Цыгане и наше душевное состояние

Copy
Обращаем ваше внимание, что статье более пяти лет и она находится в нашем архиве. Мы не несем ответственности за содержание архивов, таким образом, может оказаться необходимым ознакомиться и с более новыми источниками.
Михкель Мутть
Михкель Мутть Фото: Peeter Langovits

Страх перед кочевыми народами так же первобытен, как боязнь темноты. Колумнист Михкель Мутть пишет о том, что порядочным человеком всегда считался тот, кто постоянно живет на одном месте. Именно это обстоятельство и заставляет «порядочного» человека держать с цыганами ухо востро.

Одно из самых серьезных противоречий последнего десятилетия между Брюсселем и одной из стран ЕС возникло из-за цыган. Их высылку из Франции трактуют в основном как часть общеевропейской иммиграционной проблемы и в контексте нетерпимости к чужакам.

Но это не совсем точно. Иммигрантов обычно опасаются в связи с тем, что: а) в них видят угрозу экономическому благосостоянию (например, дешевая рабсила из Восточной Европы сбивает показатели зарплат) или б) речь идет о культурном шоке и угрозе так называемым основным ценностям (например, желание некоторых мусульман установить повсеместно шариат).

Но цыгане обычно не зарятся на чьи-то рабочие места (ведь частенько они вовсе не хотят работать), не навязывают своих ценностей, поскольку держатся особняком. Страх перед цыганами имеет другие корни, более архаичные, абстрактные и даже иррациональные.

Имущество и оседлость
Эти страхи родились около 10 тысяч лет назад, когда появились первые поселения земледельцев и часть людей перешла на оседлый образ жизни. Остальные продолжали кочевать либо вместе с большими стадами скота, либо просто в поисках добычи. Между оседлыми и кочевыми группами появилась напряженность, поскольку последние покушались на часть добычи первых. Грабительские набеги были обычным явлением.

Поэтому страх перед кочевыми народами, который в коллективном сознании связан с почти архетипным образом гуннов и монголов, первобытен, как и боязнь темноты. Несмотря на то, что цыгане сами никогда ни на кого не нападали с оружием в руках, часть этой боязни в какой-то мере распространилась и на них.

В Средневековье и в более поздний период истории на это, в свою очередь, наслоилась антипатия к кочевникам.

Кочевничество как таковое — неважно, кто им занимался — в те времена было тяжелым, опасным и неприятным занятием, на которое решались только из-за крайней нужды. Так продолжалось почти до начала XIX века, когда сеть дорог в Европе улучшилась и кочевать, благодаря административной состоятельности государства, стало более безопасно.

Однако обычный человек вообще никогда и никуда вплоть до последнего времени не перемещался (трудно представить себе такое в эпоху массового туризма). И приличным человеком в целом считался тот, кто постоянно жил в одном месте. Все остальные были, так сказать, перекати-поле. (Были, конечно, и исключения, как, например, бродячие монахи или проповедники.)

В эстонском сельском обществе, например, оседлые люди тоже считались более благонадежными, чем те, кто переезжает с места на место. Коробейники и путешествующие торговцы не относились к числу уважаемых людей.

У оседлого жителя обычно были семья и имущество, что требовало ответственности и так называемого более серьезного отношения к жизни. Этот человек воспроизводил сформировавшиеся в социуме отношения и наращивал безопасность коллективного образа. Неудивительно, что имущество и оседлость долгое время были связаны с избирательным правом.
В этом и состоит отличие. Ведь мусульмане, чернокожие африканцы и другие, кто сейчас приезжает в Западную Европу, не являются кочевниками или бродягами. Они, путешествуя, приезжают сюда и здесь становятся оседлыми. Они хотят получить рабочие места, иногда пытаются навязывать свои ценности, но в основном они хотят жить так же, как местные.

Проблема в европейцах
Цыгане во многих странах Европы тоже живут оседло. Однако их образ все равно связан с кочевничеством.
Евреи тоже мигрировали, но никогда не делали этого добровольно — их изгоняли из одного государства и нигде не позволяли жить. В этом смысле цыгане уникальны, и именно это заставляет «порядочных» людей держать с ними ухо востро.

Говорят, что страны, где живут цыгане, должны их лучше интегрировать. Но дело как раз в том, что их, возможно, вообще не следует интегрировать. А вдруг «неинтегрированное состояние» является неотделимой частью их сущности, без которой они перестанут быть теми, кто они есть?

Цыган, который живет среди нас нормальной жизнью, ходит на службу и в спа, может быть очень приятным согражданином. Иногда на дне рожденья или на другом празднике он может впасть в особое состояние и разгуляться, в нем могут проснуться древние инстинкты, но в целом он уже не является цыганом.

Цыгане — это не просто генетическое сочетание, внешность и язык, это стиль жизни, включающий обычаи, традиционную деятельность, культуру, искусство и многое другое.
Если все это не считают ценностью, то, конечно, пусть пытаются их интегрировать, хотя этот путь и будет очень тернистым.

Трогательными, но наивными и бессмысленными кажутся те проекты властей некоторых городов Франции, в рамках которых для цыган предполагают построить муниципальные квартиры, где те могли бы жить до тех пор, пока своим трудом не заработают достаточно денег, чтобы снять себе «приличное жилье» в каком-нибудь другом месте. Но вряд ли цыгане оценят эту возможность — они будут жить в тех квартирах бесплатно до тех пор, пока им не прикажут выехать. И тогда — пока!

В 1986 году в Монголии я видел, как скотоводы, которые столетиями вели кочевой образ жизни, сформировали на окраине Улан-Батора городок юрт. Он выглядел одновременно и трагично, и гротескно. Думаю, что с оседлыми цыганами дела обстоят так же.

Французский философ Андре Глюксманн недавно заявил в Le Monde, что проблема состоит не в цыганах, а в тех, для кого цыгане являются проблемой. То есть не в общественном порядке и социальной безопасности, которой цыгане якобы угрожают, а в духовности европейца, в его моральном облике. Якобы мы смотрим на цыган косо, поскольку у нас есть страх перед свободой и свободным движением. Таким образом, у нас есть страх перед самими собой. Нам нужно преодолеть его.

В этом смысле цыгане, пожалуй, занимают передовую линию — они, как острова свободы. Наверное, я немного переборщил и сказанное выглядит как идеализация, но я считаю, что мир богаче за счет того, что в нем есть такое пестрое пятно, как цыгане.

Благородная идея
Как сделать так, чтобы они сохранили романтическую и позитивную сторону своей жизни и освободились от негативной? Должны ли они жить, как бродячий музей под открытым небом или передвижной тематический парк? Но только в санитарных условиях.

И если они, например, обманывают или крадут, то только чтобы понарошку, то есть чтобы сразу возвращали? Чтобы попрошайничали, но красиво, и так далее. Но только кто оплатит их суточные и расходы на переезды — вот в чем вопрос. Все-таки цыган на свете миллионы.

Свобода передвижения — это одна из самых благородных идей Европейского Союза, которая и на практике является для людей одной из самых приятных вещей, предлагаемых новым сообществом стран. Наверное, в свое время никто не мог предположить, что с этим могут возникнуть такие проблемы. Кстати, как и с евро.

Комментарии
Copy

Ключевые слова

Наверх