Чернобыльские мифы

Нарвский семейный доктор Николай Куликов в июле 1986 года был призван из резерва в зону ликвидации последствий Чернобыльской аварии. Фото: Ирина Токарева

Легенды перекочевывают из источника в источник, именно поэтому до сих пор так важны воспоминания очевидцев. Один из них – нарвский семейный врач, в прошлом депутат нескольких созывов Нарвского городского собрания, первый председатель Нарвского общества ликвидаторов Чернобыльской аварии Николай Куликов. В 1986 году 35-летний врач нарвской скорой помощи стал одним из резервистов, призванных в зону аварии из Эстонии.

Расскажите, как попали в Чернобыль?

Как все. Прислали на дом повестку: военнообязанному срочно явиться в военкомат с вещами. В первый раз это было 7 мая, в тот вечер нас отвезли на автобусе в Йыхви, в воинскую часть. Из нас, нарвских медиков, взяли только одного, а остальных отпустили домой, и мы, естественно, обрадовались: пронесло.

А 23 июля – мы с семьей собрались в отпуск, билеты уже купили – снова принесли повестку из военкомата. Отправили на медкомиссию, на следующий день – снова в Йыхви, выдали обмундирование и повезли на военный аэродром в Тапа. Там посадили на десантный самолет, и мы полетели на Украину, на военный аэродром под Киевом, а оттуда на автобусах – в воинскую часть.

Вам сказали в военкомате, куда вас отправляют?

Нет. Конечно, мы знали, что на Украине произошла авария на атомной электростанции, об этом газеты сообщали. Но куда нас призывают – узнали уже на месте: нас построили и сказали: «Вы находитесь в зоне аварии».

Как далеко была ваша часть от эпицентра аварии?

Через часть летали вертолеты, с которых тушили реактор, и мы засекали время – через три минуты вертолеты возвращались обратно. Мы посчитали – наш полк стоял в 20-километровой зоне, примерно в тринадцати километрах от реактора.

Каждый день мы ехали в зону заражения и очищали населенные пункты: мыли снаружи из брандспойтов здания специальным раствором, убирали лопатами верхний слой почвы и вывозили его куда-нибудь в лес… чтобы он там дальше фонил.

Выезжали в Полесский район Украины и в Наровлянский район Белоруссии. Полков вокруг было буквально понатыкано – только из Эстонии три части, а были еще полки из Ростова, с Кубани, с Западной Украины, из Риги, отовсюду. И все занимались тем же, чем и мы. После нашей обработки уровень радиации падал, командиры писали рапорты: все хорошо, работа идет эффективно. В августе уже встал вопрос о том, что надо бы войска убирать – все почищено. Приехали эксперты из института атомной физики, стали проверять – уровень радиации не понизился ни на грамм. Это был мартышкин труд – мы чистили, а излучение-то не прекращалось.

А ваше начальство не понимало этого?

Это же были военные. Надели на тебя военную форму – исполняй приказы, и никаких мыслей быть не должно. За тебя есть, кому думать.

Полк был развернут по законам военного времени – 1200 человек, медицинская рота, командиром которой был я, инженерная часть и так далее, а работа у всех была одна: лопаты в руки и едем в такую-то деревню на обработку.

Больные обращались в медчасть?

Да, после работы я еще проводил и прием больных. Не все могли ехать в зону работать. Первых резервистов в мае привезли безо всякого медосмотра – и у многих обострились давние болячки: язвы желудка, гипертония и так далее. Командир полка требовал, чтобы все без исключения шли на работы. Приходилось ругаться, доказывать, что я как врач не могу больных людей отправлять в зону работать: их же прислали сюда не на погибель.

Потом, в августе, эксперты сообщили, что полк наш стоит в зоне, где люди не должны жить ни под каким видом. Было дано задание срочно построить военный городок в Житомирской области. Начальство хотело, чтобы все работы были закончены к праздничной дате – к 7 ноября, и объявило, что те, кто хочет домой пораньше уехать, могут взять на себя срочный подряд: работу выполнили – демобилизовались. За эту возможность многие хватались.

