«Я давно понял, что свобода – это не выбор между черным и белым; свобода – это когда ты можешь выбрать и черное, и белое...»
Адриан Джурджа между любовью и информацией
Обращаем ваше внимание, что статье более пяти лет и она находится в нашем архиве. Мы не несем ответственности за содержание архивов, таким образом, может оказаться необходимым ознакомиться и с более новыми источниками.
Эти слова принадлежат театральному режиссеру Адриану Джурдже, который приехал в Таллинн, чтобы поставить в Русском театре спектакль по пьесе Кэрил Черчилль «Любовь и информация». Про Джурджу так сразу и не скажешь, чей он режиссер, в смысле, из какой страны: по происхождению – румынский, по месту жительства – американский, по склонности – так и вообще русский. Во всяком случае, уже десять лет Джурджа успешно ставит в России в числе прочего и русские пьесы – скажем, «Вишневый сад» Чехова.
«Просто я живу одновременно во многих культурных пространствах, – говорит Адриан. – Я родился в Румынии, там началась моя театральная жизнь. Начинал я как кукловод, но постепенно – и неизбежно – пришел к режиссуре. В 1982 году я решил уехать из Румынии, потому что понял, что научиться чему-то новому там нельзя. Как и многие соцстраны, Румыния могла похвастать интересным театральным прошлым, однако люди, которые могли бы меня чему-то научить, уже работали за границей. Все советовали мне уехать – и я неохотно решился на этот шаг. В конечном счете я осел в США, куда ехали многие, но по пути пожил в Италии, где работал с известными итальянскими режиссерами: в Риме – с Маурицио Скаппаро, в Милане – с Джорджо Стрелером...»
Как надо ставить Чехова
– В итоге вы покинули Европу. Театральная жизнь Америки пришлась вам по душе?
– В Америке эта жизнь – совсем другая: там меньше грантов и репертуарных театров, и чтобы выжить, ты должен преподавать. Я преподавал в очень многих американских университетах, начал в Беркли, штат Калифорния, потом читал лекции в штате Юта, потом в Нью-Йорке, в общем, ездил от берега до берега. Я пробовал заниматься только театром, но понял, что не выживу. И, знаете, мне нравится преподавать. Эстония, полагаю, тоже следует традиции российского театра, в котором ты обязательно учишься у кого-либо, а потом и сам учишь кого-то. Так возникает синергия невинности и опыта, молодые что-то узнают о мастерстве, а пожилых вдохновляет энергия молодости.
– Вы ставили и Чехова, и Пиранделло. Какие пьесы вам больше нравится ставить, классические или современные?
– Не думаю, что классическая и современная драматургия так уж сильно отличаются. Театр – это «вечное сейчас». Если греческая трагедия, или комедия Шекспира, или средневековый миракль не имеют отношения к настоящему, я не могу их ставить. Люди на сцене дышат здесь и сейчас, верно? С другой стороны, пьесы нельзя превращать в музейный экспонат и консервировать. Любая пьеса, когда бы она ни была написана, – о сегодняшнем дне. Просто нужно открыть глаза и это увидеть. Чехова надо ставить так, будто он – начинающий драматург, которому требуется помощь опытного режиссера, который что-то из этой пьесы сделает...
– Значит, авторитетов и гениев для вас не существует?
– Наоборот, я считаю, что гений в театральном процессе один – это драматург. Остальные – лишь переводчики, которые не должны быть рабами автора. Автор всего лишь выблевал нечто изнутри себя на страницу, а твоя работа – разобраться в том, что происходит в его тексте. Именно ты, режиссер, должен ответить на три вопроса. Почему именно эта пьеса? Почему именно сейчас? И для кого ты ее ставишь? Все ответы есть в тексте...
Русское приключение
– Текст для вас священен?
