Бронзовая ночь задала Эстонии два вопроса. Во многом в том, что тогда зародилось, кроется ответ на вопрос о том, в какой Эстонии мы живем, кто такие эстонцы, кто такие русские, кто такие «мы», пишет в Postimees колумнист Ахто Лобьякас.
Ахто Лобьякас: проблема Бронзовой ночи
Обращаем ваше внимание, что статье более пяти лет и она находится в нашем архиве. Мы не несем ответственности за содержание архивов, таким образом, может оказаться необходимым ознакомиться и с более новыми источниками.
Эстония идет по дороге, ведущей в Европу, – но только одной ногой. В будущем за это придется расплачиваться: в лучшем случае придется признать нынешнюю ситуацию доевропейским анахронизмом, наверное, даже сожалея об этом; в худшем это кончится мрачным полуевропейским полицейским государством.
Во многих, если не в большинстве стран Европы, была своя гражданская война или что-то в этом роде. Насильственное разделение надвое, когда часть народа пошла против другой. Падение, после которого удалось двинуться дальше. Разлученное силой вновь соединялось с помощью добра. В ходе примирения что-то прояснялось - зачастую то, что было главным. Когда глядишь в себя, рождается самосознание – рождается и (новое) Я и смысл. Это очень европейский ход мысли.
В Эстонии всего этого не произошло. Мятеж коммунистов в 1924 году стал попыткой скопировать в миниатюре большевистскую «Октябрьскую революцию». Советская власть, когда она, наконец, пришла, внесла раскол, но он меньше проявился в настоящем, чем оказалось потом, глядя на него из будущего. Последний тлел и никак не разрешался. «Сердце» народа оставалось безутешным. И не собранным снова воедино. С европейской точки зрения, это очень жаль.
На самом деле, и в Эстонии есть раскол, но мы его не признаем. Бронзовая ночь была для нас событием, наиболее приближенным к гражданской войне за последние сто лет. Косвенно это дало нам возможность взглянуть на себя взглядом европейца, расколоться, задуматься о самоидентификации в перспективе будущего, а не прошлого. В ключе «кем мы хотим стать» наряду и вместо прежнего «кем мы стали». Но кажется, что эта возможность упущена.
Рассмотрим это с точки зрения европейской перспективы. Она кантианская, ее нынешний вид ей придал немецкий мыслитель Юрген Хабермас: лицо и дело Европы, ее внутренняя толерантность и внешнее стремление к равенству – это результат расколов, дробления, децентрализации, критической работы мысли и «институционализации диспутов».
«Институционализация диспутов» здесь имеет решающее значение. Исторически в эстонском языке у второго понятия есть много соответствий – от споров-дискуссий до раздела земель, - а у первого нет ни одного. Но именно институты, рождающиеся под влиянием истории и людей, - то, что мы должны создавать. Прибавочная стоимость человеческой жизни – то, что остается, на чем все должно строиться.
Бронзовая ночь задала Эстонии вопрос. Не в том виде, что происходило на улицах (последнее было далеко не однозначно с национальной точки зрения). Это вопрос, который мы задаем себе задним числом, поскольку во многом, что тогда родилось, скрывается и ответ. Ответ на вопрос, в какой Эстонии мы живем, кто такие эстонцы, кто такие русские, кто такие «мы».
В Европе в последние двести лет столкнулись две традиции: свобода «старых» и «новых». Корни первой уходят через Руссо к Аристотелю. Свобода и права, согласно их учению, – плод политической воли общества или общины. Другую точку зрения представляют Локк, Кант, Милль. Согласно ей, свобода и права человека – это стена, защищающая от внешнего, прежде всего от государства и власти. В Европе две эти традиции сегодня сплетаются, хотя и не всегда удобным образом. В Эстонии они не переплетаются. Нашу реальность, к сожалению, характеризует парафраз пропагандистского штампа российских времен: по форме либеральное, по сути – национальное государство.
В Эстонии тесно переплетаются национальность и государство. С исторической точки зрения это безжалостно превращает нас в восточно-европейскую страну. На севере и западе государство было прежде нации, на востоке и в центре Европы сначала была нация, а потом пришло государство. Центральная Европа означает здесь, естественно, Германию, которая на сегодняшний день стала европейским государством, но очень высокой ценой.