Был и еще один вариант быстро вернуться домой – вызваться добровольцем на очищение крыши реактора. Обычно туда отправляли в приказном порядке. Но некоторые просились добровольно, потому что на следующий же день объявляли приказ об их демобилизации. Их сразу отправляли домой – пока здоровы.

Надо было через специальные ходы подняться на крышу, щипцами схватить кусок – и сбросить вниз, в сторону поврежденного реактора. Всей защитной одежды – резиновый фартук, как в рентген-кабинете, и респиратор-лепесток.

Увозили солдат рано утром – мы тогда уже в Житомирской области стояли, приво­зили вечером. У многих сразу же начиналась первичная реакция – тошнота, рвота. Они приходили ко мне за помощью, а ничего, чем можно было бы облегчить их состояние, нет. Никаких препаратов! Что у меня, в батальонном медпункте, что в полковом. Единственный совет, который я мог дать: «Если есть водка, выпей стаканчик».

В фильмах про Чернобыль показывают добровольцев, которых перед выходом на крышу одевали в свинцовые спецкостюмы, а потом отправляли в Москву на лечение.

Да, в кино или по инструкции, возможно, так и было. В жизни – нет.

Как относилось к аварии местное население?

Вначале выселили только 20-километровую зону, уже при нас зона отчуждения стала гораздо шире, людям стали предлагать выехать. А местные старики говорили: куда я поеду? Многие остались. Авария аварией, а жизнь продолжалась – наш полковой оркестр приглашали играть на деревенских танцах. Местные были рады нам, ведь там такая глушь, а тут оркестр, да еще столько молодых солдат приехало. Оттуда ведь некоторые ребята потом и жен привезли.

Зачем полку ликвидаторов был нужен оркестр?

Когда мы переехали в новый военный городок, командир полка сказал: на торжественном открытии должен быть оркестр! Стали искать в полку музыкантов, а в моем личном деле было написано, что я 15 лет играл на трубе. Достали инструменты в районном клубе, помыли их – и играли.

Накануне открытия как раз были танцы, мы вернулись поздно вечером, в палатке все спят, а дневальный мне говорит: «Коля, радуйся! Тебе замену прислали». На следующий день я бегом собираю документы на мобилизацию, 6 ноября, как обещал, отыгрываю в оркестре, – и отбываю!

Как вас встретили после пребывания в зоне?

После нас еще четыре года ребят из Эстонии призывали туда, в начале 90-х бывших чернобыльцев только в Нарве было человек триста. Никто нами заниматься не хотел, потому и решили создать союз, чтобы продвигать решение своих проблем. Был такой случай: привезли человека из Чернобыля, и через три месяца он умер от рака желудка. По союзному постановлению его семье полагалась выплата единовременного пособия в размере примерно десяти тысяч рублей. Вдова начала ходить по инстанциям, а ей отказывают: мол, эта смерть не связана с Чернобылем.

Я собрал все бумаги и поехал в Таллинн встречаться с радиологом: нужно было заключение специалиста, что человек умер именно потому, что побывал в зоне. Он спорит: «Вы как врач понимаете: не может развиться рак желудка четвертой степени за три месяца». Но ведь когда мужчину забирали в армию, в медкарте написали: здоров! Развился ли рак за три месяца или уже больного человека послали в Чернобыль – можно дискутировать, а семья-то почему должна страдать?  Скрепя  сердце радиолог заключение подписал.

В законе льготы были для чернобыльцев, но нужно было самим всего добиваться. Сейчас в Нарве не наберется и сотни чернобыльцев – кто-то уехал, то-то спился, многие умерли от рака.

Как сейчас помогает государство чернобыльцам? Знаю, что вы и другие чернобыльцы встречались еще с первым президентом Леннартом Мэри и рассказывали ему о том, что ощутимые льготы для чернобыльцев в Эстонии получают лишь граждане по рождению.

И почти ничего не изменилось. Единственная льгота, которую сделали одинаковой для всех, – пенсионный возраст в 58 лет. Остальное не уравняли, например, не у всех есть право на льготные зубные протезы, а ведь зубы там полетели у всех одинаково.

Те наши чернобыльцы, которые являются российскими гражданами, получают от России и компенсации, и возможности для санаторного лечения. Граждане Эстонии, если они граждане не по рождению, получают гораздо меньше поддержки.