире пушкинистом-довлатоведом.

Но это шутливое сближение оказалось пророческим. Именно в заповеднике «Михайловское» открывается сейчас музей Довлатова, поскольку, как говорят организаторы, сюда ездят не только к Пушкину, но и к Довлатову.

Мне кажется, в Таллинне следует поставить памятник Сергею Довлатову — классику русской литературы, жившему здесь и относившемуся к этой стране и ее устоям с огромным уважением.

Сергей Довлатов прекрасно переведен на эстонский язык, и его книги здесь успешно расходятся. Нерукотворный памятник, созданный большим писателем, рано или поздно должен материализоваться и в памятник рукотворный, так было принято во все времена. Потому что, как говорил Довлатов, «после смерти начинается — история».

Сергей Довлатов

•  Родился 3 сентября 1941 года в Уфе.
•  С 1944 года жил в Ленинграде. В 1959 году поступил на филологический факультет Ленинградского университета (финский язык), который покинул после двух с половиной лет обучения.
•  С 1962 по 1965 год служил в армии, в системе охраны исправительно-трудовых лагерей на севере Коми АССР.
•  В 1972-1976 гг. жил в Таллинне, работал корреспондентом газеты «Советская Эстония», экскурсоводом в Пушкинском заповеднике под Псковом (Михайловское).
•  В 1976 г. вернулся в Ленинград. Работал в журнале «Костер».
•  В 1978 году эмигрировал в Вену, а затем переселился в Нью-Йорк, где издавал либеральную эмигрантскую газету «Новый американец».
•  За 12 лет жизни в эмиграции издал 12 книг: «Невидимая книга» (1978), «Соло на ундервуде» (1980), повести «Компромисс» (1981), «Зона» (1982), «Заповедник» (1983), «Наши» (1983) и др.
•  Умер 24 августа 1990 года в Нью-Йорке от сердечной недостаточности.