– Я никогда не сокращаю пьесы для того, чтобы потешить свое ленивое эго, свою же глупость. Из «Трех сестер» нельзя выбросить даже запятую, это совершенная пьеса. Я не стану убирать реплики, если не нашел подходящего актера, и так далее... Ставя пьесу, я веду разговор со многими людьми, живыми и мертвыми. Это в том числе разговор с духами, и он не должен превращаться в монолог режиссера. Когда режиссер слушает лишь собственные навязчивые мысли и всего лишь использует пьесу, чтобы достичь своих целей, это отвратительно.
– Некогда вы писали в Твиттер. Вот одна из последних записей за сентябрь 2010 года: «Я снова в России, возможно, в последний раз. Смогу ли я без нее? Нет, никогда не смогу. Для меня это будет новая ссылка». Какие чувства вы испытываете к России?
– Моя бабушка родилась в Черновцах и говорила по-русски, она была образованной женщиной, и в нашем доме всегда были русские книги – и классиков, и советских писателей вроде Симонова, Полевого, Островского, Фадеева. Я читал эти книги, бабушка говорила со мной по-русски, так что я понимаю язык, хоть и не говорю на нем. К тому же в России я поставил девять спектаклей, тут поневоле начнешь понимать русский... Как можно не любить русскую культуру? Как можно не поддаться ее влиянию? Я не говорю, что она лучше, чем сербская или албанская, но культура это яркая и невероятная. Десять лет назад друг Дмитрий Крымов пригласил меня сыграть короля Лира в его спектакле в Москве, постановка была на русском, я не выходил на сцену со студенческих времен... в общем, я не видел причин отказываться – намечалось настоящее приключение. Два года я играл в «Короле Лире», мне предложили кое-что поставить, так все и началось. Я пытаюсь освободиться от уз России, но это очень сложно. (Смеется.) Как ни приеду в Россию, мне все время предлагают ставить пьесы на русском...
– У вас есть свой метод работы с актерами?
– Работа режиссера для него похожа на езду на велосипеде. Ее нельзя анализировать. Садишься и едешь, особо не задумываясь над тем, какие движения совершаешь.
Когда пьеса бьет по лбу
– Чем вас привлекла «Любовь и информация»?
– Это изумительная пьеса, написанная изумительной писательницей. Многие считают, что Кэрил Черчилль – лучший современный драматург, сочиняющий пьесы на английском, лучше Гарольда Пинтера и Тома Стоппарда. И не только потому, что каждая пьеса Кэрил отличается от предыдущих, но и потому, что она чувствует пульс эпохи, буквально живет им. Ее пьесы способны удивлять бесконечно. «Любовь и информация» – это самая новая пьеса Черчилль, ее начали ставить в прошлом году в Лондоне и Нью-Йорке. В Русском театре «Любовь и информация» будет идти на русском и эстонском языках.
– В рецензии газеты Guardian написано, что пьеса идет около двух часов, в ней 57 сцен и больше ста героев...
– Да, так эту пьесу поставили в Лондоне. Она состоит из примерно шестидесяти сцен, из них можно взять только часть – шестнадцать или сорок две, – в этом смысле это предельно гибкий текст. Все сцены являют собой отдельные, законченные пьесы, идущие по минуте или две. В постановке Русского театра будут заняты 16-18 актеров – по шесть-семь ролей на актера. Думаю, для артистов это крайне интересная задача.
– Будет ли пьеса со столькими героями понятна зрителям, или вы собираетесь свести их с ума?
– Думаю, будет. С другой стороны, «Любовь и информация» – пьеса стремительная, она существует в ритме Интернета, чата, веб-серфинга. Может, она и должна набрасываться на зрителя и бить его по лбу. Я не знаю. Одни сцены в пьесе трогательны, другие жестоки, третьи притягательны, но все они – о противостоянии любви и информации, являющейся формой смерти.
– Что в театре для вас важнее – эстетика или этика?
– Я уверен, что театральное искусство морально. Пьеса обязана содержать моральный компонент, она должна не разрушать души людей, а предлагать им стать лучше – через красоту. Театр должен осуждать аморальность. В пьесе Кэрил Черчилль аморальна тотальная атака коммерции, купли-продажи всего и вся. С миром, в котором красота хоть что-то значит, капиталистические ценности несовместимы.