Игорь Калакаускас: «Потемкинская деревня» многих вполне устраивает

Игорь Калакаускас. Фото: Ernest Bondarenko

Полноценный диалог можно вести только на равных, а пока что русская школа является лишь объектом плохо продуманного эксперимента, исход которого главным организаторам «опыта» неинтересен, считает преподаватель истории Таллиннской Тынисмяэской реальной школы Игорь Калакаускас.

Некоторое время назад мне позвонил советник министра образования и науки и предложил войти в рабочую группу, чтобы проанализировать, как переход на эстонский язык обучения влияет на качество образования в гимназиях для русскоязычных детей.

(Называть эти гимназии русскими некорректно, поскольку с этого учебного года русской не может считаться ни одна гимназия в Эстонии. Связано это с тем, что Закон об основной школе и гимназии четко оговаривает один нюанс: если не менее 60% гимназических курсов ведется на эстонском языке, значит, гимназия по определению эстоноязычная. Однако для краткости далее я буду использовать выражение «русская гимназия».)

Ряд гимназий с русским языком обучения уже дважды обращался к правительству с ходатайствами об изменении пропорции 60/40 в сторону увеличения объема предметов, преподаваемых на русском языке. Оба раза учебные заведения получили отказ, мотивация которого мне до сих пор непонятна. Широкое пространство для маневра, которое предоставляет упомянутый выше закон, дважды было использовано министрами с одной лишь целью: не создавать прецедента.

Как мне показалось, новый министр образования склонен удовлетворить ходатайства, если таковые в очередной раз поступят. Правда, это будет не единоличное решение министра, а всего кабинета. Остается до конца неясным, готовы ли школы в очередной раз «пытать счастья», но суть проблемы заключается, конечно, не в этом.

Какова реальная ситуация с преподаванием предметов на эстонском языке в русских гимназиях? Ответа на этот вопрос пока никто не знает. Многие из тех, кто вошел в рабочую группу, неоднократно имели возможность посещать уроки, общаться с учителями и учениками и, как мне показалось, никто особыми иллюзиями себя не тешит. Опытному педагогу хватит тридцати минут такого урока, чтобы понять ситуацию – по крайней мере, в данном классе и с данным учителем.

«Порнография» – так охарактеризовал один из увиденных уроков участник встречи рабочей группы. Речь шла о конкретной школе, и меня совершенно не удивило, что специалист, побывавший на таком уроке, даже и не попытался выразить свою обеспокоенность: скорее всего, он и не ожидал увидеть иного. Ему вторили другие участники встречи, констатировав, что нередко за закрытыми дверями урок ведется на русском, хотя официально язык преподавания – эстонский.

Вопрос об уровне владения эстонским языком поднимался самими преподавателями. Как можно догадаться, прошедшие ускоренные языковые курсы учителя приступили к преподаванию на чужом языке без особого рвения. Особенно, если учесть, что в классе могут быть и двуязычные дети, которые отлично понимают, что уровень владения эстонским у их педагогов недостаточен.

В ходе встречи выяснилось, что именно сейчас в Ида-Вирумаа полным ходом идет проверка уроков, ведущихся в русских гимназиях на эстонском языке. Об итогах проверки говорить еще рано, но для многих они большим секретом не являются. Иначе говоря, ситуация практически повсеместно достаточно печальная: катастрофически не хватает адаптированных учебников, квалифицированных специалистов и уверенно говорящих на эстонском языке гимназистов. Как нет и жалоб со стороны школ на очевидные проблемы.

«Потемкинская деревня» – это выражение звучало не раз. «Почему русские школы все равно рапортуют?» – еще один вопрос, который поднимался на встрече. Чем объяснить неизбывное желание руководителей школ представить ситуацию не такой, какова она на самом деле?

С горечью для себя отметил, что вопрос об усвоении учащимися предметов, которые преподаются на эстонском языке, практически никого на встрече с министром не беспокоил. Отмечалось лишь явное улучшение ситуации с владением гимназистами эстонским языком и явно недостаточное требование государства к уровню этого языка у выпускников основной школы.

Сакраментальный вопрос «Что делать?» приобрел в итоге несколько иную окраску: «Как определить реальную ситуацию?» Пришли к мнению, что необходим анонимный опрос учителей и учеников. Его предстоит осуществить до конца учебного года, чтобы потом определить дальнейшие шаги. Насколько можно быть уверенным в откровенности тех, кто будет анонимно отвечать на вопросы анкеты? Лично я в ней не уверен.

Парадокс в том, что жизнь в этой «потемкинской деревне» очень многих устраивает: и чиновников, и руководителей школ, и учителей, и даже учеников. Обратной дороги все равно нет, перспектива русского образования абсолютно туманна, воля добросовестных педагогов сломлена. Пытаться воздвигнуть на этом пепелище что-то конструктивное – желание, вне всякого сомнения, благородное.

Но одного благородства явно недостаточно, нужно с уважением относиться к русскоязычному населению.

Полноценный диалог можно вести только на равных, а пока русская школа является лишь объектом плохо продуманного эксперимента, исход которого главным организаторам «опыта» практически неинтересен.

А что до реального усвоения знаний гимназистами, то здесь все предельно просто: достаточно организовать для них государственные экзамены по тем

предметам, которые они изучают на эстонском языке. Задания экзаменов должны быть составлены теми же специалистами, которые готовили их все эти годы, и проходить экзамены должны под четким контролем.

Обязательное условие: все задания выполняются на том языке, на котором предметы официально изучались. Результат этих экзаменов будет гораздо объективнее, чем абстрактные ответы на вопросы: трудно/нетрудно, нравится/не нравится, понимаю/не понимаю.

Как это ни печально, у рабочей группы тоже нет пространства для маневра, и я призываю учеников и учителей, которые в ближайшее время будут отвечать на вопросы, быть честными хотя бы перед самими собой.