Давайте навестим плюшевого медведя в доме престарелых

Елена Скульская. Фото: архив Елены Скульской

Как только объявили о пандемии, Ян Каус (один из самых соприродных мне поэтов) немедленно собрался в пока еще не закрытый книжный магазин. И не потому, что у него мало книг, нет, дом его книгами заставлен, и не потому, что среди них нет непрочитанных, –  не все еще он даже успел пролистать, а потому, что покупая книги в эти дни, ты подтверждаешь, что главные ценности в твоей жизни остались неизменными.

И вот это посещение именно книжного магазина Яном Каусом напомнило мне одну из последних историй, рассказанных Хорхе Луисом Борхесом: он был стар и почти ничего уже не видел (Яну до этого возраста еще лет сорок), но получал наслаждение, покупая книги, гладя корешки, ощупывая обложки, взвешивая на руке и вдыхая их запах – неповторимый запах книги, оказавшей в твоих руках, а не на экране монитора.

У Яна есть стихи о том, как меняется время: сейчас у детей полно самых разных игрушек, они быстро выходят из строя и валяются кучей, а Яну в детстве подарили огромного медведя, такого большого, что в одиночку он не осмеливался к нему даже подходить; медведь сидел в углу кровати в деревянном доме и зимой примерзал к стенке. А сейчас он «по-прежнему сидит в углу кровати, ничей сон он больше не стережет, может быть, только собственную бессонницу. Медвежий дом престарелых находится в доме моих родителей. Когда мои сыновья бывают там, они не обращают на медведя внимания. Да так даже лучше. Я его вижу очень редко, но пару раз у меня было ощущение, что я читал на его лице свои собственные переживания».

Собственно говоря, мы тоже перестали замечать плюшевых медведей, с которыми было связано так много трогательных и трепетных воспоминаний, пока не грянула нынешняя беда.

И вот тут в рассылке Союза писателей появилось письмо Тийта Алексеева, председателя нашего Союза, где он очень заботливо и душевно предлагал от имени правления помощь всем литераторам, которые в ней нуждаются. То есть молодые коллеги готовы приносить под дверь пожилым продукты и откликаться на другие неизбежные просьбы. Один из коллег в ответном письме назвал послание Тийта лирическим стихотворением. Да так оно и есть. Я написала об этом в Фейсбуке и получила более сотни восторженных откликов – не только из Эстонии, но и из России; мои российские коллеги с горечью писали, что у них нет такого Союза писателей…

Можно я разобью окно камнем?

И вот я подумала, что Союз писателей – единственная организация, в которую я вступила сознательно сорок лет назад. Точнее было так: вышла моя первая книжечка стихов, ее выпустил прекрасный Аксель Тамм, тогдашний руководитель «Ээсти Раамат», я явилась в Союз и сообщила о своем желании в него вступить. И, кажется, Юло Туулик мне тогда ответил: «Знаешь, это то место, куда не приходят просто так, это место, куда нужно дождаться приглашения!» Впрочем, приглашение я вскоре (через два года) получила, получила и вожделенный билет, удостоверяющий, что я являюсь писателем (тут с улыбкой можно сделать ссылку на «Мастера и Маргариту» Булгакова, где сказано, что хороший писатель не нуждается в документе для подтверждении своего профессионализма), но для юного существа, которым я тогда была, всё это было очень важно. Да и принимали меня в Союз писатели, которым уже ставят памятники!

Но случилось так, что в первый же день у меня писательский билет украли. Следователь по фамилии Попа («Так и зовите меня – товарищ Попа», – отрекомендовался он) заверил, что билет он не найдет. Рыдая, я поплелась в Союз. Меня пожалели и послали запрос в Москву (действие происходит в Советском Союзе, руководит всеми отделениями метрополия) с просьбой восстановить билет. Ответили из центра: дайте этой девице выговор с занесением за халатность в отношении к важнейшему документу! Мои таллиннские коллеги возмутились: человека обокрали, за что же это выговор?! Началась перепалка, перешедшая в политическое противостояние. Выговора мне не давали. А нет выговора — нет билета. И вот я спросила: «А если я разобью камнем окно в Доме писателей, мне дадут выговор?! Дайте, пожалуйста!»

Меня опять пожалели, дали выговор и восстановили билет.

Это просто забавная история, но, на самом деле, все эти десятилетия – менялась власть, менялись обстоятельства, менялись руководители – Союз писателей всегда был организацией, не дающей своих в обиду. В каком-то смысле мы все были некими Ромео, которых всегда оправдывала Джульетта. Никогда, ни в одном кабинете не сидел чиновник, равнодушно глядящий мимо тебя, никогда ты не уходил из этих коридоров, лишившись надежды на помощь. Никогда мы не выбирали в председатели того, кого не уважали, не ценили, не читали. И уж если выбирали, то максимально продлевали срок его правления…

Почему тяжелые времена - время хорошей литературы?

Много лет Фейсбук кишит чудовищными виршами – с грамматическими ошибками, меняющими смысл высказывания, с хромыми рифмами, косноязычным ритмом, и всегда найдется пара десятков лайков, которыми подбодрят графомана.

И вдруг почти все перестали публиковать свои сочинения (даже хорошие поэты), а перешли на цитаты из литературы великой, которая, оказывается, действует лучше парацетамола. Первыми прогремели строки из «Пира во время чумы»:

Все, все, что гибелью грозит,

Для сердца смертного таит

Неизъяснимы наслажденья —

Бессмертья, может быть, залог!

И счастлив тот, кто средь волненья

Их обретать и ведать мог.

Потом все стали вспоминать подходящие случаю строки Иосифа Бродского.

Стало строго, тихо, достойно, словно буквы как воины выстроились в боевом порядке и взяли на себя ответственность за наши жизни.

Как отличить подлинную любовь от мнимой? Теоретически этого не знает никто, но на практике ни один из нас не ошибается. Так и с литературой: мы можем валяться на пляже с ничтожным детективом, читать в самолете убогий «дамский» роман, но случается беда, и мы берем с полки только те книги, в которых притаилось бессмертие. И мы, как и с любовью, не ошибаемся.

Наступает время открытий. Я, например, сейчас перечитываю книги о жизни Осипа Мандельштама и Марины Цветаевой и понимаю людей, которые говорили, что жить рядом с этими гениями было нестерпимо. Я думаю, от них исходила мощнейшая радиация, ее нельзя было пощупать, объяснить, но каждый приближавшийся чувствовал, что его убивают, лишают воли и сил. И Цветаева и Мандельштам жили, совершенно не считаясь с жизнью социума, не согласуясь с ним, идти за ними вслед означало – идти к краю бездны и сваливаться в нее. Отсюда – их гениальность обрастала сплетнями, пошлостью, грязными домыслами. Люди шарахались и искали своему шараханью оправдания. И находили. Интернет переполнен всеми этими сплетнями и россказнями. Но и совершенно очевидно, что сейчас болтовня поблекла, а на передний план вышли сами гениальные стихи, неповторимые, необъяснимые, влетающие в души, как комары в открытое летнее окно…

В финале я осмелюсь вот что еще сказать: очень важно в такие тяжелые моменты поворачиваться к миру свой лучшей стороной, милосердной, которая есть в каждом из нас. И мне страшно обидно, что президент нашей страны, новая жизнь которой началась с писателя  и президента Леннарта Мери, предложила в знак солидарности помахать нам друг другу из окон фонариками. Может быть, она, как умела, хотела сказать, что эти фонарики – свет в конце тоннеля. На это я могу ответить словами прекрасного петербургского писателя Андрея Арьева: «Свет в конце тоннеля оказался белой ночью...»