С точки зрения нашего переплетения, дело в конституционном смысле очень просто: государство принадлежит народу. Отсюда возникает вопрос о судьбе остальных. В первую очередь, это вопрос о русских, представителях другого народа. Но косвенно это касается и тех, кто рядом с эстонцами определяет себя как европейцев. В национальном государстве русские имеют право на ассимиляцию.
В лучшем случае они могут надеяться на то, что различие будут терпеть, но не на институционализацию с помощью диалога. Контраст с западной исторической и политической практикой разителен. С точки зрения той традиции, речь идет о проблеме меньшинства. Эстонцы в большинстве, русские в меньшинстве, у тех и других есть права и обязанности. Их выяснение и приспособление друг к другу – европейский вызов для Эстонии (Макс Ван дер Стул был европейцем).
Как уже было сказано выше, Европа приветствует парадоксы. Будучи преодоленными однажды, они в результате дают более ясное самосознание. Для рационального плода века Просвещения (т.е. человека) последнее само собой разумеется как наивысшая ценность. Европейская самоидентификация основана на саморазличении, цитируя французского философа Жака Деррида, отличии от самого себя, на осознании бытия как «больше одного». Это история Европы, но в то же время и европейский капитал (снова Деррида).
Это могло бы вообще не касаться эстонцев, если бы они не решили связать свое будущее с Европой. Вызов для Эстонии, вопрос Бронзовой ночи теперь можно сформулировать в классической форме: как стать европейцами, оставаясь эстонцами? Заданная часть этого сравнения – европейскость, вопрос в том, как остаться эстонцами.
Оставаясь европейскими эстонцами, мы должны учитывать, что там «горизонт ожидания» (понятие немецкого историка Райнхарта Козеллека) определяет то, что чувствуется в настоящем, а через него – и то, каким мы видим и истолковываем прошлое. Как бы парадоксально это ни было, Эстония в этом смысле стоит перед тем же порогом, по другую сторону от которого стоят президенты США, извинившиеся за прежнее обращение с неграми, и европейские страны, раскаявшиеся в колониальном прошлом.
Границы, разделяющие и объединяющие людей, просто изменились. Как уже отмечал Вальтер Беньямин, этический универсализм (признание человеческого тождества) переходит через поколения. Если так пойдет дальше, то наши (эстонцев. – Ред.) потомки извинятся перед русскими.
Этого, естественно, не может случиться, если Европа снова от нас отдалится – или если мы сами отойдем от Европы. Последний вариант приблизило представление государственной власти о Бронзовой ночи как о почти эксклюзивном вопросе безопасности национального государства. Возможность такой трактовки одновременно демонстрирует слабость Эстонии как европейского государства.
Доминирующий орган безопасности – КаПо – стал, по сути, национальной государственной партией, что дало ему возможность заниматься политикой, не имея на это демократического мандата. В СМИ широко разлетелись две характерные цитаты из гендиректора Райво Аэга: «Мы выражаем наше мнение, поскольку считаем себя частью эстонского общества» и «Кылварт явно использовал свои конституционные права и свободы и не преступил при этом черту».
Любой из них в западноевропейской стране хватило бы, чтобы человек, занимающий такой пост, как Аэг, слетел бы с него. Границы полномочий политика и чиновника здесь явны смешаны. Возникает вопрос о так называемом гражданском контроле: кто реально контролирует КаПо и контролирует ли? И у кого в нынешней Эстонии это можно было бы спросить на полном серьезе?
Это лишь вопрос времени, когда какой-нибудь гражданин Эстонии поставит в Европейском суде вопрос о своих правах. Европейский суд занимается основными правами с 1969 года.
Едва ли это то, чего хочет и что необходимо Эстонии. Чтобы этого избежать, необходимо: а) прекратить издание ежегодника КаПо (в том числе там в обход правительства занимаются политикой в отношении меньшинства и России) и б) запретить КаПо «публиковать свои мнения» на общественные темы.
Публичные выступления и осуществление власти (с европейской точки зрения) должны остаться на долю тех, у кого есть для этого демократический мандат и к кому в случае нарушений можно применить прозрачные механизмы, чтобы этот мандат отобрать.